Происхождений цивилизации

статистического закона больших чисел. Если первобытные общины были

малопредсказуемыми статистическими объектами, то цивилизованный социум,

подчинившись закону больших чисел, фактически стал следовать динамическим

закономерностям. Динамические закономерности предполагают полную

предсказуемость поведения подчиняющихся им объектов. Напротив,

статистические закономерности дают лишь вероятность типичных линий

поведения отвечающих им совокупностей объектов. Когда совокупность

объектов начинает подчиняться действию закона больших чисел, все варианты

ее вероятных линий поведения становятся практически однозначно

предсказуемыми. Хотя, строго говоря, поведение таких крупных

совокупностей объектов по–прежнему отвечает статистическим

закономерностям, в том числе закону больших чисел, фактическое отличие

этого статистического поведения от поведения, описываемого динамическими

закономерностями, становится несущественным. Учитывая эти оговорки, можно

в известном смысле утверждать, что десятитысячный цивилизованный социум

стал практически динамическим объектом, чем начал радикально отличаться

от любых малочисленных первобытных сообществ, являющихся целиком

статистическими объектами.

Десятитысячный цивилизованный социум приобрел ряд свойств, имеющих

прямое отношение к его способности выявлять и предсказывать сущности. В

условиях действия закона больших чисел становилось предсказуемым не

только поведение членов цивилизованного общества, но и характер

информации, находящейся в их распоряжении. Цивилизованный социум

превратился в своего рода “живой компьютер”, и принципы его действия в

общем виде выглядят так.

При наблюдении некоего класса явлений единичный наблюдатель имеет

большое число шансов получить информацию об их несущественных случайных

чертах и лишь один шанс непосредственно отразить лежащую в основе этих

явлений сущность. Эта зависимость несколько необычна для здравого смысла,

поскольку на соответствующем ему уровне рассуждений кажется, что как раз

основу регистраций наблюдателя в нашем случае должны составить наблюдения

сущности, поскольку они, в отличие от регистраций случайных черт явлений,

повторяются. Действительно, все это так. Однако повторяющиеся регистрации

сущности сливаются для наблюдателя в единое регистрационное событие (как

следует из теории информации, см. выше), в то время как регистрации

случайных черт явления остаются независимыми и количественно полностью

подавляют регистрацию сущности, в результате чего наблюдатель попросту

воспринимает ее как самую рядовую. Подчеркнем, что мы обсуждаем поведение

наблюдателя, лишенного классических методик выявления сущностей, т.е.

наблюдателя, отвечающего самому начальному состоянию науки.

Если мы перейдем от случая с единичным наблюдателем к случаю с двумя

или более наблюдателями, регистрирующими одну и ту же предметную область,

мы обнаружим, что судьба регистрации сущностей начинает изменяться. В

арсенале множественных наблюдателей по–прежнему будет много неповторимых

случайных регистраций явлений, но одновременно и серия идентичных

регистраций сущности. Общая информация этих множественных наблюдателей

распадется на пласт анархических случайных сведений и серию идентичных

наблюдений сущности.

Если перейти теперь к информационно-связанному социуму, перешагнувшему

“демографический рубикон”, и представить этот социум как вариант

множественного коллективного наблюдателя, то обнаружится следующая

картина наблюдения этим социумом какой–либо предметной области. Часть

наблюдений этой области составят регистрации неповторимых и

непредсказуемых случайных черт явлений, а другую часть составит

практически однозначно предсказуемая серия идентичных регистраций

сущности, лежащей в основе этих явлений. Иными словами, в этом мысленном

эксперименте мы пришли к демографически крупному социуму, подчиняющемуся

закону больших чисел, а потому получающему предсказуемые идентичные

наблюдения сущности (если социум повторит опыт наблюдений, он получит

статистически тот же результат). Таким образом, мы пришли к социуму,

способному выявлять и предсказывать сущности, и эта его особенность

связана со статистическими свойствами социума, обусловленными его

подчинением действию закона больших чисел. Конечно, этот мысленный

эксперимент надо принимать условно. Однако, информационно связанный

цивилизованный социум, стихийно наблюдающий действительность, вполне мог

время от времени стихийно выявлять в ней сущности и даже предсказывать

их.

Мы предполагаем, что раннецивилизованный социум, приблизившись к

“демографическому рубикону”, действительно уподобился “живому

компьютеру”, способному накапливать информацию о сущностях, выражающих

определенные позитивные знания о природе и обществе. Дальнейшая судьба

этих сущностей зависела уже от средств хранения информации, которые в

раннецивилизованном обществе уже существовали (письменность). Знания,

получаемые социумом таким автоматическим путем, должны были отражать все

сферы действительности, знакомые социуму. При этом сама система знаний

представляла собой конгломерат, во многом независимо полученных сведений,

а сами сведения носили отчасти прагматический, но нередко и

непрагматический характер. Именно такой и была система ранних научных

знаний в Египте и Месопотамии (см. далее). Наиболее вероятной формой

фиксации полученных таким образом знаний должны были быть списки

выявленных сущностей, и именно в такой форме мы находим научные

письменные памятники в Месопотамии. Автоматически накапливающий знания

социум действовал без идеологических ограничений, что обусловило светский

характер множества зарегистрированных им сущностей. Их, в соответствии с

современными представлениями, относят к собственно научным. Однако в

раннецивилизованном обществе не проводилось четкого разграничения между

светским и религиозным знанием, и в стандартные месопотамские списки

сущностей вносились, наряду со светскими, религиозные и гадательные

(связанные с гаданием) сущности. Последние в действительности имели не

метафизическую, а социальную природу, так что их эмпирический генезис

вполне представим.

Как можно видеть, появление научных знаний в раннецивилизованном

обществе вполне объяснимо. При этом следует помнить, что упрощенно

материалистическое, прагматическое объяснение генезиса

раннецивилизованной науки совершенно не отвечает ее известному состоянию,

во многом отнюдь не прагматическому. В частности, упрощенно

материалистическая концепция генезиса наук предполагает, очевидно, что

первыми формами наук должны были оказаться сельскохозяйственные науки,

технические области знаний, связанные с ремеслом, зодчеством, горным

делом, навигацией и т.д. В действительности в шумеро–египетских корпусах

научных знаний эти сферы представлены более чем скромно, и складывается

вполне определенное впечатление, что ранние науки во многом, но, конечно,

не всегда, были оторваны от практики. Это обстоятельство легко

объясняется нашей гипотезой генезиса науки как следствия автоматической

деятельности социума по фиксации сущностей без различения прагматических

и непрагматических их источников. Генезис науки, по нашей гипотезе, был,

конечно, следствием вполне материальной деятельности социума, но эта

деятельность была достаточно далека от ее наивно прагматического

понимания. Собственно прагматические знания существовали в

раннецивилизованном обществе так же, как они существовали в первобытном

обществе и как они имеются, по существу, и у животных. Однако эти

прагматические навыки общения с действительностью явно не были

первоисточником своеобразной ранней науки.

Генезис ранней науки был, в конечном счете, следствием

мезолит–неолитического демографического взрыва, породившего “живой

компьютер” ранней цивилизации. По аналогичным же причинам первый этап

современного демографического взрыва (XI — середина XVI в.) вызвал в

Западной Европе научную революцию Нового времени, на деталях которой мы

не можем здесь останавливаться.

В открытии архетипа сущности вещей участвовал, конечно, не социум в

целом (как мы постулировали для простоты изложения выше). Реальность его

открытия была, видимо, сложнее. В рассмотренной выше схеме эвристической

деятельности социума — “живого компьютера” общество представлено нами как

бесструктурный демографический конгломерат, которого в действительности

никогда не существовало. Члены этого абстрактного социума в равной мере

должны бы были заниматься сельским хозяйством, ремеслом, торговлей и

умственным трудом. Такой социум действительно открывал бы сущности

согласно вышеописанной схеме. В действительности цивилизованное общество

было разделено на профессиональные группы с соответствующей

специализацией деятельности. Умственный труд стал достоянием

соответствующего подразделения труда, и есть все основания считать, что в

этом подразделении умственный труд был концентрированно представлен в той

пропорции, которая была бы свойственна социуму в целом, не будь он

разделен на профессиональные группы. Это вытекает из того обстоятельства,

что объем умственного труда общества пропорционален уровню

производительности труда социума и объему высвобождаемого благодаря этому

уровню нерабочего времени. Часть этого общесоциального нерабочего времени

могла быть употреблена обществом для стихийной эвристической деятельности

по отысканию сущностей сообразно нашей вышеприведенной схеме рассуждений.

В действительности эта часть нерабочего времени, по–видимому, полностью

стала достоянием подразделения умственного труда, члены которого были

освобождены от материально–производственных забот. Тем самым все

статистические эвристические свойства социума были делегированы им в

подразделение умственного труда, которое стало полноценным

представительством эвристических свойств социума, приблизившегося к

“демографическому рубикону”. Абстрактный десятитысячный социум мог бы

открыть какую–нибудь сущность в результате одноактного наблюдения

(разумеется, мы говорим условно). Подразделение умственного труда могло

справиться с той же задачей в результате многократных наблюдений одной и

той же предметной области (может быть, разными поколениями наблюдателей).

Как представляется, открытие математических сущностей в Шумере и Египте

произошло именно таким путем. Количественная статистическая сторона

специализированной эвристической деятельности мало известна. Поэтому мы

ограничимся предположением, что подразделения умственного труда

раннецивилизованных обществ способны были имитировать статистическую

эвристическую деятельность десятитысячного социума. В частности,

составляя изо дня в день и из поколения в поколение количественные

хозяйственные таблички и наследуя в письменной форме результаты и методы

своих расчетов, шумерские (и, вероятно, египетские) писцы вполне могли

получить статистический материал, эквивалентный эвристическому опыту

десятитысячного социума. Открытие первых научных сущностей опиралось,

таким образом, на специализированный умственный труд и письменную форму

наследования его результатов, эквивалентных статистическому

эвристическому опыту десятитысячного социума наших вышеприведенных

схематических рассуждений.

Первые научные сущности раннецивилизованного общества охватили многие

основные области знания, которые существуют и поныне: математика,

астрономия, география, филология, право, история, медицина, зоология,

ботаника, минералогия, химия (см. далее). Генетическая связь предметных

областей соответствующих наук маловероятна. Независимость этих первонаук

показывает, что в их институциализации не было централизованного начала.

Вероятно, статистически действующее подразделение умственного труда

непреднамеренно обнаружило серию сущностей, попавших в сферу ее опыта

областей. Это обстоятельство объясняет отсутствие в списке первонаук

сельскохозяйственных и технических дисциплин. Наукам первого поколения

отвечали сущности элементарного уровня глубины. Наиболее ранние системы

знаний представлены в египетской и шумеро–аккадской письменных

традициях[119]. Ведущую дисциплину этих систем знания составляла

математика, начала которой относятся в Шумере к позднеурукской эпохе

(3520/2815 14С до н.э.), а в Египте, по крайней мере, к нулевой династии

(3390–3160/2700–2500 14С до н.э.)[120]. Более того, научные знания

Месопотамии известны главным образом по учебным спискам, изучавшимся в

светских школах (э–дуба), и образцы подобных списков известны уже в

позднеурукский период, когда письменность была еще иероглифической.

Возможно, что отдаленные прототипы обучения, принятого в светской школе

(э–дуба), относятся еще к додинастической позднеурукской эпохе, однако

расцвет этой школы приходится на эпоху I династии Иссина (2017–1794/3 до

н.э.) и династии Ларсы (2025–1763 до н.э.), а закат - ко времени

разрушения Ниппура, Ларсы, Урука и Ура царем из I династии Вавилона

Самсуилуной (1739 до н.э.).

Памятники, связанные со школой э–дуба и синхронные ей, показывают

существование в Месопотамии системы знаний шумеро–аккадской традиции

примерно следующего состава. Имелась группа наук, пронизанных

количественными методами: математика, алгебра, теория числа, геометрия,

планиметрия, стереометрия, метрология, землемерие, география,

хозяйственное делопроизводство, агротехника, а также астрономия,

хронология, календарь. Хорошо были развиты гуманитарные дисциплины:

филология, языкознание, грамматика, иностранные языки, профессиональные

языки, литературоведение, дидактика, музыкальная культура, право, начала

истории. Скромнее представлены естественнонаучные дисциплины: медицина,

зоология, ботаника, минералогия, химия. Технологические науки, связанные

с ремеслом и зодчеством, не представлены вообще, от агротехники дошло

одно стихотворное пособие на шумерском, от химии — медицинские рецепты,

от технологии — рецепты изготовления цветной эмали и цветного стекла

(изобретенного хурритами в XVIII в. до н.э.), от зоологии, ботаники и

минералогии — отдельные списки терминов.

Как можно видеть, месопотамская система знаний не могла иметь

технологического происхождения и, судя по ее специфике, зародилась в

подразделении умственного труда. Шумеро–аккадские науки по большей части

были элементарны и далеки от наук Нового времени, хотя в области

математики их носители дошли до квадратных уравнений алгебраического

свойства (но без алгебраической символики). Однако тенденция к

систематизации знаний была выражена в Месопотамии определенно.

Перечисленные науки имели двоякое назначение: одни обслуживали в основном

внутренние нужды грамотных администраторов (“филологические науки”),

другие — их внешние функции по организации некоторых областей

общественной жизнедеятельности (хозяйственные приложения математики,

право): арифметика была связана с хозяйственным учетом, геометрия — с

рытьем каналов и бассейнов, вычислением объемов зернохранилищ,

строительством дамб и стен. Между тем даже в прикладных науках имелись

важные составляющие, не находящие никаких мыслимых приложений в

месопотамской реальности шумеро–аккадского времени (например, квадратные

уравнения).

Первая шумеро–аккадская система знания отличалась уже известной

дифференцированностью, отражающей наличие 10–11 отраслей знания и еще

большего количества их частных дисциплин. Между тем цивилизованное

общество, как мы неоднократно подчеркивали, представляло собой социальный

организм, тотально стремящийся интегрировать всяческие специализированные

проявления своей жизнедеятельности. В сфере светской науки социум двояко

нейтрализовал ее начавшуюся дифференциацию. Во-первых, педагогический

курс светской школы (э–дуба) представлял собой формальную целостность.

Во–вторых, сам способ наследования научных знаний с самого начала был

организован на социально–интегративных началах.

Шумеро–аккадская светская школа (э–дуба) представляется отдаленным

прототипом общеобразовательной школы Нового времени. Соответствующие им

образовательные системы при многочисленных внешних отличиях обнаруживают

и существенные общие черты. Назначение современной общеобразовательной

школы на уровне обыденного сознания кажется совершенно очевидным: школа

призвана снабжать новые поколения необходимыми элементарными началами

знаний, свойственных современному социуму. Реальность такой функции

передачи элементов научной традиции от поколения к поколению, конечно, не

вызывает сомнений. Однако эффективность такой передачи, бесспорно, была

бы оптимальнее, если бы начальные школы были узко специализированы. Это

очевидное соображение обычно совершенно не осознается. Между тем из него

определенно вытекает, что современная начальная школа как транслятор

научной традиции во времени по самим основам своей организации является

совершенно неэффективным учреждением, если полагать, что его единственной

задачей действительно выступает трансляция начал научной традиции

общества. Явное противоречие между предположительным назначением

начальной школы и методами его реализации показывает, что у

общеобразовательной школы, наряду с ее внешней известной функцией,

имеется и некая глубинная функция, невидимая для обыденного наблюдателя.

С социально–философской точки зрения, специфику генерализованной

программы общеобразовательной школы можно объяснить, исходя из

предположения, что начальная школа издавна сочетала очевидную функцию

передачи научных знаний с неявной функцией их интеграции. В самом деле,

умозрительно более эффективной формой передачи научных знаний

представляется ее специализированный вариант, свойственный высшей школе.

Если бы образование преследовало только цель эффективной передачи знаний,

то следовало бы ожидать, что зарождающаяся начальная школа сразу

выступила бы в специализированном варианте вроде современной высшей

школы. С самого начала ученики могли бы усваивать специализированную

терминологию частных наук и основной корпус связанной с ними информации.

В действительности организация начальной школы пошла по неэффективному

общеобразовательному пути, причем, как нам известно из современного

положения вещей, ряд общеобразовательных предметов, преподаваемых

ученикам начальной школы, зачастую оказывается невостребованным ими в их

дальнейшей деятельности в науке или практической жизни. Этот парадокс

можно объяснить из упомянутой версии, согласно которой школа, воспитывая

учеников, одновременно преследовала цель не допустить необратимой

дифференциации наук. В этом своем качестве начальная школа выступала как

учреждение, типичное для цивилизованного общества, стремящегося всячески

нейтрализовать все проявления дифференциации своей материальной и

духовной жизнедеятельности.

Шумеро–аккадская светская школа (и, вероятно, аналогичные

древнеегипетские учреждения) обнаруживает все признаки

общеобразовательного характера преподавания[121], мыслимого для своей

эпохи. Системе знаний этой школы свойственны известные градации, однако

основной корпус существующей информации получали все ученики. Таким

способом разнородная совокупность месопотамских знаний сохраняла

целостное состояние. Подобный способ интеграции наук стал свойственен

цивилизации во все времена. Организация наук при помощи пропедевтических

учреждений использовала способы интеграции, внешние самим наукам. Однако

на поздних стадиях существования египетской и месопотамской науки

цивилизованный древний мир породил средство интеграции знаний, внутренне

присущее им самим.

Такими имманентными научному знанию средствами его интеграции должны

были стать сущности более глубокого порядка, чем сущности частных наук.

Более глубокие сущности, предполагая сущности конкретных наук как свой

частный случай, могли послужить оптимальным вариантом интеграции научного

знания. Иными словами, на первой стадии развития научного знания

формировались более или менее обобщенные отражения предметных областей

известных на этой стадии конкретных наук. На следующей стадии сущности

конкретных наук, а также всякие иные сущности, открытые социумом и

отражающие произвольные сферы материальной и духовной жизни общества,

образовали идеальную предметную область, сущность которой стала основой

новой когнитивной дисциплины, отвечающей ранней философии.

В Египте и Месопотамии наука ранней цивилизации без существенных

качественных изменений просуществовала до эллинистической эпохи (династии

Птолемеев, 305–31 до н.э., и Селевкидов, 311–64 до н.э.), и оригинальная

философия в античном понимании там не возникла. Ее зарождение связано с

периферией древнего мира ближневосточных цивилизаций: с греческой Малой

Азией (Иония, Милет: Фалес, 625–547 до н.э., Анаксимандр, 610–540,

Анаксимен, 586–528/25, Гекатей Милетский, ок. 520/516; Самос: Пифагор,

ок. 537; Колофон: Ксенофан, 570 — после 478; Эфес: Гераклит, 520–460; и

др.; прочие греческие философы были учениками, идейными наследниками или

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21