Последний приют поэта (о Лермонтове)

около рояля и разговаривала с Мартыновым...

– Так рассказывала мне мама, – заканчивала Евгения Акимовна и

добавляла, что об этом вечере ей приходилось слышать много-много раз.

Приходили часто в наш дом приезжие и просили маму рассказать, как это

случилось.

Говорила Евгения Акимовна о том, что было уже хорошо известно, но

живая связь с событиями того вечера волновала слушателей.

Если кто-нибудь задавал вопрос о камее, Евгения Акимовна, почему-то

смущаясь, рассказывала: «Это камея моей мамы. Она всегда ее носила» – и,

чуть улыбаясь, добавляла грустно: «Может быть, и в тот вечер она была на

ней»[34]. До последних дней жизни не прерывала Евгения Акимовна тесной

связи с «Домиком».

В 1923 году исполнялась 82-я годовщина со дня гибели Лермонтова. Для

проведения юбилея при «Домике» было создано организационное бюро. Это

первое после Великой Октябрьской революции торжественное чествование памяти

поэта было проведено как-то особенно тепло. Участвовал народ, не избранная,

приглашаемая по билетам публика, а люди, пришедшие, с искренним чувством

любви к поэту.

Организаторы юбилея объясняли, почему память поэта чествуется в

Пятигорске не в связи с установившимися датами: 50, 75, 100-летие и т.д. со

дня рождения или смерти: «Пятигорье связано с Лермонтовым более тесно, чем

какая-либо другая местность, и потому более других обязано чествовать

поэта».

Организационное бюро разработало обширную программу двухдневного

чествования памяти поэта. В первый день, 28 июля[35], доклады о жизни и

творчестве Лермонтова, концерты, литературные вечера, спектакли из

произведений юбиляра проводились в Рабочем клубе (ныне городской театр), в

Лермонтовской галерее, в доме работников просвещения, в красноармейском

клубе, в школах, кинотеатрах. Все это выполнялось комсомольцами, членами

союза Рабис, учителями и прочей интеллигенцией города.

На второй день, 29 июля, это было воскресенье, состоялось массовое

шествие к месту дуэли. К четырем часам дня двор музея и Лермонтовская улица

перед музеем, тогда обширная площадь, заполнилась собравшимися. Стройные

колонны организаций, пришедших с развернутыми знаменами и венками из живых

цветов, автомобили, украшенные флагами и цветами, дети с огромными букетами

направились около пяти часов к месту дуэли. Впереди колонны везли большой

портрет Лермонтова, украшенный гирляндами из живых цветов. Этот портрет

(работы художника И. И. Крылова) висел в Лермонтовской галерее, над сценой,

со дня открытия галереи в 1901 году. Портрет сияли для юбилейных торжеств,

и теперь он возглавлял шествие.

Под музыку духового оркестра колонна направилась от «Домика» сначала к

Лермонтовскому скверу. К подножию памятника поэту было возложено множество

венков. Затем шествие вышло по Советскому проспекту (ныне проспект имени

Кирова) на улицу Карла Маркса и далее, мимо Теплого Нарзана, к месту дуэли.

Три докладчика выступали в толпе народа: ведь тогда еще не было микрофонов.

В этот же день к памятнику на месте первоначального погребения

Лермонтова на городском кладбище были возложены венки.

К юбилейным дням группой горячих почитателей поэта был выпущен

литературный сборник «Пятигорье – Лермонтову» с подзаголовком: «Первое

чествование за время после революции». В предисловии к сборнику редактор

объяснял: «...раньше нам, людям нового общества, некогда было чествовать

Лермонтова, теперь имеем эту возможность, и наше чествование является

первой оценкой Лермонтова за время революции». Сборник был издан тиражом

всего в 500 экземпляров, поэтому сейчас является редкостью. Участниками

сборника были исключительно пятигорцы.

К этим же дням было приурочено открытие Лермонтовского общества,

которое, правда, просуществовало всего несколько дней. Надолго сохранились

в памяти участников лермонтовских торжеств эти дни, которые стали данью

поэту, обессмертившему город своим творчеством.

Через несколько дней после юбилея, в августе 1923 года, в газете

«Известия» было опубликовано распоряжение правительства РСФСР. В пятом

пункте этого распоряжения «Государственные музеи, состоящие на местном

бюджете», значилось под №75:

«Пятигорск. Домик Лермонтова».

Это было событие огромной важности! Тотчас же после этого

Лермонтовской усадьбе была выдана охранная грамота. Теперь уже не могло

быть и речи о ликвидации «Домика». Решением правительства навечно

утверждалось его значение именно как литературного памятника.

Побывало в «Домике» за 1923 год почти две тысячи человек.

Музей завоевал популярность, но как же трудно было ему перебиваться на

те скудные ассигнования, которые Губполитпросвет выкраивал для него из

своего тоже небогатого бюджета. Не было еще тогда у Советского государства,

залечивавшего тысячи ран, возможности выделить «Домику» значительные

материальные средства.

Чтобы как-то вывести музей из его тяжелого положения, была применена

временная мера: музей переведен на хозрасчет. Мера эта встретила резкое

осуждение тех, кто вложил немало сил в восстановление «Домика». «Разве

можно допустить такое нелепое положение!» – негодующе восклицал в газете

«Терек» ее редактор М. Санаев. Однако нелепое положение было допущено и

утвердилось надолго.

Перевод на хозрасчет поставил музей в еще более трудное положение.

Входной платы, а она была единственным источником дохода, не хватало даже

для проведения мелкого ремонта. Об улучшении же содержания музея, о

приобретении экспонатов не могло быть и речи. Мизерным было количество

сотрудников. (В 1926 году штат состоял только из заведующего музеем и

сторожа).

В 1927 году содержание «Домика» было возвращено местному бюджету.

Принявшая в том году музей Н.И. Логазидзе горячо взялась, прежде всего, за

создание новой экспозиции. На те небольшие средства, которые были отпущены

на улучшение работы, ей удалось к весне 1928 года все же много сделать. Это

было известным шагом вперед, хотя экспозиция и не отличалась ни богатством,

ни, разумеется, научностью разработки. О содержании этой открытой в 1928

году экспозиции можно судить по акту проверки музея, которая была

произведена бригадой учителей Пятигорского гороно 20 июня. В акте

говорится: «Под музей занято пять комнат. В первой помещаются виды

«Домика», копии лермонтовских картин, иллюстрации к некоторым произведениям

поэта, витрины с произведениями различных изданий.

Во второй (зал) – зеркало времен Лермонтова, ломберный стол, столик

круглый, 2 стула, диван, овальный столик со стеклом, шкафчик для посуды,

снимки города Пятигорска. Здесь же находится уголок, где собраны материалы,

связанные с историей дуэли.

В третьей (кабинет Лермонтова) – портрет М.Ю. Лермонтова, фотографии

его родственников, типы горцев (гравюры), письменный стол и кресло

М.Ю. Лермонтова.

В четвертой – собран юбилейный материал, модель памятника Лермонтову,

фотографии памятников Лермонтову, венки, ленты и небольшая библиотека.

В прихожей – бюст поэта, выставка Госиздата произведений Лермонтова

(книги продаются посетителям), книга впечатлений посетителей...»

Как бы то ни было, при всей своей скромности эта первая в

послереволюционные годы экспозиция свидетельствовала о том, что музей в

меру своих сил и возможностей старался показать экспонаты, связанные с

жизнью и творчеством поэта.

29 июля 1928 года в Лермонтовской галерее был организован

Лермонтовский утренник. Выступал на нем с большим докладом профессор

Московского университета П.Н. Сакулин. По окончании программы Сакулин

предложил присутствовавшим отправиться в «Домик», «в котором прошли

последние дни короткой, горькой жизни поэта». Участники утренника пришли в

музей и попросили директора «Домика» пригласить Е.А. Шан-Гирей. С большим

вниманием слушали ее рассказ о том, как на стене «Домика» в 1884 году

укрепляли мемориальную доску[36].

«Народу было множество», – говорила Евгения Акимовна.

В последующие годы работники музея работали над восстановлением в

«Домике» бытовой обстановки времен пребывания в нем Лермонтова. Директор

музея списывается с Пушкинским домом и Ленинградским отделением

Государственного музейного фонда. Он едет в Ленинград, получает там копию

маслом с картины Лермонтова «Штурм Варшавы», несколько кресел, стулья,

янтарные чубуки к трубкам и еще кое-какие экспонаты, относящиеся к

дворянскому быту первой половины XIX века.

Но материальное положение музея продолжало оставаться очень тяжелым.

Финансовые трудности были настолько велики, что руководство музея вынуждено

было – сейчас это звучит дико и невероятно! – сдать пятую комнату «Домика»

(пристроенную в 80-х годах) частным жильцам.

Разумеется, подобную меру трудно оправдать. А к чему она привела,

можно судить по тем статьям, которые вскоре появились в местной и

центральной прессе. «Главной и наиболее популярной достопримечательностью

Пятигорска продолжает считаться «Домик Лермонтова», затерявшийся на улице

имени поэта у подножия Машука, – писала 12 ноября 1929 года выходившая в

Ленинграде «Красная газета». – За последнее время он находится на положении

фактически беспризорного. Прежде всего, произведена варварская

«реставрация»[37] «Домика» с современной покраской, возведением пристроек,

разбивкой мещанского палисадника и вообще превращением всей усадьбы,

имеющей всесоюзное историческое значение, в доходную статью, будто бы

оправдывающую вселение сюда частных постояльцев. И вот по двору усадьбы

развешивается для сушки белье, бродят куры, в углу где-то хрюкает свинья, в

беседке кто-то прохлаждается душем... Заведующие «Домиком» часто меняются,

и каждый из них оставляет по себе самую печальную память...»

Через две недели после этой корреспонденции, 24 ноября 1929 года, в

пятигорской газете «Терек» появилась заметка под заголовком «Уплотненный

Лермонтов».

«Лермонтову с его историческим домиком в Пятигорске не повезло.

Лермонтова уплотнили.

Отдел народного образования заселил усадьбу Лермонтова новыми

жильцами.

Усадьбу опошлили занавесочками, клумбочками, преобразившими ее

первоначальный вид, через двор протянулись веревки для сушки белья, в

глубине двора декорацию дополнил, собою вместительный и донельзя грязный

мусорный ящик. Если сюда добавить непросыхающие лужи мыльной воды после

стирки белья, домашнюю живность... пейзаж получается крайне оживленный...

...Такое отношение к историческому памятнику нетерпимо, оно позорит не

только Терский ОНО, но и все общественные и культурные организации округа».

Картина, нарисованная в приведенных корреспонденциях, безотрадна, но

она не изменилась и в 1930 году. Кстати, из истории этого года старые

работники «Домика» запомнили только такой случай: со стен музея исчез

портрет Мартынова 40-х годов прошлого столетия, то есть того возраста, в

каком он стрелял в Лермонтова. Любопытно, что, как, потом оказалось,

портрет был не украден, а «снят» со стены музея внуком Мартынова («чтобы

дед не подвергался издевательствам», – заявил в свое оправдание любящий

внук).

В 1931 году Лермонтовская усадьба была освобождена от жильцов.

XV

В 1932 году «Домик» частично реставрировали. При этом выяснилось...

впрочем, подробнее всего о том, что выяснилось, сказано в акте о

произведенной реставрации. Он датирован 10 апреля 1932 года.

«При снятии штукатурки оказалось, что под дранью, на которую сделана

последняя, сохранились еще в некоторых местах значительные куски бумаги, а

в некоторых местах дерево смазано раствором мела и глины. Последнее еще раз

подтверждает, что стены домика не переделывались, а остались те самые,

которые составляли жилище поэта в 1841 году».

Вспомним описание «Домика», сделанное Мартьяновым: «Низкие приземистые

комнаты, стены которых оклеены не обоями, но простой бумагой, окрашенной

домашними средствами...» И далее: «В приемной бумага на стенах окрашена

была мелом и потолок выбелен тоже мелом...»

Да ведь это же документальное доказательство того, что стены «Домика»

– молчаливые свидетели жизни Лермонтова – сохранились до наших дней! В этом

смысле реставрация 1932 года принесла ценнейшие результаты.

Внешне «Домику» был придан приблизительно тот вид, какой он имел до

переделок: был убран железный навес над входной дверью, укорочен коридор,

изменен размер окошка в бывшей буфетной. Вместо двухстворчатой входной

двери была навешена одностворчатая. Но зато внутри «Домика» были сделаны

нарушения его первоначального вида: заложена дверь из кабинета Лермонтова в

спальню Столыпина и открыты двери из кабинета Лермонтова и Столыпина в

пятую, позднейшей пристройки комнату. Самое же главное, что сделало «Домик»

очень похожим на ранний фотоснимок 1877 года, было то, что стены его

обмазали глиной и побелили. Снесена была, наконец, беседка в саду, которая

вызывала так много вопросов у посетителей и нареканий со стороны печати.

Еще одно удалось сделать директору «Домика» С.Д. Короткову: он добился

перевода музея на краевой бюджет, а это значительно улучшало материальное

положение «Домика» и поднимало его значение.

Остановиться бы тогдашнему директору музея Короткову на этом. Не были

бы воспоминания о нем омрачены его дальнейшей деятельностью. Но ему,

видимо, захотелось сделать свой «вклад» в лермонтоведение. Однако, прежде

чем говорить об этом «вкладе», необходимо хотя бы вкратце познакомить

читателя с его творцом. Достаточно живое представление о Короткове дает

выписка из докладной записки научной сотрудницы музея Ушаковой на имя

музейного отдела Наркомпроса и один из приказов по «Домику Лермонтова».

Ушакова зашла в музей по вывешенному на воротах объявлению о том, что

музею требуется научный сотрудник. Она рассказала директору, что имеет

высшее образование, преподавала литературу в Военной академии в Ленинграде.

Выслушав ее, директор хитро прищурился и спросил: «А ты скажи по правде –

грамоте-то знаешь?» – и пояснил при этом, что «грамота-то, видишь, какая,

слово-то, думаешь, пишется так, а оно совсем иначе...»

Ушакова была принята в музей, но вскоре же заслужила выговор. За что?

Вот приказ по «Домику Лермонтова» за №6 от 9 марта 1936 года:

«Принимая во внимание, что тов. Ушакова в кратковременной своей работе

уже допустила целый ряд недопустимых поступков, а именно: 1) Ушакова носит

в ушах серьги, а когда выходит в музей для дачи объяснений экскурсиям,

среди экскурсантов нередко находятся тт., которые отрицательно относятся к

этому наряду прошлого, этому обычаю дикарей. Я поставил перед Ушаковой

вопрос так, чтобы она в музей больше с серьгами в ушах не заходила, но она

до сего времени продолжает грубо не выполнять моего распоряжения. 2) Когда

приходят большие экскурсии, некоторые экскурсанты проявляют желание пройти

в музей без билетов, но т. Ушакова упорно не выходит из канцелярии, а за

последнее время на просьбы культурника старалась делать вид, что ей идти не

хочется. Обобщая все вышеизложенное, нахожу, что все вышеперечисленные

факты не могут быть терпимы в советском учреждении, и в качестве

воздействия на Ушакову объявляю ей выговор».

Пребывание Короткова в течение нескольких лет на посту директора

Лермонтовского музея можно объяснить лишь недостатком в то время

квалифицированных кадров музейных работников. Но как бы то ни было, а

Коротков «деятельно» трудился. Соответственно своему культурному уровню он

построил и новую экспозицию в «Домике». То, что было сделано его

предшественницей – директором Н. И. Логазидзе, – сделано с такой любовью и

огромным напряжением, – Коротков беспощадно уничтожал. Новая экспозиция

состояла главным образом из текстов, иногда не имеющих никакого отношения к

Лермонтову. Появились опять вещи «княжны Мери» (все те же трюмо и диван!),

был установлен «камень с могилы Лермонтова» в виде какой-то глыбы

полуметровой высоты, грубо обтесанной наверху наподобие крышки гроба[38].

Особое внимание посетителей обращала на себя большая фотография с

иллюстрации художника Шарлемана к «Песне о купце Калашникове» с надписью:

«Так отрубали голову по приказу царей». А так как под этой фотографией

стоял бюст Лермонтова, то получалось, что «так» отрубили голову поэту.

Эту, хотя бы и самую краткую, характеристику музейной экспозиции того

времени, быть может, и не стоило бы давать, но выдвинутая Коротковым

сенсационная версия об убийстве Лермонтова, всплывшая совсем недавно на

страницах печати, обязывает дать некоторое представление о ее авторе.

По версии Короткова, в Лермонтова на дуэли попала пуля не Мартынова, а

какого-то наемного убийцы, который прятался под кустом и выстрелил

одновременно с Мартыновым. Версия эта была основана на том, что пуля «попав

в правый бок ниже последнего ребра», затем резко отклонилась в сторону и

«вышла между пятым и шестым ребром левой стороны», как сказано в акте

освидетельствования тела Лермонтова. Значит, решил Коротков, убийца стрелял

снизу...

В фондах «Домика Лермонтова» и теперь хранится чертеж места дуэли с

изображением человеческого скелета и хода пули от последнего ребра справа к

левой стороне – «творчество» Короткова. Трактовке Короткова кое-кто

поверил, и рассказ о том, «кто убил Лермонтова», даже попал на страницы

«Комсомольской правды».

Вступление Короткова в ряды лермонтоведов кончилось печально. Он был

снят с работы «за вульгарную версию убийства Лермонтова». После него в

стенах «Домика» эта версия, разумеется, не воскресала. Со временем о ней

забыли. Но, как оказывается, не навсегда...

В 1957 году ее раскопал и пустил в оборот В.А. Швембергер. Созданная

Институтом русской литературы Академии наук СССР авторитетная комиссия

разъяснила, что обнародованная Швембергером в журнале «Литературный

Киргизстан» версия не заслуживает серьезного внимания. Однако, спустя еще

пять лет, легенда снова появилась, на этот раз в пяти газетах. И никому при

этом не пришло в голову, что легенда сочинена в «Домике Лермонтова»

невежественным человеком, пожелавшим увековечить свое имя в лермонтоведении

и что вначале на нее, на эту легенду, смотрели просто как на курьез, не

придавая ей никакого значения...

В 1936 году руководство в музее сменилось. Но в «Домике» еще

оставалась коротковская экспозиция.

XVI

Советское государство окрепло, возмужало, получило возможность все

больше внимания уделять развитию культуры. Вырос за это время культурный

уровень народа, повысились духовные запросы. Записи в книге впечатлений

«Домика» свидетельствуют, что требования посетителей стали более строгими и

зрелыми, что экспозиция кажется им бедной, малосодержательной. «Музей по

своему содержанию неудовлетворителен», – отмечает в записи от 17 августа

1935 года посетитель Г. М. Садов. Подобных записей и особенно устных

заявлений становилось все больше. Все настойчивее люди говорили о том, что

Лермонтову, гениальному писателю, великому патриоту, должен быть создан в

«Домике» достойный его памятник. Все больше внимания начала уделять

«Домику» печать. 23 апреля 1938 года газета «Молодой ленинец» писала:

«Пора серьезно поговорить о содержании «Домика Лермонтова». По

замыслу, «Домик» должен быть музеем. Но для этого «Домик» располагает

недостаточным количеством экспонатов и исторических документов. «Хозяйство»

домика преимущественно состоит из многочисленных, но весьма низких по

качеству табличек – пояснений»...

С чего же начинать? Как будто само собой разумелось, что, прежде

всего, надо менять экспозицию. Но не так-то это оказалось просто! Все

многочисленные тексты и фотоснимки, висевшие в «Домике», были окантованы

жестью и прибиты к стенам восьмидесятимиллиметровыми гвоздями. Стоило снять

какой-нибудь текст, как отваливался до драни кусок штукатурки... Стало

очевидным, что без внутреннего ремонта экспозицию изменить невозможно.

На текущем счету музея по специальным средствам было в то время

двадцать две тысячи. На эти деньги вполне возможно было произвести ремонт и

приобрести необходимые экспонаты. Но возникло совершенно непредвиденное

осложнение.

В связи с потребовавшимися в то время особыми расходами, Наркомат

финансов провел экстраординарную меру по изъятию у всех учреждений

специальных средств «по состоянию на 1 января 1938 года».

«Домик» остался без средств. Ассигнования по бюджету предусматривали

только зарплату для «пяти с половиной единиц» (пол-единицы – бухгалтер по

совместительству) и выражались в сумме 20 тысяч рублей в год. Никакие

хлопоты, даже личная встреча директора музея с наркомом финансов, не

помогли. Ремонт и смену экспозиций музея пришлось отложить до следующего

года...

Итак, к началу 1938 года «Домик» не имел ни экспонатов для показа

жизни и творчества Лермонтова, ни сотрудников для дежурства в музее, ни

каких-либо материалов для ремонта. Что же, однако, дало возможность

положить в этом же году, таком «незадачливом», начало большой работе в

«Домике» и вне его стен? Имя Лермонтова, всенародная любовь к поэту – вот

что было в активе музея. И это помогло буквально сдвинуть горы.

Сколько учреждений, организаций, какие широкие круги общественности,

сколько лермонтоведов и просто людей, любящих Лермонтова, ценивших его

творчество, помогали «Домику» бороться с трудностями! Исторический музей,

Институт имени Горького, Ленинская библиотека, Литературный музей – в

Москве; в Ленинграде – Русский музей, Пушкинское общество, театр имени

Пушкина; Пятигорский педагогический институт, – все принимали то или иное

участие в судьбе «Домика». В.Д. Бонч-Бруевич, выдающиеся советские

лермонтоведы Н.Л. Бродский, Б.В. Нейман, Л.П. Семенов, передавший в 1952

году «Домику» свою редкую библиотеку по лермонтоведению И.Л.Андроников,

композитор Б.В. Асафьев, композитор Л.И. Рабинович, художник В.Л. Бреннерт

и еще многие-многие другие организации и отдельные деятели культуры

помогали «Домику», понимая роль музея в популяризации творчества Лермонтова

и его жизни.

В 1938 году Пушкинское общество командировало в Пятигорск для

подготовки экскурсоводов для «Домика» и организации при нем научной работы

одного из крупнейших лермонтоведов В.А. Мануйлова. Виктор Андроникович не

ограничился ролью педагога: он составил план экспозиции музея, и это был

первый научно разработанный план экспозиции в «Домике» на тему «Жизнь и

творчество М.Ю. Лермонтова».

В следующем 1939 году Пушкинское общество командировало в «Домик»

научного сотрудника Л.Н. Назарову. Институт русской литературы (Пушкинский

дом) Академии наук СССР командировал профессора Б.М. Эйхенбаума, который

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14