Происхождений цивилизации

профессиональными последователями ионийцев).

Характерной чертой ранней греческой философии Малой Азии было открытие

материальной сущности, составляющей единство всех мыслимых предметных

областей материального мира (вода, воздух и апейрон Милетской школы и

огонь Гераклита). Имелось также весьма абстрактное открытие еще одной

сущности сущностей, а именно: общего закона, лежащего в основе всех без

исключения закономерностей действительности (логос Гераклита). Сходную

проблематику Пифагор (или его школа) решал количественным методом,

возведенным в абсолют (сущность сущностей — число, а закон законов —

количественные отношения).

Генезис греческой философии открыл существование сущностей второго

теоретического порядка (например, бытие Парменида и его прототипа в

ионийской философии). Попав в поле зрения деятелей умственного труда,

теоретические сущности изменили структуру научного мышления, породив в

конкретных науках математического характера представления о теоретических

методах познания и соответствующих дедуктивных доказательствах научных

положений. В Египте и Месопотамии математическое знание оставалось

исключительно на эмпирическом индуктивном уровне. Генезис дедуктивного

метода научного мышления невозможно вывести из практики эмпирических

наук, поскольку он предполагает умение оперировать сущностями разного

порядка, открытого в рамках философии. Эвристический путь к этому методу,

таким образом, предполагает философский уровень как промежуточное звено.

В эмпирических науках индуктивным путем формируются представления о

сущностях первого эмпирического порядка (ближневосточная математика и

грамматика). Затем тем же индуктивным методом частные эмпирические

сущности обобщаются в представлениях о сущностях неэмпирического

всеобщего характера (ионийская философия в широком смысле слова, включая

и пифагорейство). Затем появляется возможность выводить дедуктивным путем

эмпирические сущности из сущностей всеобщего, т.е. теоретического

характера. Возникший таким способом дедуктивный метод имел явно

философское происхождение, что доказывается феноменами пифагорейской

математики (например, дедуктивный метод доказательства теоремы Пифагора)

и аристотелевской физики. Нельзя, конечно, упрощенно утверждать, что

геометрия Эвклида (III в. до н.э.) явилась прямым применением

пифагорейской философии, однако дедуктивные методы Эвклида (аксиоматика)

имела архетипом философские дедуктивные методы выведения всех вещей из их

единичных и даже единственных начал.

Объективно античная философия создала понятийный каркас, отражающий

сущности разной степени глубины и способные служить интегративным началом

для всех мыслимых наук ранней цивилизации. В рамках этого каркаса

греческие науки приобрели классическую форму и просуществовали без

революционных изменений до Нового времени. Более ранние ближневосточные

науки в рамках своих средств интеграции также существовали долго без

революционных изменений. Эти факты застойного существования знания могут

объясняться тем, что средства социальной и духовной интеграции по своей

природе имели консервативные свойства, допускающие дифференциацию и

развитие наук только до определенного ограниченного предела.

Расконсервация аристотелевской науки произошла только в Новое время в

связи с современным демографическим взрывом, промышленной революцией,

дифференциацией западноевропейского общества и усвоением

западноевропейским социумом новых статистических эвристических свойств.

Нам представляется, что объективные данные из духовной истории

раннецивилизованного общества показывают, что его духовное развитие

нельзя рассматривать как результат самодвижения духа, поскольку оно

тесным образом зависело от действующих в обществе материальных

закономерностей демографического и структурного свойства. По этой же

причине факты стабилизации сперва ближневосточного, а затем античного

общества нельзя рассматривать как проявление собственно духовного застоя.

На деле все выглядело несколько иначе.

Раннецивилизованное ближневосточное общество, благодаря своему

демографическому и структурно–дифференцированному состоянию, приобрело

объективные свойства открывать сущности и сделало заметный рывок от

идеологического уровня первобытного общества, создав раннюю систему

научного знания на базе эмпирических сущностей. В дальнейшем

демографические и структурные свойства Египта и Месопотамии радикально не

менялись. Соответственно не менялись и статистические эвристические

свойства этих обществ. В результате их научное состояние также не

претерпевало радикальных перемен, оставаясь законсервированным в рамках

тех средств интеграции науки, которые были найдены еще на заре египетской

и месопотамской цивилизации. Дифференциация наук оставалась в рамках этих

средств потому, что способных их разрушить перемен в эвристических

свойствах ближневосточного общества не происходило: не было радикальных

перемен демографии и социологии общества.

В отличие от Египта и Шумера научная история греческой Малой Азии

классической эпохи начиналась не с нуля. Общество этой периферии

ближневосточного мира располагало представлением о первичных эмпирических

сущностях египетско–месопотамской традиции, а потому греческий социум в

своей статистической эвристической деятельности мог использовать

первичные сущности как исходный материал обобщений, что привело его к

открытию сущностей более глубокого порядка, составивших основу

философского теоретико–научного и дедуктивного знания, неизвестного на

Ближнем Востоке. Эти открытия были следствием демографических и

социальных процессов становления послемикенской греческой цивилизации,

которая не была прямым продолжением микенской цивилизации. С образованием

классической цивилизации греков демографическое и социальное состояние их

общества в дальнейшем не испытывало радикальных перемен, чем можно

объяснить и существенную длительную стабилизацию древнегреческой науки

после обретения ею своих классических черт в III в. до н.э. Таким

образом, в VI–III в. до н.э. были в основном реализованы и исчерпаны

статистические эвристические свойства греческого социума, а наступивший

вслед за этим видимый духовный застой античного общества был всего лишь

следствием относительной социально–демографической стабильности. Как

только греческое наследие попало в условия современного демографического

взрыва, на его базе произошла современная научная революция, начавшаяся с

реставрацией Коперником старой гелиоцентрической идеи Аристарха

Самосского (320–250 до н.э.).

Заключение

В своем исследовании мы предприняли попытку выявить некоторые

социально–философские закономерности исторического процесса, способные

объяснить то поступательное развитие древнего общества, которое привело

его к цивилизованному образу жизни. История первобытного общества

известна нам главным образом из археологических источников, которые

рисуют определенную картину распространения популяций предков человека, а

также смены их каменных индустрий.

Основная закономерность смены археологических культур состоит в том,

что каждая новая культура длится менее, чем ее предшественница, и быстрее

сменяется очередной культурой, которая в свою очередь имеет еще более

короткую длительность. Это своеобразное ускорение исторического процесса

отметил Б.Ф.Поршнев[122], однако никаких выводов, приемлемых для нашего

исследования, указанный автор не сделал. Современные представления о

смене и существовании археологических культур отличаются от тех, что были

известны Б.Ф.Поршневу, однако в целом его наблюдения остаются в силе.

Если отвлечься от фактов сосуществования различных культур и

рассматривать их последовательность стадиально, т.е. от начала одной

культуры, до начала другой, обнаружится следующая картина. Доашельские

индустрии, возникшие около 2,63 млн. лет назад, существовали до начала

ашеля (1,4 млн. лет назад) в течение 1,23 млн. лет, ашель до начала

мустье (ок. 310000 лет назад) — 1,09 млн. лет, мустье до начала ориньяка

(50000 лет назад) — 0,26 млн. лет, а ориньяк, закончившийся ок. 21500 лет

назад, — 28500 лет. Иными словами, если доашель и ашель длились примерно

одинаково, то стадиальная продолжительность мустье была уже вчетверо

меньше, а длительность ориньяка — в девять раз меньше стадиальной

продолжительности мустье.

Смена археологических культур сопровождалась повышением степени

сложности технологии изготовления соответствующих им каменных орудий.

Таким образом, усложнение технологий, свойственных представителям

биологического рода “человек” (ашель, мустье, ориньяк), происходило с

очевидным ускорением, экспоненциально (но не в точном математическом

смысле слова). Кроме “экспоненциального” развития первобытных технологий,

в первобытной истории известен лишь один материальный процесс,

развивающийся с определенным ускорением, — демографический рост

человечества. Сравнение этих двух процессов заставляет предполагать их

корреляцию во времени. Это предположение подтверждается следующими

наблюдениями. Возникновение человека прямоходящего (1,6 млн. лет назад)

сопровождалось его стремительным распространением из Африки в Евразию (от

Хорватии до Индонезии), что позволяет предполагать древнейший

демографический взрыв в африканских популяциях данного гоминида. Этот

демографический взрыв произошел накануне появления в Африке ашельской

технологии. Возникновение ориньякской культуры, в свою очередь, было

связано с первым в истории современного человека верхнепалеолитическим

демографическим взрывом. Наконец, две крупнейшие технологические

революции — неолитическая и промышленная — произошли непосредственно

вслед за началом неолитического и современного демографических взрывов.

Таким образом, факты показывают, что изменения степени сложности

человеческих технологий в истории являлись хронологическими следствиями

изменений демографического состояния человечества.

Используя выводы из количественной теории информации К.Э.Шеннона, мы

попытались показать, что оптимальным способом наследования технологии во

времени является количественное соответствие степени сложности технологии

по отношению к численности практикующего ее человеческого коллектива.

Отсюда следует, что изменения демографического состояния человеческих

коллективов должны были сопровождаться изменениями степени сложности

практикуемой ими технологии. Тем самым корреляция резких усложнений

технологии с демографическими взрывами получает объяснение.

Происхождение количественной зависимости между демографическим

состоянием наших предков и сложностью их технологий мы связали с

обстоятельствами возникновения последних. По косвенным данным, как и

современный человек, наши гоминидные предки обладали высоким уровнем

удельного метаболизма (обмена веществ в течение жизни). Это биологическое

обстоятельство создавало трудности для долговременного поддержания

гоминидами своего экологического равновесия с экосредой (поскольку

гоминиды слабо участвовали в популяционных волнах), в силу чего гоминиды

нуждались в определенных средствах демографического самоконтроля. Если

первые орудия появились у гоминид в охотничьих целях (возможны и другие

предположения), то возникновение стабильных технологических традиций

изготовления этих орудий мы объясняем как средство демографического

контроля популяций гоминид. Такое объяснение подтверждает то

обстоятельство, что все безорудийные гоминиды (с растительноядной

экологией) бесследно вымерли, очевидно, не вписавшись в рамки

долговременного экологического баланса со средой.

Между тем, биологический демографический процесс в популяциях предков

человека продолжался, и время от времени их численность возрастала. С

этими событиями мы связываем периодические изменения степени сложности

технологий, свойственных нашим предкам. Предполагаемая нами

демографо–технологическая зависимость позволяет объяснить наблюдавшиеся в

истории смены населения первобытного мира. Человек прямоходящий произошел

от австралопитека (“человека”) умелого, который в конце своего

существования был носителем технологии типичного олдовая (культура без

бифасов — двусторонне обработанных орудий). Человек прямоходящий стал

носителем развитого олдовая А и древнего ашеля (последняя культура с

бифасами). Эти культуры были технологически сложнее предшествующих, что

свидетельствует о том, что человек прямоходящий имел несколько большие

плотности населения, чем австралопитек умелый. О том же говорит и

упоминавшийся демографический взрыв раннего человека прямоходящего. Оба

гоминида были, предположительно, охотниками и, следовательно, занимали

одну и ту же экологическую нишу, в которой между ними должна была

возникнуть конкуренция. Однако человек прямоходящий имел более

многочисленные популяции и более эффективную технологию, что может

объяснить вытеснение им австралопитека умелого. Похожий случай произошел

в начале верхнего палеолита, когда из Африки в Евразию пришел человек

современного типа. Современное ему неандерталоидное население располагало

менее сложными, чем верхнепалеолитические, индустриями и, следовательно,

было малочисленнее, чем носители верхнепалеолитических культур.

Неандерталоиды и современные люди также занимали одну и ту же

экологическую нишу, в которой конкурировали. В результате современный

человек с его большей численностью (точнее, плотностью населения) и более

эффективной технологией вытеснил своих неандерталоидных современников.

Сходные события происходили и в неолитическо–халколитическую эпоху, когда

ближневосточные синокавказцы, а затем и индоевропейцы распространялись по

Европе, обладая большими плотностями населения и более сложной

технологией производящего хозяйства, чем мезолитические аборигены.

Последние были вытеснены или ассимилированы и лишь на западе Европы,

по–видимому, переняли производящее хозяйство, сохранив культурную

преемственность с мезолитическим состоянием.

Австралопитек умелый был носителем, предположительно, охотничьих

орудий. Следовательно, в экосреде он занимал эконишу, свойственную хищным

животным, а относительная численность последних обычно впятеро уступает

численности растительноядных млекопитающих аналогичных размеров. Таким

образом, популяции австралопитека умелого, впятеро должны были уступать

по численности популяциям растительноядных гоминид, современных ему

австралопитеков африканских, массивных и бойсовых, что подтверждается тем

обстоятельством, что палеоантропологические остатки этих существ

встречаются гораздо чаще, чем остатки носителей орудий. Очень

ограниченную численность австралопитека умелого контролировала его

технология, а значит, его активное время было преимущественно занято

различными формами жизнедеятельности, связанными с технологическим

образом жизни. Тем самым технология стала выполнять в жизни этого

гоминида две важные функции. Во–первых, технология ограничивала

численность его сообществ и тем самым консолидировала их, в чем можно

усмотреть самое раннее проявление становящейся социализации, т.е.

зависимости сплоченности сообщества от технологического образа жизни.

Во–вторых, технология обеспечивала этому гоминиду равновесие с экосредой,

а в сообществах высших приматов, сбалансированных с экосредой, действует

этологический закон Дж.Крука, согласно которому структура сообществ

высших коллективных животных определяется биопродуктивностью экосреды.

Это объясняет присутствие у первобытных гоминид кровно-родственных

отношений, аналогичных отношениям по продолжению рода у высших приматов

(промискуитет и эндогамия, экзогамия, матрилинейность, патрилинейность с

иерархической организацией). Тем самым кровно–родственные отношения

гоминид попали в опосредующую зависимость от технологического образа

жизни. Эта зависимость продолжалась вплоть до цивилизованной эпохи. Здесь

можно видеть зарождение первичной социальной структуры.

Демографический рост, сопровождавшийся у наших предков усложнением

технологии, предполагал повышение производительности их труда.

Следовательно, часть активного времени у них высвобождалась от

производственных нужд. В интересах поддержания экобаланса со средой это

свободное время не должно было применяться производительным путем (охота,

собирательство). С другой стороны, это свободное время не могло

оставаться праздным, так как это угрожало социальной целостности

сообществ гоминид. В результате самое раннее первобытное общество освоило

средства социализации своего свободного времени непроизводительным путем:

заполнение его формами общения непрагматического непроизводительного

характера, которые образовали вторичную структуру общества. Нужда в

последних впервые возникла у гоминид, ранее всего в истории испытавших

демографический взрыв и усложнение технологии, т.е. у представителей

человека прямоходящего. По ряду косвенных и прямых данных, у этого

гоминида можно констатировать появление жестового, а затем и звукового

языка, способного служить средством непроизводственного общения,

признаков ритуального поведения, знаковой графики, арифметического счета,

нравственных форм поведения, магии, лунного календаря, тотемизма,

фетишизма и, возможно, анималистической мифологии. У неандертальцев эти

признаки вторичных общественных структур дополняются погребальным

культом, анималистической скульптурой и гравюрой, музыкальной культурой

и, возможно, анимизмом. Вторичные общественные структуры вызвали

появление у наших предков соответствующих форм общественного сознания,

еще лишенного признаков индивидуального самосознания, что объясняется

социализирующим назначением сознания, которое в соответствии с данной

функцией имело поначалу лишь общественный характер. Все указанные формы

вторичных общественных структур отчетливо рассчитаны на

непроизводственные формы общения, а вовсе не на самосознательную

индивидуальную рефлексию. В эпоху человека современного типа первобытные

формы общественного сознания продолжали существование и получили яркое

выражение в изобразительном искусстве франко-кантабрийских стилей

Евразии. Анималистическое искусство местного стиля известно и в палеолите

Африки (Аполло кэйв XI, Намибия, поздний каменный век, 28000 лет назад).

Таким образом, в первобытности были заложены основы исторического

процесса, выражающиеся в зависимости между демографическим состоянием

общества и степенью сложности практикуемой им технологии, в зависимости

первичных общественных структур от технологического образа жизни и в

зависимости вторичных общественных структур от наличия нерабочего

времени, высвобождаемого благодаря росту эффективности технологии. По

нашей гипотезе, дальнейшая реализация этих зависимостей в историческом

процессе привела социум к цивилизованному состоянию.

Судя по лингвистическим и археологическим данным (см. гл. II, 1), в

мезолитическое время ок. 15000 лет назад в Передней Азии начался

демографический взрыв, который сопровождался распространением по Ближнему

и Среднему Востоку носителей синокавказских и ностратических языков. Этот

демографический взрыв коррелировал с укрупнением переднеазиатских

первобытных общин и, согласно нашим представлениям, повлек усложнение

практикуемой ими технологии. Первобытное общество располагало лишь

потребляющей формой хозяйства и соответствующими ему технологиями.

Позднемезолитический ближневосточный демографический взрыв привел к

такому усложнению этих технологий, которое отвечает производящему

хозяйству. Начальная фаза этой неолитической технологической революции,

датированная ок. 11700 лет назад по калиброванной шкале (рубеж

плейстоцена и голоцена), была выражена более чем скромно: мезолитическая

охотничье–собирательская технология в Леванте и Загросе усложнилась путем

включения в свой состав элементов земледелия и скотоводства, доля которых

в добыче пищи сильно уступала вкладу традиционных

охотничье–собирательских промыслов. На протяжении докерамического неолита

(11700–9130 лет назад, калиброванная календарная шкала) производящие

формы хозяйства последовательно захватывали все большую часть

производственной сферы, а в керамическом неолите (9130–7980) и халколите

(7980–6370) стали господствующими.

В ближневосточных общинах с доминирующим сельским хозяйством стали

появляться признаки разделения труда (пока еще преимущественно

индивидуального). В некоторых общинах, наряду с земледелием и

скотоводством, представлены ремесло (гончарное дело, ткачество,

производство предметов роскоши, металлургия, хлебопечение и др.),

межобщинная торговля (в том числе обслуживаемая протошумерским предметным

письмом) и умственный труд (администрирование, культ). Появление

производящего хозяйства в специальной литературе обычно рассматривается

как результат удачных целенаправленных изобретений. На наш взгляд, такой

подход к проблеме не выдерживает критики. Во–первых, люди первобытного

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21