Происхождений цивилизации

“Влага”). От последних произошли Геб (Гиба, “Земля”) и Нут (Ни, “Небо”).

От Земли и Неба произошли Осирис (Усири) и Исида (Иси), а также Сет

(Сута) и Нефтис (Нибт–ха)[133]. В этой системе имелись две модернизации.

В “Текстах пирамид” (конец V династии [Уннас] — конец VIII, 2423–2220 до

н.э.), древнейшем источнике по религии Египта, Атум отождествляется с Ра

(Риа, “Солнце”) в единое божество Ра-Атум (Риа–Атама, “Солнце–Все”).

“Тексты пирамид”, судя по их враждебности верхнеегипетским Осирису и

Хору, а также по упоминаниям в них нижнеегипетского царя, должны

восходить ко временам независимого нижнеегипетского царства,

датирующегося изображением нижнеегипетской короны на сосуде амратской

эпохи (Нагада I, 6600–6400/5744±300 — 5577±300 14С или 4650–4450 до н.э.)

и прекратившего существование с началом нулевой династии (3390/2700 14С

до н.э.). После франко–кантабрийской эта мифология, таким образом,

является древнейшей в мире. С поправкой на “Тексты пирамид” гелиупольскую

космогонию можно рассматривать следующим образом. Из первобытных вод

(Наун) рождается Солнце–Все (Риа–Атама), порождающее Воздух и Влагу (Шау

и Тфини), а от последних происходят Земля и Небо (Гиба и Ни). Дальнейшая

филиация является позднейшей, поскольку Усири и Сута принадлежали разным

царствам, соответственно Верхне– и Нижнеегипетскому.

Космогоническая линия Вода — Солнце — Земля — Небо в принципе отвечает

статистической иерархии франко–кантабрийских сюжетов Лошадь (66,2%) —

Бизон (51,8) — Горный козел (44,1%) как представителей классов первого,

второго и третьего животного, которые можно отождествить с Солнцем

(Лошадь), Землей (Бизон) и Небом (Горный козел и прочие представители

третьего класса). Недостает лишь интерпретации первобытных вод.

В наскальном франко–кантабрийском искусстве, помимо животных,

антропоморфов и знаков, во всех стилях (кроме первого, святилища которого

разрушены) имелся еще ряд изобразительных мотивов. Это совокупности

кривых черт (19,8%), скобления (11,3%), макароны и меандры (9,9%),

наброски пальцами (7,2%), хаотические черты (6,3%), пучки черт и линий

(2,3%). Из этих беспорядочных мотивов поддаются интерпретации макароны и

меандры, представляющие собой серии волнистых (иногда прямых) линий,

параллельных друг другу или нет. Архетипом этого мотива является

мультиплицированный зигзаг. Единственный памятник, где мотив зигзага

находит точное объяснение, — это топографическая карта из Межирича[134]

(Канов, Черкассы, Украина, среднеднепровская культура, Вюрм IV Дриас I В,

15245±1080 14С), на которой параллельные зигзаги, покрывая изображение

реки, символизировали воду. Представляется вполне вероятным, что панно

макарон и меандров символизировали то же самое.

В такие панно нередко включались фигуры животных, как бы рождающиеся

из них. Так, в Ла Бом-Латрон из панно меандров № 5 рождалась стандартная

триада лошадь–бык–мамонт[135]. Аналогичные примеры встречаются и в других

гротах (Ардалес, Гаргас I–1, Ле Труа–Фрер–1, Ле Пеш–Мерль–2, Эрберюа и

др.). Таким же окружением могли служить панно скоблений и хаотичных черт

(Ла Рок). Можно предположить, что подобные панно отражали мифологическую

линию рождения сюжетов из водного хаоса (меандры) или неопределенного

хаоса (хаотичные черты).

Таким образом, древнеегипетская мифологема первобытные воды — Солнце —

Земля и Небо находит параллель во франко–кантабрийском изобразительном

ряду панно меандров — первое — второе — третье животные и позволяет

ставить вопрос: не являлась ли франко–кантабрийская мифология древнейшей

космогонией? Подобная мифологическая идеология могла бы содержать

архетипы характерных для древнего мира культов (водный, солярный,

хтонический и астральный) и соответствующих им первоэлементов (вода,

огонь, земля, воздух). Ранее мы показали (см. гл. II, 3), что франко-

кантабрийское идеологическое наследие, вероятно, послужило одной из основ

мегалитической культуры, начинающейся, правда, лишь в финальном мезолите.

Мегалитическая культура примечательна своими астраномически выраженными

лунно–солнечными культами, и поиски их западноевропейских предпосылок

ведут в верхний палеолит. Франко–кантабрийская мифология, обладавшая,

предположительно, космогонией и лунным календарем (см. далее) могла бы

предоставить такие предпосылки.

Кроме бестиариев, франко–кантабрийское искусство располагало небольшим

корпусом антропоморфных сюжетов, статистико–топографическое положение

которых обычно связано с периферией основного панно или с глубокой

периферией пещерного святилища в целом. Однако корпус антропоморфов не

был однородным и распадался на две группы, различающиеся статистически,

стилистически, композиционно, по тенденции к зооморфизации и отношению к

системе знаков. Встречаются изображения мужчин (14%), неопределенных

антропоморфов (13,5%) и женщин (9,5%), причем неопределенные антропоморфы

иконографически и статистически чужды женским изображениям; их можно

рассматривать как крайнюю схематизацию мужского образа, к чему имелись

существенные стилистические предпосылки. Наскальные женские фигуры

подчинялись эволюционным стилистическим закономерностям, выражающимся в

грацилизации женского образа от стиля к стилю (II–IV). Напротив, мужской

образ стилистическим закономерностям не подчинялся и во всех стилях был

одинаково грацилен. Это объясняется тем обстоятельством, что, за вычетом

копьеметателя из Лоссель, все мужские фигуры никогда не были

реалистическими и всегда отличались большим или меньшим схематизмом.

Стилистическая же эволюция затрагивала лишь натуралистические изображения

женщин и животных и потому не распространялась на мужские сюжеты. Именно

преобладающая схематичность последних позволяет думать, что

неопределенные антропоморфы были крайним случаем этой схематизации, т.е.

относились скорее к мужским сюжетам, с которыми имели идентичную частоту

встречаемости. Совместная частота неопределенных антропоморфов и мужчин

достигала 22,5%. Таким образом, имелась мужская группа сюжетов (ок.

22,5%) и женская (9,5%). Сюжеты этих групп никогда не образовывали

совместных композиций, если не считать случаев присутствия на одном

панно, к которому стягивалась значительная часть сюжетов всего святилища

(например, в Масса). Мужские сюжеты могли составлять небольшие группы из

похожих антропоморфов (Альтамира–3, Ле Комбарель I, Ла

Пенья–де–Кандамо–3, Руффиньяк); то же справедливо для женских сюжетов (Ле

Комбарель I, Лоссель, Ла Магделен, Ле Рок–о–Сорсье). Таким образом,

статистическая и стилистическая чуждость мужских и женских сюжетов

дополняется топографической. Все это не подтверждает сексуальную

концепцию А.Леруа–Гурана: представители разных полов явно не служили

дополнением друг другу и играли различные роли в наскальном искусстве.

Различна была и тенденция к зооморфизации мужских и женских образов: у

мужских она иконографически и статистически несомненна (5,9%), а у

женских она нерепрезентативна (0,9%). Имеются изображения мужчин–бизонов,

что, как отмечалось, исключает женскую трактовку этого животного (по

А.Леруа–Гурану, бизон и бык — “женские” животные, а все прочие —

“мужские”). Встречаются мужчины с рогами бизонов (Ле Габийю–1, Ле

Габийю–2, Ла Пасьега С–1, Ле Труа–Фрер–2), а также мужчина с “хвостом

бизона” вместо головы (Пергусе). Сюда же следует отнести антропоморфов с

головами черепах из Лос Касарес, поскольку, по В.Е.Ларичеву, черепаха

является композиционным эквивалентом бизона в паре бизон–мамонт,

черепаха–мамонт. Однако, черепаха — редчайшее животное во

франко–кантабрийском искусстве (есть мобильное изображение в Марсула),

так что трактовка этого сюжета лишена статистики. Можно упомянуть еще

мужчину–мамонта (Ле Комбарель I), мужчину–северного оленя (Ле

Труа–Фрер–2), мужчину–льва (Ле Рок–о–Сорсье, Ла Пенья–де–Кандамо–3, Лос

Орнос–де–ла–Пенья–2 и, возможно, Альтамира–3, где три звероподобных

антропоморфа изображены в “молитвенной” позе Ла Пенья–де–Кандамо–3 и Лос

Орнос–де–паПенья–2), мужчину–медведя (Комарк, Ле Комбарель I, Сен–Сирк–2)

и мужчину–птицу (Ле Комбарель I). Таким образом, мужские сюжеты были

сродственны животным II, III и IV. В женской группе имеются

женщины–бизоны (Ле Пеш–Мерль–2) и женщины–птицы (Альтамира–1, Ле

Пеш–Мерль–2), откуда можно лишь заключить, что сексуальная трактовка

бестиария неприемлема.

В отличие от женских, мужские образы могли участвовать в сценах,

которые в наскальном искусстве сводились к одной–двум фабулам. Во–первых,

это конфликт мужчины с бизоном с последующим поражением мужчины (Ле

Рок–де–Сер, здесь бизона, возможно, замещает овцебык, Виллар, Ласко–3,

Сен-Сирк–2, Су–Гран–Лак–2, Эль Пиндаль, в последнем случае фигурки двух

поверженных бизоном мужчин[136] можно трактовать и как схематическое

изображение лошадиной головы). Возможно, сюда же надо отнести и фигуру

копьеметателя из Лоссель, поскольку наиболее вероятным объектом его атаки

мог быть бизон (в мобильном искусстве, кроме конфликта мужчины с бизоном

из Ложери–Бас, известны еще и конфликты мужчин с медведем: грот дю

Пешиале, Дордонь, Франция, и Ле Мас–д'Азиль, мадлен IV). Далее, в

Су–Гран–Лак–2 мужчина, атакуемый рогом бизона (очень близкий мужчине,

атакуемому бизоном в Сен–Сирк–2), одновременно поражается тройкой стрел.

В этом качестве он сближается с ранеными мужчинами из Куньяк и Ле

Пеш–Мерль–2, пораженными дротиками. Возможно, сюжеты мужчины, атакуемого

бизоном, и раненого мужчины являются частью одного мифа. Следовательно,

мужской образ был персонажем мифологии, чего нельзя сказать о женском

(см. далее).

Встает, конечно, вопрос о назначении женского образа, и здесь

обнаруживается еще одно отличие мужских и женских персонажей. Мужские

сюжеты франко–кантабрийского искусства никогда не выступали элементом

знаковой системы, в то время как женский образ в стиле IV получил даже

особое знаковое воплощение в виде клавиформы. Кроме того, женское

изображение могло быть составляющей парного знака (например, Комарк), о

значении которого речь пойдет дальше.

Высказанное позволяет сделать вывод, что мужские сюжеты являлись

элементами системы образов, выражающих содержание франко–кантабрийской

мифологии. Женские сюжеты, напротив, являлись преимущественно элементами

знаковой системы, сопровождающей мифологическую иконографию. Семантика

мужских изображений составляет проблему. Как мы видели, для всех

второстепенных классов животных (II–IV) имелись антропоморфные

представители. И представляется нелогичным, что такого представителя не

имело “первое животное” (лошадь), поскольку его ведущая роль в бестиарии,

казалось бы, предполагала и максимальное антропоморфное

представительство. Отсюда возникает предположение, что антропоморфы, не

отмеченные чертами зооморфной специализации, возможно, представляли

“первое животное”. Это предположение проливает определенный свет на смысл

сцены с мужчиной, поражаемым бизоном. Если незооморфный мужчина

представлял “первое животное”, а оно отождествлялось с Солнцем, то его

конфликт с бизоном, символизирующим Землю, отражал какой–то миф,

связанный с солнечным закатом или сменой сезона высокого стояния Солнца

сезоном его низкого стояния над горизонтом. Типологически такой миф мог

быть архетипом стандартных мифов древнего мира об умирающей и

воскресающей природе (Усири, Думузи). По шумерским представлениям, Солнце

(Уту) уходило в преисподнюю еженощно, а Луна (Наннар) — раз в месяц. Если

конфликт мужчины с бизоном выражал первое из этих представлений, то

превращение бизона (Земли) в женщину–птицу (Луну; Ле Пеш–Мерль–2),

очевидно, передавал второе. Это предположение подкрепляется тождеством

женского образа в знаковой графике с символикой Луны, точнее, лунного

месяца.

Революция в понимании франко–кантабрийской знаковой системы связана с

работами А.Леруа–Гурана, А.Маршака[137] и Б.А.Фролова[138]. А

Леруа–Гуран, следуя своему принципу искать в сюжетах

франко–кантабрийского искусства признаки противопоставления полов,

разделил знаковую систему верхнепалеолитического искусства на два больших

класса: тонкие (мужские) и широкие (женские) знаки[139]. К первому классу

он отнес фаллические изображения, одинарные и двойные палочки, скалиформы

(“лестницы”), крюки, пенниформы (“перообразные”), ветвистые и зубчатые

знаки (группа 1), а также пунктуации (ряды точек, группа 3) и ряды

параллельных палочек (группа 4). Весь этот знаковый класс, по

А.Леруа–Гурану, являлся стилизацией фаллического образа. Ко второму

классу отнесены вульвы, стрелы, углы, треугольники, полуовалы, овалы,

кресты, прямоугольные знаки, зигзаги, акколады (фигурные скобки),

клавиформы (стилизованные женские силуэты) и т.п. Все эти знаки группы 2

возводились А.Леруа–Гураном к стилизациям вульв или женских

профилей[140]. Следует признать, что треугольники, углы, полуовалы и

овалы действительно могли быть стилизацией вульвы, а клавиформы —

женского профиля. Однако обнаружение нами доверхнепалеолитической

знаковой системы франко–кантабрийского типа (см. далее) показывает, что

основные типы знаков существовали задолго до верхнего палеолита и,

следовательно, строить историческую генеалогию стилизаций вульв и

фаллосов нельзя. Важнее было другое открытие А.Леруа–Гурана, состоящее в

понятии парных знаков. Последние, по А.Леруа–Гурану, представляли собой

комбинацию знаков группы 2 (женское начало) со знаками групп 1, 3, 4

(мужское начало)[141].

Как мы видели на примерах зооморфных антропоморфов, принцип

противопоставления полов не выдерживался во франко–кантабрийском

бестиарии. Основные типы знаков, появившись в законченном виде в среднем

и нижнем палеолите, также исключают свое тотальное возведение к двум

сексуальным символам. Действительная картина была не столь упрощенной.

Б.А.Фролов показал, что пунктуации и ряды палочек являлись хорошо

выраженными счетными знаками. С другой стороны, А.Маршак, проанализировав

ряд мобильных памятников (например, абри Бланшар–де–Рош I, ориньяк I;

грот дю Таи, Сен–Назер–ан–Руайан, Дром, Франция, верхний мадлен),

показал, что верхнепалеолитический человек вел регистрацию лунных фаз и,

следовательно, обладал лунным календарем. Месячный лунный цикл, как

известно, хронометрически близок физиологическому женскому месячному

циклу. Отсюда напрашивается вывод, что сильнейшая интервенция женского

образа в знаковую систему франко–кантабрийского типа отражала

лунно–календарный характер последней. Таким образом, в знаковой системе

следует видеть комбинацию календарных и счетноарифметических

представлений, воплощенных в символике лунного месяца и количественного

пояснения к нему.

В целом франко–кантабрийскую систему надо разделить на три класса

изображений. Первый не имел никакой счетно–календарной окраски (меандры,

хаотичные черты, скобления и т.п.) и, как показано выше, мог относиться к

сюжетному кругу франко–кантабрийской мифологии. Два других класса имели

отчетливый счетно–календарный характер. Во–первых, это чисто

количественные знаки: одинарные и двойные черты, ряды черт и пунктуаций.

Эти знаки служили количественными пояснениями к более сложным

качественным знакам. Нередко количественные знаки фигурировали

изолировано, но, очевидно, подразумевали известную художникам календарную

природу (число дней месяца или года, иногда ряды пунктуаций отражали

количества дней, превышающие длительность лунного месяца, например, в Эль

Кастильо–1, Ле Труа–Фрер–2 и др.). Во–вторых, имелись качественные знаки,

отражающие определенный знаковый образ (например, полуовал, овал, вульва,

клавиформа, треугольник, угол, стрела, крест, прямоугольник, зигзаг и

др.).

Все качественные знаки могли быть элементами парных знаков:

зигзаг+точка+линия из 14 точек (Масакулос и др.) или зигзаг+13 палочек

(Ардалес), ветвистый знак+пунктуации (Ле Кюзуль–де–Бракони, Марсула и

др.) или пенниформа+палочки (Куньяк), анкориформа (полуовал)+полоса

пунктуаций (Ла Меаса и др.), овал+палочка (Бернифаль, Лабастид,

Оцозелайя–Аризтойя и др.), вульва/женщина+пунктуации или ряды палочек

(Тито Бустильо, Комарк и др.), треугольник+6 параллельных черт (Сомбр и

др.), угол+черта (Фигье, Байоль, Улан и др.), стрела+палочки (СенСирк–2,

Капова и др.), крест+палочки (Ласко–1, Ле Габийю–2 и др.), прямоугольный

знак+палочки или пунктуации (Лас Чименеас, Монгодье и др.). Таким

образом, все названные образные типы знаков играют в составе парных

знаков эквивалентную роль. Иногда образные знаки могут комбинироваться

друг с другом: овал и треугольник (Сомбр), пенниформа+2 вульвы (Гуй) и

т.п., откуда следует, что разные качественные знаки обозначали разные

месяцы и встает вопрос о характере франко–кантабрийского календаря.

О возможных календарных представлениях западноевропейцев каменного

века мы говорили в гл. III, 3. Сравнение календарных представлений

древних кельтов с мегалитическим календарем показывает, что начало лета у

палеоевропейцев приходилось на 5 мая, начало осени — на 6 августа, начало

зимы — на 2 ноября, а начало весны — на 2 февраля (шестнадцатимесячный

солнечный календарь бронзового века мегалитической культуры, 1800 до

н.э.). Более древний лунный календарь должен был быть проще, однако

нельзя исключать преемственность основных его понятий с мегалитическим

календарем.

Изобразительные особенности и статистика позволяет выделить во

франко–кантабрийском репертуаре десять крупных самостоятельных классов

знаков, а также предположить их календарную интерпретацию.

Первый класс знаков могут составить зигзаги и близкие к ним

серпентиформы (змееобразные знаки). Исходя из топографической карты

Межирича (см. выше), можно думать, что зигзаг символизировал воду. Таким

образом, месяц зигзага, вероятно, отвечал началу половодья и началу весны

(марту).

Второй класс знаков должны образовать тонкие изобразительные знаки.

Схожие зубчатые и ветвистые, вилка — редуцированный ветвистый знак, крюк

— редуцированный зубчатый знак, Т–образный знак как вариант вилки,

пенниформа как вариант ветвистого знака, а также фаллос как элементарный

вариант всех предшествующих типов (точка зрения А.Леруа–Гурана, что пока

не подкреплено доверхнепалеолитическими находками). Класс ветвистых

знаков, предположительно, мог отражать вегетацию растений и обозначать

месяц начала вегетационного периода, т.е. апрель. В силу известных

ассоциаций (в том числе мифологических: Приап как бог растительного

плодородия) сближение фаллического символа с месяцем начала вегетации

растений представляется оправданным.

Пять следующих классов знаков (полуовал, овал, вульва/женщина,

треугольник, угол) имеют выраженную женскую природу и, очевидно, должны

отвечать репродуктивному периоду в жизни ведущих животных

франко–кантабрийского бестиария, т.е. маю–сентябрю. Судя по современному

зубру, отел у бизона происходил в мае — начале июня, а гон — в августе —

первой половине сентября; у дикой лошади, судя по современному кулану,

аналогичные репродуктивные события приходились, соответственно, на

май–сентябрь и июнь–август. Таким образом, в мае для

верхнепалеолитических людей начинался сезон размножения их мегафауны, что

объясняет происхождение майского начала лета в палеоевропейской традиции.

Основой указанных пяти знаковых классов является знак вульвы, однако есть

наблюдения[142], согласно которым знак вульвы выражал схематическую

передачу женской статуэтки анфас. Это и другие соображения позволяют

объединить знаки вульв (схематическая женщина анфас) со знаками клавиформ

(схематическая женщина в профиль) и сблизить эту знаковую группу с

женскими изображениями вообще, которые, как отмечалось, могли участвовать

в парных знаках (Лоссель, Комарк). Какие месяцы могли обозначать пять

классов женских знаков, неизвестно. На июнь приходится солнцестояние, но

связывать его с овальным знаком (кругом) нет оснований, поскольку форма

этого знака вряд ли имела солярное происхождение.

Восьмой знаковый класс связан со стрелообразными фигурами и дротиками.

В Ла Пенья–де–Кандамо–3 имеется хорошее изображение благородного оленя,

ясно пораженного шестью дротиками. Дротиками были поражены и раненые

мужчины в Куньяк и Ле Пеш–Мерль–2. В Су–Гран–Лак–2 атакуемого рогом

бизона мужчину поражает со спины тройка стрел. Похоже, что стреловидные

знаки и дротики восходят к изображениям наступательного оружия (стрела —

дротик с наконечником типа Ла Фон–Робер и т.п., а дротик — то же, но без

наконечника). Знак входил в систему парных знаков (например, 7 стрел под

пунктуацией из 27 точек на панно отпечатка в Ласко–1, стрела и палочка в

Каповой и т.п.). Похоже, стрела–дротик могла символизировать сезон

массовой охоты, начинающейся после репродуктивного периода у крупных

четвероногих, т.е. октябрь месяц.

Девятый класс знаков состоит из крестообразных фигур (прямоугольный

или косой крест), которые следует дополнить звездчатыми знаками (шести–,

восьмиконечные астериксы и т.п.). В Ласко–1, Ле Габийю–2 и др. крест

образует с палочками характерный парный знак в виде латинских цифр XI,

XIII и т.п. А.Н.Каландадзе предположил[143], что крестовидная фигура

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21