Свобода и счастье человека

выбора, актом свободы, то есть первым человеческим актом вообще. Согласно

мифу, формально грех состоял в том, что человек вкусил от древа познания.

Таким образом, акт неподчинения, акт свободы прямо связывается с началом

человеческого мышления.

Миф говорит и о других последствиях этого первого акта свободы. Разрушается

первоначальная гармония между человеком и природой. Бог объявляет войну

между мужчиной и женщиной, между человеком и природой. Человек отделился от

природы; став "индивидом", он сделал первый шаг к тому, чтобы стать

человеком. Он совершил первый акт свободы, и миф подчеркивает страдания,

возникшие в результате этого акта. Обособившись от природы, отделившись от

другого человеческого существа, человек видит себя нагим и ощущает стыд. Он

одинок и свободен, но беспомощен и напуган. Только что обретенная свобода

оборачивается проклятием: человек свободен от сладостных уз рая, но не

свободен сам собой руководить, не может реализовать свою личность. "Свобода

от..." не идентична позитивной свободе. Выход человека из природы - это

длительный процесс; человек остается в значительной степени привязан к тому

миру, из которого вышел; он остается частью природы. Тут и земля, на

которой он живет, и солнце, и луна, и звезды; деревья, и цветы, и животные,

и люди, с которыми он связан кровным родством. Первобытные религии

свидетельствуют о чувстве единства человека с природой. Живая и даже

неживая природа является в них частью человеческого мира; иными словами,

человек сам остается еще частью мира природы.

Первичные узы блокируют его человеческое развитие. Они стоят на пути

развития его разума и критических способностей; они позволяют ему

осознавать себя и других лишь в качестве членов племени, социальной или

религиозной общины, а не в качестве самостоятельных человеческих существ.

Другими словами, первичные узы мешают человеку стать свободным творческим

индивидом, самостоятельно определяющим собственную жизнь. Но это лишь одна

сторона дела, а есть еще и другая. Та же идентичность с природой, племенем,

религией дает индивиду ощущение уверенности. Он принадлежит к какой-то

целостной структуре, он является частью этой структуры и занимает в ней

определенное, бесспорное место. Он может страдать от голода или угнетения,

но ему не приходится страдать от наихудшего - от полного одиночества и

сомнений.

Как видим, процесс развития человеческой свободы имеет тот же

диалектический характер, какой мы обнаружили в процессе индивидуального

роста. С одной стороны, это процесс развития человека, овладения природой,

возрастания роли разума, укрепления человеческой солидарности. Но с другой

- усиление индивидуализации означает и усиление изоляции, неуверенности; а

следовательно, становится все более сомнительным место человека в мире и

смысл его жизни. Вместе с этим растет и чувство бессилия и ничтожности

отдельного человека.

Если бы процесс развития человечества был гармоничным, если бы он следовал

определенному плану, то обе стороны этого развития - растущее могущество и

растущая индивидуализация - могли бы уравновеситься. На самом же деле

история человечества - это история конфликта и разлада.

Каждый шаг по пути большей индивидуализации угрожал людям новыми

опасностями. Первичные узы, уже разорванные, невосстановимы; человек не

может вернуться в потерянный рай. Для связи индивидуализированного человека

с миром существует только один продуктивный путь: активная солидарность с

другими людьми, спонтанная деятельность (любовь и труд), которые снова

соединяют его с миром, но уже не первичными узами, а как свободного и

независимого индивида.

Однако если экономические, социальные и политические условия, от которых

зависит весь процесс индивидуализации человека, не могут стать основой для

такой позитивной реализации личности, но в то же время люди утрачивают

первичные связи, дававшие им ощущение уверенности, то такой разрыв

превращает свободу в невыносимое бремя: она становится источником сомнений,

влечет за собой жизнь, лишенную цели и смысла. И тогда возникает сильная

тенденция избавиться от такой свободы: уйти в подчинение или найти какой-то

другой способ связаться с людьми и миром, чтобы спастись от неуверенности

даже ценой свободы.

История Европы и Америки с конца средних веков - это история полного

обособления индивида. Этот процесс начался в Италии в эпоху Возрождения и,

по-видимому, достиг своей наивысшей точки только сейчас. Потребовалось

больше четырехсот лет, чтобы разрушить средневековый мир и освободить людей

от самых явных ограничений. Во многих отношениях индивид вырос, развился

умственно и эмоционально; степень его участия в культурных достижениях

приобрела не слыханные прежде масштабы. Но в то же время диспропорция между

свободой от каких-либо связей и ограниченными возможностями для позитивной

реализации свободы и индивидуальности привела в Европе к паническому

бегству от свободы в новые узы или по меньшей мере к позиции полного

безразличия.

Наше исследование значения свободы для современного человека мы начнем с

анализа той обстановки, которая существовала в Европе в средние века и в

начале Нового времени. В этот период экономический базис западного общества

претерпел радикальные перемены, которые сопровождались столь же

радикальными изменениями в психике человека. Тогда же возникла и новая

концепция свободы, получившая наиболее яркое идеологическое выражение в

новых религиозных доктринах Реформации. Понимание свободы в современном

обществе невозможно без рассмотрения этого периода, в течение которого

закладывались основы современной культуры. Именно тогда - в начале

формирования современного человека - яснее, чем в любое последующее время,

проявилась та cвойственность свободы, с которой мы имеем дело в течение

всего Нового времени: с одной стороны, растущая независимость человека от

внешних властей, с другой - его растущая изолированность, а в результате и

растущее чувство ничтожности и бессилия. Мы сможем лучше понять новые

элементы в характере современного человека, если проследим их

возникновение. Изучая основные особенности капитализма и индивидуализма у

самых истоков их появления, мы можем сопоставить их с экономической

системой и с типом характера личности, которые фундаментально отличались от

наших. Именно этот контраст позволяет лучше осветить характерные черты

современной социальной системы и то влияние, которое она оказывает на

характеры людей, живущих в этой системе. А отсюда и особенности нового

духа, возникшего в результате этих изменений в человеческой психике.

В следующей главе будет показано, что условия эпохи Реформации были гораздо

ближе к современным, чем это кажется на первый взгляд. Несмотря на все

очевидные различия между двумя эпохами, с XVI века, пожалуй, не было

другого периода, который был бы настолько похож на нынешнее время - с точки

зрения двойственного смысла свободы,- как период Реформации. Реформация -

это один из источников идеи свободы и автономии человека в том виде, как

эта идея представлена в современных демократиях. Всегда подчеркивается

именно этот аспект Реформации, особенно в некатолических странах. При этом,

однако, забывают о другом аспекте Реформации: об ее акценте на порочность

человеческой натуры, на ничтожность и беспомощность индивида, на

необходимость подчинения индивида внешней силе. Та же идея ничтожности

отдельной личности, ее принципиальной неспособности полагаться на себя, ее

потребности в подчинении составляет главный тезис идеологии Гитлера, в

которой, однако, не нашлось места для понятий свободы и моральных

принципов, характерных для протестантства.

Это идеологическое подобие не единственное, что делает изучение XV и XVI

веков особенно полезным для понимания современной картины. Налицо также

фундаментальное сходство социальной обстановки. Я постараюсь показать, как

от этого сходства зависит сходство идеологическое и психологическое. В те

времена, как и ныне, традиционные жизненные устои значительной части

населения находились под угрозой вследствие революционных перемен в

экономическом и социальном плане; средний класс, как и теперь, испытывал

особенно сильный страх перед подавляющей мощью крупного капитала и

монополий, и этот страх оказывал существенное влияние на дух и идеологию

той части общества, которая находилась под угрозой, обостряя чувства

одиночества и бессилия, присущие отдельно взятым людям.

(1) Здесь надо отметить, что фрустрация инстинктов сама по себе

враждебности не вызывает. Что возбуждает в ребенке чувство бессилия и

вытекающую из него враждебность, это - подавление его

(2) Jean Piaget. The Moral Judgment of the Child. Harcourt, Brace & Co.,

New York, 1932, p. 407, а также Г. Салливен (Указ. соч., с. 10 и сл.).

(3) R. Hughes. High Wind in Jamaica.

(4) Эту концепцию инстинкта нельзя смешивать с той, которая определяет

инстинкты как физиологически обусловленные потребности (голод, жажда и

т.д.), способы удовлетворения которых не фиксированы и не предопределены

наследственностью.

(5) L. Bernard. Instinct. Hpol&Co., New York, 1924, р. 509.

(6) Ср.: Ralph Linton. The Study of Van. D. Appleton-Century Company, New

York, 1936, Chapter IV.

Глава 3

СВОБОДА В ЭПОХУ РЕФОРМАЦИИ

1. Средневековая предыстория и Возрождение

Картина средних веков искажалась двояко (1). Современный рационализм

рассматривал средние века как мрачный период истории. Подчеркивались

отсутствие личной свободы, эксплуатация массы населения незначительным

меньшинством, узость взглядов, при которой даже крестьянин из соседней

деревни - не говоря уж об иностранце - казался горожанину подозрительным и

опасным чужаком, а также всеобщее невежество и власть предрассудков. Вместе

с тем средние века идеализировались. Как правило, это делали реакционные

философы, но иногда и прогрессивные критики современного капитализма. Они

указывали на чувство солидарности, на подчиненность экономики человеческим

нуждам, на прямоту и конкретность человеческих взаимоотношении,

наднациональный характер католической церкви и чувство уверенности, которое

было свойственно человеку средних веков. Обе эти картины верны, но каждая

становится неверной, если рисовать лишь ее, закрывая глаза на другую.

Средневековое общество в отличие от современного характеризовалось

отсутствием личной свободы. В раннем средневековье каждый был прикован к

своей роли в социальном порядке. Человек почти не имел шансов переместиться

социально - из одного класса в другой - и едва мог перемещаться даже

географически, из города в город или из страны в страну. За немногими

исключениями, он должен был оставаться там, где родился. Часто он даже не

имел права одеваться как ему нравилось или есть что ему хотелось.

Ремесленник был обязан продавать за определенную цену, а крестьянин - в

определенном месте, на городском рынке. Член цеха не имел права передавать

технические секреты своего производства кому бы то ни было за пределами

цеха и был обязан допускать своих коллег по цеху к участию в каждой

выгодной сделке по приобретению материалов. Личная, экономическая и

общественная жизнь регламентировалась правилами и обязанностями, которые

распространялись практически на все сферы деятельности.

Но хотя человек не был свободен в современном смысле, он не был при этом ни

одинок, ни изолирован. Занимая определенное, неизменное и бесспорное место

в социальном мире с самого момента рождения, человек был закреплен в какой-

то структурированной общности; его жизнь была с самого начала наполнена

смыслом, что не оставляло места сомнениям, они и не возникали. Личность

отождествлялась с ее ролью в обществе; это был крестьянин, ремесленник или

рыцарь, но не индивид, который по своему выбору занимается тем или иным

делом. Социальный строй рассматривался как естественный порядок, и, будучи

определенной частью этого порядка, человек ощущал уверенность, чувство

принадлежности к нему. Конкуренция была сравнительно невелика. При рождении

человек попадал в определенное экономическое положение, которое

гарантировало ему определенный, освященный традицией жизненный уровень,

хотя и влекло за собой экономические обязательства по отношению к

вышестоящим в социальной иерархии. Однако в пределах своей социальной сферы

индивид имел достаточную свободу выражения собственной личности в труде и в

эмоциональной жизни. Хотя в то время не существовало индивидуализма в

современном смысле неограниченного выбора жизненных путей (эта свобода

выбора в значительной мере абстрактна), зато было достаточно много

проявлений конкретного индивидуализма в реальной жизни.

Было много страданий, много боли, но была и церковь, которая в какой-то

степени облегчала эти страдания, объясняя их как расплату за грех Адама и

собственные грехи каждого страждущего. Церковь внушала индивиду чувство

вины, но в то же время заверяла его в своей безусловной любви и давала

возможность всем своим детям верить в то, что Господь их любит и простит. В

отношении к богу было гораздо больше доверия и любви, чем сомнения и

страха. И крестьянин, и горожанин редко выходили за пределы небольшой

географической области, где протекала их жизнь, так что мир был ограничен и

понятен. Земля и человек были в центре этого мира; в будущей жизни каждого

ожидал или рай, или ад; и вся жизнь от рождения и до смерти была ясна и

понятна в причинной взаимосвязи поступков человека.

Таким образом, средневековое общество, с одной стороны, было

структурировано и давало человеку ощущение уверенности, а с другой -

держало его в оковах. Однако эти оковы имели совсем не тот характер, какой

присущ авторитаризму и угнетению последующих веков. Средневековое общество

не лишало индивида свободы уже потому, что "индивида" как такового еще не

существовало. Человек еще был связан с миром первичными узами; он видел

себя лишь через призму своей общественной роли (которая была в то же время

и его естественной ролью), а не в качестве индивидуальной личности. Точно

так же и любой другой человек не воспринимался как "индивид". Крестьянин,

приехавший в город, был чужаком; даже внутри города представители разных

социальных групп рассматривали друг друга как чужих. Осознание человеческой

индивидуальности, индивидуальной личности еще не было развито, как и

осознание того, что другие люди - и мир вообще - представляют собой нечто

отдельное.

Недостаток самосознания индивида в средневековом обществе нашел

классическое выражение в описании средневековой культуры, которое дал Якоб

Буркхардт.

"В средние века обе стороны самосознания по отношению к внешнему миру и

своему внутреннему "я" как бы дремали под одним общим покрывалом. Покрывало

было соткано из бессознательных верований, наивных воззрений и

предрассудков; весь мир с его историей представлялся сквозь это покрывало в

своеобразной окраске, и человек познавал себя только по расовым

особенностям или по признакам, различающим народ, партию, корпорацию,

семью, другими словами, понятие личности связывалось всегда с какой-нибудь

общей формой" (2).

В позднем средневековье структура общества и личности стала меняться.

Единство и централизация средневекового общества ослабевали. Росло значение

капитала, индивидуальной экономической инициативы и конкуренции; развивался

новый денежный класс. Во всех классах общества было заметно развитие

индивидуализма, который оказывал влияние на все сферы человеческой

деятельности: на вкусы и моды, на искусство и философию, даже на теологию.

Я хочу подчеркнуть, что этот процесс имел совершенно различное значение для

небольшой группы богатых и преуспевающих капиталистов, с одной стороны, и

для массы крестьянства и особенно для городского среднего класса - с

другой. Для этих последних новые тенденции в какой-то мере означали и

возможность проявления личной инициативы, возможность обогащения, но, что

гораздо существеннее, угрожали им разрушением их традиционного образа

жизни. Об этом различии необходимо помнить прежде всего, так как именно от

него зависели разные психологические и идеологические реакции разных

классов на новую обстановку.

В Италии новое экономическое и культурное развитие происходило более

интенсивно, чем в Центральной и Западной Европе, и оказывало более заметное

влияние на философию, искусство, на весь образ жизни. Именно в Италии

человек впервые вырвался из феодального общества и разорвал те узы, которые

одновременно и придавали ему чувство уверенности, и ограничивали его.

Италии, по словам Буркхардта, принадлежит "первородство в отношении

развития личности в европейской семье", а итальянец - это первый индивид.

Тот факт, что в Италии средневековое общество начало разрушаться раньше,

чем в Центральной и Западной Европе, имеет целый ряд экономических и

политических причин. Среди них и географическое положение Италии, и

торговые преимущества, вытекавшие из него, когда Средиземное море было

торговым путем для Европы; и борьба между папами и императорами, в

результате которой возникло множество независимых политических образований;

и близость к Востоку, благодаря которой ряд технологических знаний, важных

для развития промышленности, например шелковой, попали в Италию гораздо

раньше, чем дошли до остальной Европы.

В результате этих и других причин в Италии возник сильный денежный класс,

члены которого были преисполнены духом инициативы, мощи и честолюбия. При

этом феодальное классовое расслоение утратило свое значение. Начиная с XII

века и позже аристократы и бюргеры жили вместе, за общими стенами городов;

кастовые различия начинали стираться, богатство становилось важнее

родовитости.

Одновременно пошатнулось и традиционное социальное расслоение в массах.

Вместо него мы видим в городах массу рабочих, эксплуатируемых и политически

задавленных. Как указывает Буркхардт, уже в 1231 году политические меры

Фридриха Второго "клонятся... к полному уничтожению ленной системы и к

превращению народа в безоружную массу, платящую подати в наивысшем размере

и лишенную всякой собственной воли" (3).

Результатом прогрессирующего разрушения средневековой социальной структуры

было возникновение индивида в современном смысле этого. слова. Буркхардт

писал: "В Италии впервые это покрывало (из бессознательных верований и

т.д.) отбрасывается прочь, впервые зарождается объективизм в отношении к

государству и человеческим делам вообще, а рядом с этим возникает и быстро

растет также и субъективизм как противовес, и человек, познав самого себя,

приобретает индивидуальность и создает свой внутренний мир. Так некогда

греки возвысились над варварами, а арабы, благодаря их более яркой

индивидуальности,- над другими азиатскими племенами" (3).

Это описание Буркхардта, изображающее дух нового индивида, иллюстрирует

освобождение человека от первичных уз, о котором мы говорили в предыдущей

главе. Человек обнаруживает, что и он, и другие - это индивиды, отдельные

существа; он открывает, что природа - нечто отдельное от него и что эта

отдельность имеет два аспекта: во-первых, нужно теоретически и практически

ею овладеть, а во-вторых, можно наслаждаться ее красотой. Человек открывает

мир и практически - открывая новые сказать: "Моя страна - весь мир" (4).

Возрождение было культурой богатого и сильного класса, который оказался на

гребне волны, поднятой штормом новых экономических сил. Простой народ,

которому не досталось ни нового богатства, ни новой власти, превратился в

безликую массу, потерявшую уверенность своего прежнего положения; этой

массе льстили или угрожали, но власть имущие всегда манипулировали ею и

эксплуатировали ее. Бок о бок с новым индивидуализмом поднимался и новый

деспотизм. Свобода и тирания, индивидуализм и анархия тесно переплелись.

Возрождение было культурой не мелких торговцев или ремесленников, а богатых

аристократов и бюргеров. Их экономическая деятельность, их богатство давали

им чувство свободы и сознание индивидуальности. Но и они тоже понесли

потерю: они потеряли ту уверенность и чувство принадлежности, которые

обеспечивала им средневековая социальная структура. Они стали более

свободны, но и более одиноки. Они пользовались своей властью и богатством,

чтобы выжать из жизни все радости, до последней капли; но при этом им

приходилось применять все средства, от психологических манипуляций до

физических пыток, чтобы управлять массами и сдерживать конкурентов внутри

собственного класса. Все человеческие отношения были отравлены этой

смертельной борьбой за сохранение власти и богатства. Солидарность с

собратьями, или по крайней мере с членами своего класса, сменилась циничным

обособлением; другие люди рассматривались как "объекты" использования и

манипуляций либо безжалостно уничтожались, если это способствовало

достижению собственных целей. Индивид был охвачен страстным эгоцентризмом,

ненасытной жаждой богатства и власти. В результате было отравлено и

отношение преуспевающего индивида к своей собственной личности, его чувство

уверенности в себе и ощущение безопасности. Он сам превратился в такой же

объект собственных манипуляций, в какой раньше превратились все остальные.

Есть основания сомневаться в том, что полновластные хозяева капитализма

эпохи Возрождения были так счастливы и уверены в себе, как это часто

изображают. По-видимому, новая свобода принесла им не только возросшее

чувство силы, но и возросшую изоляцию, сомнения, скептицизм (6) и, как

результат всего этого, тревогу. Это противоречие мы находим в философских

сочинениях гуманистов. Они подчеркивают человеческое достоинство,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23