Происхождений цивилизации

ним лишь общетипологическую связь и обретало в цивилизованных условиях

конкретные новые свойства. Так образовалась целая серия парных линий

родственных вторичных общественных структур, к которым из числа

перечисленных можно отнести следующие: общественное сознание в целом и

индивидуальное самосознание, обычный звуковой язык и дублирующий его

письменный язык, сакральное изобразительное искусство и параллельный ему

светский вариант, мистерии религиозного культа и светский театр,

нравственные нормы поведения и нормы поведения правового и, может быть,

политического свойства. В дальнейших разделах будут рассмотрены

исторические и научные формы сознания, которые могут пополнить этот

список.

Цивилизация использовала первобытные архетипы вторичных общественных

структур, образовывала от них новые и сохраняла старые наряду с новыми,

конечно, не случайно. Такое применение вторичных общественных структур

обеспечивало их значительный объем, который отвечал объему свободного

времени, имеющегося у людей высокопроизводительного общества разделенного

труда. Кроме того, все вторичные структуры цивилизованного общества

уходят генеалогическими корнями в первобытность, и это тоже не случайно.

Первобытные вторичные структуры социализировали общество неразделенного

труда и являлись общеупотребительными. Их древние общеинтегративные

свойства еще больше подходили для общества разделенного труда,

нуждающегося как раз в общеупотребительных формах общественного сознания

и соответствующих вторичных структур. Поэтому отпрыски их первобытных

архетипов, наряду с ними самими, нашли широчайшее применение в

цивилизованном обществе разделенного труда. Этот принцип применения

социумом древних социальных связей для самоинтеграции в новых условиях

означает, что социум имел тенденцию использовать свое старое менее

дифференцированное состояние для интеграции своего нового более

дифференцированного состояния. Природу образующихся таким образом

социальных связей в истории мы рассмотрим в следующем разделе.

2. ОСМЫСЛЕНИЕ ИСТОРИИ

Проблема социальных связей в истории, близкая проблематике философии

истории, имеет две области приложения. С одной стороны, социальная

преемственность имела место в сфере материальной жизни общества, а с

другой стороны, аналогичная социальная преемственность наблюдалась и в

сфере духовной жизни общества. На наш взгляд, оба варианта сохранения

социальной связи в истории имели идентичную природу, характер которой

можно усмотреть в стремлении социума использовать основы своей

жизнедеятельности, заложенные на стадии его относительно меньшей

дифференциации, для интеграции своего более дифференцированного

состояния.

Наиболее важные этапы исторического развития общества были связаны с

его дифференциацией. Согласно нашей гипотезе, изложенной в гл. I, 2,

между демографическим состоянием общества и степенью сложности

практикуемой им технологии существует определенное соответствие. В

истории известно два относительно кратковременных периода значительного

изменения демографического состояния общества. На рубеже плейстоцена и

голоцена (11700/10200 14С) на Ближнем Востоке имел место первый

значительный демографический взрыв, который закономерно (по нашей

гипотезе) вызвал неолитическую технологическую революцию,

сопровождавшуюся общественным разделением труда. Другой значительный

демографический взрыв начался в Западной Европе около XI — середины XVI

в. нашей эры. Это демографическое событие закономерно вызвало

промышленную технологическую революцию и появление массового

производства.

В исторические периоды, предшествовавшие этим

демографо–технологическим событиям, состояние дифференциации общества

менялось относительно мало. На самом деле, конечно, детальный анализ

показывает, что дифференциация общества постепенно по ряду признаков

нарастала и в промежуточные периоды (см. гл. I–II), однако революционные

изменения общественной дифференциации действительно имели место только

дважды в истории.

До плейстоцен–голоценового демографического взрыва производительные

силы первобытного общества отвечали состоянию неразделенного труда,

который оставался общественно неспециализированным, несмотря на

определенные изменения технологии, следовавшие за постепенным

демографическим ростом социума. Общественные отношения первобытности

основывались на однородной социальной структуре, локальная специфика

которой определялась характером кровно–родственных отношений: в

первобытности они, по–видимому, подчинялись закону Дж.Крука (см. гл. I,

2). Вторичная структура первобытного общества предполагала существование

только общественных форм сознания (язык внешней речи, анималистическая

мифология, нравственность, разновидности первобытных верований,

сакральное изобразительное искусство).

В ходе голоценового демографического взрыва производительные силы

испытали дифференциацию по подразделениям труда. В сфере общественных

отношений также произошла дифференциация, вызвавшая отделение

производственных отношений от кровно–родственных. В цивилизованных

условиях кровно–родственные отношения перестали подчиняться закону

Дж.Крука и ограничились патрилинейным вариантом, который именно по этой

причине Л.Г.Морган счет финальным, хотя в действительности

патрилинейность как вариант кровно–родственных отношений в подходящей

экосреде существовала у человека со времен обезьяньих предков.

Производственные отношения перестали отвечать однородной общественной

структуре и стали классовыми. Вторичная структура цивилизованного

общества отмечена серией дифференциаций первобытных архетипов, к которым

добавились такие формы, как индивидуальное самосознание, внутренняя речь

и письменный язык, антропоморфная мифология, этикет, право, политика,

светское изобразительное искусство, театр, наука (см. гл. III, 3).

Это состояние общества просуществовало до начала современного

демографического взрыва: производительные силы, малопригодные для

массового производства; типологически близкие производственные отношения

рабовладения и феодализма; вторичные общественные структуры, основные

формы которых были заложены уже в античности. В ходе современного

демографического взрыва появились технологии, рассчитанные на массовое

производство и разделение труда на уровне технологических операций,

изменилась классовая структура общества (стал типичен массовый наемный

труд); в области вторичных общественных структур возникли элементы

массовой культуры (книгопечатание, газеты и многое другое), неизвестные

ранее. Массовое производство, массовый наемный труд и массовая культура

хорошо отвечают современной демографической обстановке.

Если рассматривать общество в указанной долгопериодичной исторической

перспективе, то оно представится как довольно консервативное образование.

В самом деле, исходя из здравого смысла и из гипотезы (несостоятельной),

что технологические, общественные и духовные новшества обязаны

происхождением удачному изобретению себя человеком, окажется совершенно

непонятным, почему пики этих изобретений приходились на демографические

взрывы, а в промежутках между ними в значительной степени сохранялось

достигнутое положение вещей. Этот парадокс объясняется тем

обстоятельством, что успешное самосохранение социума обеспечивалось его

способностью к консервации своего состояния, обеспечиваемой

существованием во времени социальных связей людей.

Консолидация самого раннего первобытного социума обеспечивалась

соответствием его демографического состояния и степени сложности его

технологии. Эта архаическая социально–интегративная зависимость была

затем пронесена социумом через всю его историю, несмотря на растущую в

обществе дифференциацию, углубление которой особенно ярко проявилось во

время голоценового и современного демографических взрывов. Указанная

демографо–технологическая зависимость была рождена в совершенно

недифференцированном обществе. Следовательно, эта зависимость действует

на всякий подчиняющийся ей социум так, словно он лишен внутренней

дифференциации, и тем самым интегрирует его независимо от существующей

технологической специализации. В этом случае социуму удается использовать

свое древнее недифференцированное состояние (демографо–технологическую

зависимость, рожденную древнейшим недифференцированным обществом) для

интеграции всякого нового своего более дифференцированного состояния

(действие демографо–технологической зависимости в технологически

специализированном обществе). Эта основанная на приемственности

демографо–технологической зависимости социальная связь непрерывно длится

уже около 2,6 млн. лет (2,63±0,5/2,58±0,23).

Зависимость, позволяющая более крупному коллективу располагать более

эффективной технологией, очевидно, предполагала равновесие социума с

естественной экосредой как предметом труда. Если же сообщество находится

в равновесие с экосредой, в нем действует закон Дж.Крука, предписывающий

сообществу определенный вариант кровно–родственных отношений,

предусмотренный уровнем биопродуктивности наличной экосреды.

Следовательно, весь первобытный период действия демографо–технологической

зависимости общество использовало для своей интеграции варианты

кровно–родственных отношений, учитываемых законом Дж.Крука. В данном

случае общество использовало для своей интеграции структуру сообщества,

не меняющуюся во времени. В цивилизованных обществах из всех вариантов

реализации закона Дж.Крука получил распространение иерархически

патрилинейный вариант, который определил формы организации

кровно–родственных отношений и отношений подразделений труда. Здесь

социум использовал для интеграции своего нового более дифференцированного

состояния общественную структуру, рожденную его прежним

недифференцированным состоянием.

В цивилизованную эпоху структура общества разделенного труда была

опредмечена в форме поселения городского типа. Это новое средство

социальной интеграции оказалось исключительно устойчивым и пережило все

общественные дифференциации, испытанные цивилизацией. В известном смысле

можно сказать, что современное весьма дифференцированное городское

население интегрируется предметной структурой, возникшей еще в бронзовом

веке и рассчитанной на гораздо менее дифференцированное общество, нежели

современное. Этот пример показывает еще один факт использования социумом

своего менее дифференцированного состояния (древнее городское общество)

для консолидации современного состояния, много более дифференцированного.

Начиная с первобытной эпохи социум социализировал свободное время

своих членов при помощи непроизводственных форм общения, образующих

вторичную структуру общества. История вторичной общественной структуры

представляет собой сложную проблему (см. гл. I, 3), однако некоторые ее

элементы датируются достаточно надежно. В частности, анималистическая

франко–кантабрийская мифология существовала неизменной на протяжении

всего верхнего палеолита и, возможно, восходила к мустьерским и даже

верхнеашельским временам. Возраст счетно–календарной знаковой системы

составлял не менее 350000–300000 лет и, вероятно, достигал 730000 лет.

Другие элементы вторичной общественной структуры (ритуал,

нравственность), по косвенным признакам, имели сопоставимую древность.

Поэтому складывается впечатление, что социум очень давно использовал для

своей интеграции человеческие отношения, предполагающие существование

общественного сознания. Цивилизованное общество не только унаследовало

первобытные вторичные структуры, но и значительно расширило их состав.

Использование цивилизованным обществом вторичных структур первобытного

происхождения показывает важный пример применения социумом формы своей

малодифференцированной организации (первобытные вторичные структуры) для

интеграции своего гораздо более дифференцированного состояния,

свойственного цивилизованному обществу разделенного труда.

Последний случай позволяет по–новому взглянуть на общественную природу

той социальной связи в истории, которая представлена в сфере

исторического самосознания цивилизованного человека и выражена в

письменных памятниках исторического содержания. Эта проблема

представляется довольно сложной, поскольку назначение наблюдений, издавна

осуществляемых цивилизованными людьми над своей историей, остается

загадочным, а его понимание — интуитивным.

Первые памятники исторического содержания появляются во время нулевой

династии Египта (3390–3160 до н.э.), однако они еще лишены датировок. От

фараона Хора Ухи (Скорпиона)[111] дошла “палетка городов”, из пиктографии

которой следует, что этот фараон разрушил в Ливии семь городов–крепостей

с указанием их названий. По–видимому, это — древнейшее в истории

сообщение военно-политического свойства. Палетка Хора Нара (Сома) Мера

сообщает о поражении, нанесенном этим фараоном Нижнему Египту (вероятно,

восставшему), а булава того же царя — о захвате (вероятно, в Нижнем

Египте) 400000 быков, 1422000 голов мелкого скота и 120000 пленников. В

период I династии Египта (3160–2930 до н.э.), начиная с Хора Ахи (Бойца)

Мины (3160–3098 до н.э.), появляются памятники, датированные погодно.

Древнейшая египетская летопись была составлена во время V династии

(2563–2423 до н.э.), возможно, при ее третьем царе Нефериркаре Какаи

(Наф–ар–ку–Риа Кукуйа), и дошла в копии XXV династии (715–664 до н.э.),

называемой Палермский камень (с этим памятником связан и ряд фрагментов).

Летоисчисление при первых династиях велось по знаменательным событиям

каждого года, а наименования годов заносились в особые списки, где под

записями каждого года указывался уровень разлива Нила. Такая летопись

составила содержание Палермского камня и была дополнена еще указаниями

фараонов, предшествующих I династии (нулевая династия, нижнеегипетская и,

предположительно, верхнеегипетская династии)[112]. Концепция памятника

(если она была) состоит в демонстрации непрерывности царской власти в

Египте.

В Шумере своеобразная летопись, именуемая “Царский список”, была

составлена при Ур–Намму (2112–2094/93 до н.э., основатель III династии

Ура) и доведена до династии Иссина (2017–1794 до н.э.). Этот памятник

основывался на ряде царских списков местного значения, на датировочных

формулах, аналогичных египетским (с 2500 до н.э. или раньше), на

эпическом и литературном материале. “Царский список” излагает краткую

историю того, как “царственность” (связанная отчасти с гегемонией

конкретной округи в Шумере) переходила из города в город, пока не попала

к Ур-Намму. Цели подобного изложения привели к тому, что некоторые

отчасти синхронные династии оказались размещенными в “Царском списке” в

диахроническом порядке[113]. Иными словами, шумерский “Царский список”

представляет определенную концепцию истории общешумерской царской власти,

а не истории отдельных округ Шумера, представленных в “Царском списке”.

Стремление показать непрерывность общешумерской царской власти, которая в

раннединастический период возникала лишь спорадически и в известной мере,

привело составителя “Списка” к искажению истории. Это показывает, что

“Царский список” не является механической комбинацией сведений, имевшихся

в распоряжении автора, но отражал определенную форму исторического

самосознания.

Шумерский “Царский список” отчасти напоминают древнеегипетские

памятники: Туринский царский список (XVIII династия, 1554–1306 до н.э.,

по хронологии Ю.фон Беккерата), Абидосский царский список (при втором

царе XIX династии Сети I, или Сутайа, 1305–1295 до н.э.) и Саккарский

царский список (Рамсес II, Риа–масэ–са, 1295–1229 до н.э.), концепция

построения которых аналогична летописи Палермского камня. Более поздние

месопотамские источники (“Хроника ранних царей”, Агум III, между 1450 и

1415 до н.э.; “Династическая хроника”, Эриб–Мардук, ок. 770 до н.э.; и

др.) продолжают традицию шумерского “Царского списка”.

Ранние исторические памятники (Палермский камень, некоторые источники

шумерского “Царского списка”) составлялись в качестве сводов погодных

записей, привязанных к правлениям царей. Такой генезис первой

историографии близко напоминает практику составления древних

хозяйственных документов. Шумерские хозяйственные записи

раннединастической эпохи датировались[114], причем эта практика восходила

еще к документам протошумерской иероглифики эпохи Джемдет Наср (3200–2900

до н.э.)[115]. Из практики хозяйственного делопроизводства Пилосского

царства (ок. 1200 до н.э.) известно, что отдельные хозяйственные записи

сводили в более обширные регистрационные тексты (что показано на примере

родства некоторых серий мелких и крупных табличек линейного письма

В)[116]. Подобная практика, вероятно, была типична для древнего

делопроизводства и, учитывая его древность, могла послужить прямым

образцом для составления списков погодных записей.

Складывается следующая картина генезиса древней историографии. Первые

писцы позднеурукской эпохи (3520/2815±85 14С до н.э.) и эпохи нулевой

династии (3390–3160 до н.э.), по–видимому, еще не обладали индивидуальным

самосознанием. Они вели хозяйственные записи и, может быть, сводили их в

обобщенные регистрации. С появлением датированных текстов исторического

содержания (I династия Египта, 3160–2930 до н.э.) практика сведения

отдельных хозяйственных записей воедино была перенесена и на исторические

регистрации, накопление которых совершенно стихийно привело к

возникновению прототипа летописи. Хотелось бы подчеркнуть, что

возникновение древнейшей историографии в этом случае возможно объяснить

без привлечения гипотезы о сознательном изобретении письменной истории,

поскольку время ее зарождения отвечает всего лишь самым первым

проявлениям индивидуального самосознания вообще.

В самом деле, логичнее считать, что поначалу возникла предметная

форма, способная стать содержанием исторического самосознания, т.е.

ранняя историография, а затем работа с этой предметной формой позволила

представителям подразделения умственного труда открыть в ней воплощение

социальной связи в истории. Прямым доказательством этой нашей гипотезе

служит характер периодизации египтянами своей истории. В распоряжении

создателей Палермских анналов были недатированные списки додинастических

верхнеегипетских (предположительно), нижнеегипетских правителей и

общеегипетских фараонов нулевой династии, а также датированные списки

правителей I–IV династий. Критически мыслящий самосознательный историк

современного типа, очевидно, начал бы историю единого Египта с нулевой

династии, представители которой, по Палермскому камню, уже владели обоими

венцами двух египетских царств, хотя и не были датированы. Однако

египетские историографы пошли совсем иным путем. За основателя

общеегипетского государства был признан первый датированный фараон

списков, послуживших основой для Палермской летописи, — Хор Аха Мина,

который выступил основателем I династии манефоновской традиции[117].

Следовательно, историческая концепция древнейших египетских историографов

явилась механическим отражением стихийно сложившихся до них царских

списков, а не результатом критических самосознательных усилий по

осмыслению своей истории. Отсюда следует единственный возможный вывод:

сперва появилась стихийно сложившаяся писаная история, а затем

историческое самосознание, которое, слепо интериоризировав стихийно

сложившийся исторический материал, в дальнейшем исходило из него как из

данности. Содержание исторического самосознания появилось, таким образом,

ранее него (в писаной истории), а затем стало отправной точкой генезиса

исторической самосознательной способности человека. Как можно видеть,

обстоятельства ранней египетской историографии хорошо согласуются с

концепцией Дж.Джейнса о позднем генезисе человеческого самосознания.

В шумерской историографии исходными были памятники, в принципе близкие

египетским: списки правителей, датировочные формулы, эпический материал.

“Царский список” состоит из последовательности местных династий:

легендарных “допотопных” и в основном исторических из городов Киш, Урук,

Ур, Акшак, Умма, Аккаде и др., дополненных династией кутиев. Заканчивался

“Список” поначалу III династией Ура, возглавлявшей государство Шумера и

Аккада (общемесопотамская монархия). Став основой исторического сознания

шумерских историографов, этот материал внушил им определенную

историческую концепцию, существо которой состояло в том, что династии

“Царского списка” были последовательны и обладали сходным государственным

статусом. Конкретнее, эта концепция привела к представлению, что

общешумерская царственность, аналогичная статусу III династии Ура,

последовательно переходила из города в город, от одной династии к другой.

Как и в египетском случае, выросшее из содержания механически

скомпонованного “Царского списка” историческое сознание, точно отражая

“Список”, неточно отразило историческую реальность. Причем составителям

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21