Свобода и счастье человека

надежности .

Чувство тревоги, бессилия и социальной изоляции, которыми был охвачен

прежний средний класс, и вытекающие из них разрушительные тенденции - не

единственный психологический источник нацизма. Крестьяне были возмущены

своими городскими кредиторами, у которых были в долгу. Рабочие были

обескуражены постоянным отступлением, начавшимся сразу же после их первых

побед в 1918 году, разочарованы своими руководителями, полностью

утратившими стратегическую инициативу. Огромное большинство народа было

охвачено чувством собственной ничтожности и бессилия, о котором мы уже

говорили, что оно характерно для монополистического капитализма вообще.

Эти психологические условия не были причиной нацизма, но они сформировали

ту человеческую основу, без которой нацизм не смог бы развиться. Однако

полный анализ возникновения и победы нацизма должен опираться не только на

психологические, но и на чисто экономические и чисто политические факторы.

Поскольку этому аспекту проблемы посвящена обширная литература, а наша

книга преследует специальные цели, то нам нет нужды вдаваться в обсуждение

экономических и политических вопросов. Однако можно напомнить, какую роль

сыграли в становлении нацизма представители крупного капитала и

полуразорившегося юнкерства. Без их поддержки Гитлер никогда не смог бы

победить, а эта поддержка в гораздо большей степени была обусловлена их

экономическими интересами, чем какими бы то ни было психологическими

факторами.

Имущие классы столкнулись с парламентом, в котором 40 процентов депутатов -

социалистов и коммунистов - представляли слои населения, недовольные

существующей социальной системой; возраставшее число нацистских депутатов

тоже представляло класс, находившийся в резкой оппозиции наиболее

могущественным кругам германского капитализма. Такой парламент, в

большинстве своем представлявший тенденции, направленные против их

экономических интересов, казался им опасным. Они говорили, что демократия

не работает. На самом деле можно было сказать, что демократия работает

слишком хорошо: парламент достаточно адекватно представлял соответствующие

интересы различных классов населения страны, и как раз поэтому

парламентская система стала несовместимой с интересами крупных

промышленников и полуфеодальных землевладельцев, не хотевших терять свои

привилегии. Привилегированные классы рассчитывали, что нацизм направит

угрожавший им эмоциональный заряд в другое русло и в то же время поставит

нацию на службу их собственным экономическим интересам. В целом их ожидания

оправдались, хотя они и ошиблись в некоторых деталях. Гитлер и его

бюрократия не стали таким орудием, которым крупны и тиссены могли бы

командовать как хотели; им пришлось разделить свою власть с нацистской

бюрократией, а в ряде случаев и подчиниться ей. Однако нацизм, принесший

экономический ущерб всем остальным классам, заботливо опекал интересы

наиболее мощных групп германской промышленности. Нацистская система - это

"усовершенствованный" вариант довоенного германского империализма; нацисты

продолжают дело павшей монархии. (Впрочем, республика тоже практически не

мешала развитию монополистического капитализма в Германии, даже помогла ему

по мере своих сил.)

Здесь у читателя может возникнуть вопрос. Как согласовать два утверждения:

что психологическую базу нацизма составляет прежний средний класс и что

нацизм функционирует в интересах германского империализма? Ответ в принципе

тот же, что был дан на вопрос о роли среднего бюргерства в период развития

капитализма. В послевоенное время средний класс, особенно его низы, был

охвачен страхом перед монополистическим капитализмом, охвачен тревогой и

произраставшей из нее ненавистью. Средний класс был в панике, он был

преисполнен стремлением подчиниться обнадеживающей силе и в то же время

встать над кем-то бессильным и бесправным. Эти чувства были использованы

другим классом для установления режима, который должен был действовать в

его собственных интересах.

Гитлер оказался столь эффективным орудием потому, что в нем сочетались

черты возмущенного и озлобленного мелкого буржуа, с которым низы среднего

класса могли себя отождествлять эмоционально и социально, и черты ренегата,

готового служить интересам германских промышленников и юнкеров. Сначала он

выступал как мессия прежнего среднего класса: обещал уничтожить

универсальные магазины, покончить с властью финансового капитала и т.д. Эти

обещания общеизвестны, как и то, что они не были выполнены. Однако это

оказалось несущественно. Нацизм никогда не имел настоящих политических или

экономических принципов; единственный принцип нацизма - его радикальный

оппортунизм. Существенно было то, что сотни тысяч мелких буржуа, которые

при нормальном ходе событий имели очень мало шансов разбогатеть или

добиться власти, в качестве членов нацистской бюрократии получили большой

ломоть богатства и престижа, поскольку заставили высшие классы разделить с

ними этот "пирог". Другие, не вошедшие в нацистский аппарат, получили

работу, отнятую у евреев и политических противников, а остальные - хотя у

них не прибавилось хлеба - приобрели "зрелища". Они получили эмоциональное

удовлетворение от этих садистских спектаклей и от идеологии, наполнившей их

чувством превосходства над остальным человечеством; и это удовлетворение

может - хотя бы на время - компенсировать тот факт, что их жизнь стала

беднее и в экономическом, и в культурном смысле.

Итак, мы видим, что определенные социально-экономические изменения

(особенно упадок среднего класса и возрастание роли монополистического

капитала) произвели глубокое психологическое воздействие. Это воздействие

было усилено и приведено в систему политической идеологией, сыгравшей в

этом отношении такую же роль, как и религиозные идеологии XVI века. Нацизм

психологически возродил нижние слои среднего класса и в то же время

способствовал разрушению их прежних социально-экономических позиций. Нацизм

мобилизовал эмоциональную энергию этих слоев и превратил ее в мощную силу,

борющуюся за экономические и политические цели германского империализма.

На следующих страницах мы покажем, что личность Гитлера, его учение и вся

нацистская система являются крайними проявлениями того типа характера,

который мы назвали "авторитарным". Именно поэтому Гитлер особенно

привлекает ту часть населения, которая обладает более или менее подобным

складом характера.

Автобиография Гитлера служит прекрасной иллюстрацией авторитарной личности,

а поскольку это и самый представительный документ нацистской литературы, то

я воспользуюсь ею как главным источником, анализируя психологию нацизма.

Мы говорили, что авторитарный характер определяется одновременным

присутствием садистских и мазохистских влечений. Садизм мы определили как

стремление к неограниченной власти над другими, более или менее связанное с

разрушительными тенденциями;

мазохизм - как стремление раствориться в подавляющей силе, приобщившись тем

самым к ее мощи и славе. И садистские и мазохистские тенденции вызываются

неспособностью индивида к самостоятельному существованию, его потребностью

в симбиотической связи для преодоления одиночества.

В "Майн кампф" Гитлер неоднократно демонстрирует свое садистское стремление

к власти. Оно характерно и для его отношения к немецкому народу, который он

презирает и "любит" типично по-садистски, и для его отношения к

политическим противникам, против которых направлены его разрушительные

наклонности, составляющие существенную долю его садизма. Вот что он пишет

об удовлетворении, которое доставляет массам господство: "Чего они хотят -

это победа сильного и уничтожение или безоговорочная капитуляция слабого"

'. "Как женщина, которая предпочтет подчиниться сильному мужчине, а не

господствовать над слабосильным, так же и массы любят повелителя больше,

чем просителя, и внутренне их гораздо больше удовлетворяет доктрина, не

допускающая никакого соперника, чем благодеяния либеральной свободы;

часто они не знают, что делать с этой свободой, и чувствуют себя

покинутыми. Они не осознают ни наглости, с которой их духовно

терроризируют, ни оскорбительного ограничения их человеческих свобод,

потому что им никогда не приходит в голову, как их обманывает эта доктрина"

.

Подавление воли слушателей превосходящей силой оратора он считает

существенным фактором пропаганды. Он даже не стесняется признать, что

физическая усталость его аудитории - это наиболее желательное условие,

способствующее их внушаемости. Рассуждая о том, в какое время дня лучше

проводить массовые политические митинги, он говорит: "По-видимому, утром и

даже в течение дня человеческая воля более энергично восстает против

попыток подчинить ее воле и мнению другого человека. Но вечером она легче

уступает превосходящей силе более твердой воли. Ведь, по сути дела, каждый

такой митинг представляет собой схватку двух противоположных сил. Высший

ораторский дар господствующей апостольской натуры легче обратит к новой

воле людей, у которых естественным образом ослабела сила сопротивления, чем

людей, еще вполне обладающих своей психической энергией и силой воли" .

Сам Гитлер прекрасно осознает условия, порождающие стремление к подчинению,

и замечательно описывает состояние человека, присутствующего на массовом

митинге: "Массовые митинги необходимы хотя бы потому, что индивид, который

становится приверженцем нового движения, ощущает свое одиночество и легко

поддается страху, оставаясь наедине; на митинге же он впервые видит зрелище

большого сообщества, нечто такое, что большинству людей прибавляет силы и

бодрости... Если он впервые вышел из своей маленькой мастерской или из

большого предприятия, где он чувствует себя очень маленьким, и попал на

массовый митинг, где его окружают тысячи и тысячи людей с теми же

убеждениями... то он сам поддается магическому влиянию того, что называется

массовым внушением" .

Геббельс оценивает массы в том же духе. "Люди хотят только одного: чтобы

ими прилично управляли", - пишет он в своем романе "Михаэль". Массы для

него "не больше чем камень для скульптора. Вождь и массы - это не большая

проблема, чем художник и краски" .

В другой книге Геббельс точно описывает зависимость садиста от его объекта:

каким слабым и опустошенным он чувствует себя, если не имеет власти над кем-

либо, и как эта власть дает ему новую силу. Вот признание Геббельса в том,

что происходит с ним самим:

"Иногда впадаешь в глубокую депрессию. Ее можно преодолеть, лишь снова

очутившись перед массами. Люди - источник нашей силы".

Красноречивое описание той власти над людьми, которую нацисты называют

руководством, дал руководитель немецкого Трудового фронта Лей. Обсуждая

качества, необходимые нацистскому руководителю, и задачи обучения

руководителей, он пишет: "Мы должны знать, есть ли у этих людей воля

руководить, быть хозяевами, одним словом - управлять... Управлять нужно с

удовольствием... Мы научим этих людей верховой езде... чтобы привить им

чувство абсолютного господства над живым существом" '.

Тот же акцент на силу и власть выражен в формулировке Гитлера о задачах

образования. Он заявляет, что "все образование и воспитание ученика должно

быть направлено к тому, чтобы привить ему убеждение в абсолютном

превосходстве над другими".

Я надеюсь, читателя уже не поразит тот факт, что в другом месте он

декларирует необходимость научить мальчика безропотно переносить

несправедливость. Это противоречие типично для садистско-мазохистской

раздвоенности между жаждой власти и жаждой подчинения.

Нацистскими вождями, членами "элиты" движет стремление к власти над

массами. Как показывают приведенные цитаты, эта жажда власти иногда

выражается с откровенностью, почти невероятной. Иногда она облекается в

менее агрессивную форму при помощи утверждения, что массы как раз того и

хотят, чтобы ими управляли. Иногда нужно польстить массам, спрятать свое

презрение к ним - и тогда прибегают к трюкам наподобие следующего. Говоря

об инстинкте самосохранения, который, как мы увидим, для Гитлера более или

менее идентичен стремлению к власти, он заявляет, что у арийца этот

инстинкт принял наиболее благородную форму, "потому что он добровольно

подчиняет свое "я" жизни общества и, если потребуется, приносит его в

жертву" .

В первую очередь наслаждаются властью "вожди", но и массы отнюдь не лишены

садистского удовлетворения. Расовые и политические меньшинства в Германии,

а затем и другие народы, которые объявляются слабыми или загнивающими, -

это те объекты садизма, которые "скармливаются" массам. Гитлер и его

бюрократия наслаждаются властью над немецким народом, и в то же время они

приучают этот народ наслаждаться властью над другими народами и стремиться

к мировому господству.

Гитлер не колеблется заявить, что господство над миром является его целью,

а также целью его партия. Издеваясь над пацифизмом, он говорит: "Гуманно-

пацифистская идея, возможно, и на самом деле будет очень хороша, когда

человек высшего ранга завоюет мир и подчинит его настолько, что станет

единственным; властелином земного шара".

И еще: "Государство, которое в эпоху расового вырождения посвящает себя

заботе о своих лучших расовых элементах, рано или поздно должно стать

властелином мира".

Обычно Гитлер пытается рационализировать и оправдать свою жажду власти.

Основные оправдания таковы: его господство над другими народами преследует

их собственные интересы и интересы мировой культуры; стремление к власти

коренится в вечных законах природы, а он признает лишь эти законы и следует

им; сам он действует по велению высшей власти - Бога, Судьбы, Истории,

Природы; его стремление к господству - это лишь защита от стремления других

к господству над ним и над немецким народом. Он хочет только мира и

свободы.

Примером рационализации первого типа может служить следующий абзац из "Майн

кампф":

"Если бы в своем историческом развитии немецкий народ обладал тем же

единством, какое выпало на долю других народов, то Германская империя,

наверно, была бы сегодня владычицей всего мира". Как полагает Гитлер,

немецкое господство привело бы к миру, "который поддерживается не

пальмовыми ветвями слезливых пацифистских профессиональных плакальщиц, а

утвержден победоносным мечом народа повелителей, поставивших мир на службу

высшей культуре".

Уверения Гитлера, что его целью является не только благополучие Германии,

что его действия служат высшим интересам цивилизации вообще, в последние

годы стали хорошо известны любому читателю газет.

Вторая рационализация - что его стремление к власти обусловлено законами

природы - это больше, чем только рационализация: в ней обнаруживается

стремление к подчинению высшей внешней силе, выраженное, в частности, в его

грубой вульгаризации дарвинизма. В "инстинкте сохранения вида" Гитлер видит

"первопричину образования человеческих сообществ" '.

Инстинкт самосохранения ведет к борьбе сильного за господство над слабым и

в конечном итоге к выживанию наиболее приспособленных. Отождествление

инстинкта самосохранения с властью над другими находит особенно яркое

выражение в гипотезе Гитлера, что "первая человеческая цивилизация,

безусловно, была основана не столько на приручении животных, сколько на

использовании низших людей". Он переносит свой собственный садизм на

природу, "жестокую царицу всякой мудрости", заявляя, что ее закон

самосохранения "связан с железным законом необходимости, по которому лучший

и сильнейший в этом мире имеет право на победу" .

Интересно заметить, что в связи с этой вульгаризацией дарвинизма

"социалист" Гитлер отстаивает либеральный принцип неограниченной

конкуренции. Возражая против сотрудничества различных националистических

групп, он говорит: "При такой комбинации связывается свободная игра

энергий, прекращается борьба за отбор лучшего и становится невозможной

окончательная победа, которую должен одержать самый здоровый и сильный". В

другом месте он называет "свободную игру энергий" "мудростью жизни".

Разумеется, теория Дарвина сама по себе вовсе не выражает чувства садистско-

мазохистской личности. Наоборот, многие ее последователи связывали с ней

свои надежды на дальнейшую эволюцию человечества к высшим ступеням

культуры. Но для Гитлера эта теория стала выражением и одновременно

оправдание его садизма. Он наивно проговаривается, какое психо логическое

значение имела для него теория Дарвина Когда он жил в Мюнхене, еще

безвестным, он просы палея обычно в 5 часов утра. Он "имел обыкновени

бросать кусочки хлеба или сухие корочки мыша" обитавшим в этой комнате, и

наблюдать, как эти забав ные зверюшки возятся и дерутся из-за этих скромны

лакомств". Эта "игра" была для него дарвиновски "борьбой за существование"

в миниатюре, суррогатов гладиаторских цирков Римской империи, доступным

мелкому буржуа, прелюдией к тому историческому цирку, который он собирался

устроить впоследствияй

Последняя рационализация его садизма - будто бы он защищается от нападения

других - многократно встречается в писаниях Гитлера. Он сам и немецкий

народ всегда невинны, а их враги - звери и садисты" . Значительная часть

этой пропаганды состоит из преднамеренной, сознательной лжи, но отчасти ей

присуща та же "искренность", какая характерна для параноидных обвинений.

Эти обвинения всегда имеют функцию защиты от разоблачения собственного

садизма;

обвинителя; они строятся по формуле: это у тебя? садистские намерения,

значит, я не виноват. У Гитлера этот защитный механизм иррационален до

крайности, поскольку он обвиняет своих противников в том же самом, что

откровенно признает своей собственной целью. Так, он обвиняет евреев,

коммунистов и французов в тех же самых вещах, которые провозглашает

законнейшими целями собственных действий, и едва дает себе труд прикрыть

это противоречие хоть какой-т(r) рационализацией. Он обвиняет евреев в том,

что они привели на Рейн африканские войска Франции с нами " рением погубить

белую расу, поскольку смешение неизбежно, "чтобы самим подняться до

положения господ". По-видимому, здесь Гитлер сам усмотрела противоречие в

том, что обвиняет других в намерениях, им же провозглашенных благороднейшей

целью своей собственной расы; он пытается рационализировать это

противоречие, утверждая, что у евреев другой инстинкт самосохранения,

лишенный того идеалистического характера, какой он находит в арийском

стремлении к господству .

Те же обвинения выдвигаются против французов. Он обвиняет их в желании

задушить и обессилить Германию - и это используется как аргумент,

доказывающий необходимость покончить со "стремлением французов к гегемонии

в Европе", но в то же время он признает, что на месте Клемансо действовал

бы точно так же.

Коммунистов он обвиняет в жестокости, успехи марксизма приписывает

политической воле и беспощадности его активистов, а в то же время заявляет:

"Чего не хватало Германии - это тесного сотрудничества жестокой силы с

искусным политическим замыслом" .

Чешский кризис 1938 года и нынешняя война дали множество примеров того же

рода. Нет ни одного случая притеснений со стороны нацистов, который бы не

объяснялся как защита от притеснений со стороны других. Можно предположить,

что эти обвинения - чистая фальсификация, даже без той параноидной

"искренности", которой могли быть окрашены прежние обвинения в адрес евреев

и французов. Но они все же имеют пропагандистскую ценность: часть населения

им верит, особенно низы среднего класса, восприимчивые к параноидным

обвинениям в силу своего характера.

Презрение Гитлера к слабым становится особенно очевидным, когда он говорит

о людях, чьи политические цели - борьба за национальное освобождение -

аналогичны целям, какие провозглашает он сам. Неискренность его

заинтересованности в национальном освобождении, пожалуй, ярче всего

проявляется в его презрении к бессильным революционерам. О небольшой группе

национал-социалистов, к которой он примкнул в Мюнхене, Гитлер говорит

иронично и презрительно. Вот его впечатление о первом собрании, на которое

он пришел:

"Ужасно, ужасно; это было клубное сборище наихудшего пошиба. И в этот клуб

я должен был вступить?

Начали обсуждать прием новых членов; то есть речь пошла о том, что я

попался" .

Он называет их "смехотворной мелкой организацией", единственным

достоинством которой было то, что она давала возможность "действительно

личной деятельности" . Гитлер говорит, что никогда не вступи бы ни в одну

из существующих крупных партий. Он должен был начать свои деятельность в

группе, которую считал неполноценное и слабой. Обстановка, где ему пришлось

бы бороться с уже существующей силой и соперничать с равными, не

стимулировала бы его инициативу и смелость.

Такое же презрение к слабым он проявляет в своих нападках на индийских

революционеров. Человек, который в своих целях использовал лозунг борьбы за

национальную свободу больше, чем кто-либо другой, нее испытывает никаких

чувств, кроме презрения, к революционерам, решившимся без достаточных сил

атаковать; могущественную Британскую империю. "Я припоминаю говорит он, -

каких-то азиатских факиров, быть может, даже на самом деле индийских

"борцов за свободу" - я не вникал, мне не было до них дела, - которые

шатались в то время по Европе и ухитрились' вбить в голову даже многим

весьма здравомыслящих людям бредовую идею, будто Британская империя,",

краеугольным камнем которой является Индия, именно? там находится на грани

краха... Но индийские мятежники никогда этого не добьются... Это просто

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23