Русские войска во Франции и Македонии

левых политических партий, - все это не могло не вызвать мятежи во

французской и английской армиях. В войсках Антанты все больше проявляются

такие чувства, как безысходность и отчаяние. Как следствие, число

дезертиров неуклонно повышалось. В 1914 г. во французской армии

насчитывалось 509 человек, в 1915 - 2.433 чел, в 1916 г. - 8.924 чел, а в

1917 г. их число выросло до 30, 0 тыс. человек.

Британская армия не отставала от французской. Если в Крымскую войну ни

один солдат не был наказан за воинские преступления, во время мятежа в

Индии только двое и еще двое во время англо-бурской войны, то только по

официальным источникам еще в сентябре 1914 г. - 59 человек; их число

неуклонно продолжало увеличиваться. Общее число казненных за воинские

преступления за четыре года войны в английской армии достигло 304

человек.

Однако английская армия менее поддалась революционной пропаганде, чем

французская. Жесткие меры британского правительства по наведению

дисциплины в армии населением Великобритании были восприняты относительно

спокойно, так как считалось, что только подобные меры и могут навести

порядок; в этом не усматривалось ничего трагического.

Во французских войсках дисциплину более или менее восстановил

Главнокомандующий французскими армиями А.Ф. Петен (сменил Р. Нивеля в мае

1917 г.) и председатель Совета министров Ж. Клемансо.

По другую линию фронта росли антивоенные настроения из-за длительности

войны без ощутимых военных результатов, в частности, в тылу Германии. Еще

1 мая 1916 г. в Берлине на Потсдамской площади К. Либкнехт организовал

митинг, одним из лозунгов которого являлся «Долой войну!». В апреле 1917

г., под влиянием Февральской революции, отмечались случаи создания

Советов рабочих депутатов, как в России. В вооруженных силах росло

беспокойство, особенно на флоте: 30 июля 1917 г. произошло антивоенное

восстание немецких моряков в городе Вильгельмсгафене.

Таким образом, революционное брожение в русских Особых бригадах

происходило на фоне общего антивоенного движения в войсках обеих воюющих

сторон. Дестабилизирующую роль сыграла не только Февральская революция,

но и неудачное наступление генерала Р. Нивеля, за что его отстранили от

занимаемой должности.

Отвод двух русских бригад в тыл создал благоприятную почву для усиления

среди солдат революционной и пацифистской пропаганды, и подобного рода

деятельность имела успех. «Для боевых войск нахождение в тылу всегда

становится бездельем, для войск же революционных, с расшатанной

дисциплиной, не позволяющей производить правильных занятий, резерв -

безделье сугубое. Безделье же развращает.

Имея в виду эту общеизвестную истину, приходится признать, что вполне

законные опасения французского командования, не желавшего ставить русских

в боевые линии, способствовало в конце концов полному развалу наших

войск». Как следствие, падала дисциплина. Положение в русских войсках

ухудшилось, так как на отдыхе, около города Лиможа в войска «...хлынули

толпы агитаторов из Парижа. Здесь были и эмигранты разных политических

направлений, и интернационалисты, и анархисты, и безработные провокаторы

старого режима».

Большие потери русских войск в апрельском наступлении послужили последней

каплей, переполнившей чашу терпения солдат. С этого времени начинается

отсчет полного краха боеспособности русского военного контингента во

Франции. Русские солдаты настойчиво требуют прекращения их участия в

войне на французском фронте и немедленной отправки в Россию. Под

подобными лозунгами проходит празднование 1 мая 1917 г., где, вероятно,

впервые (по крайней мере, во Франции и Салониках) русские солдаты выходят

с красными знаменами (полковые знамена в 1-й Особой дивизии были уже

«аннулированы» по требованию комитетов и отправлены в канцелярию военного

агента в Париже), с пением «Марсельезы» и «Интернационала». Русское

командование оказалось бессильным что-либо предпринять для запрета

демонстрации.

Если во французских и английских войсках дисциплину удалось восстановить,

русскими никто не хочет заниматься, в том числе и Временное

правительство. Французское командование не имело права на применение

жестких мер - это грозило бы еще большими осложнениями. Внутренние

конфликты в Особых бригадах являлись делом России, а не Франции. Но

Временное правительство находилось далеко, да и похоже, что оно и не

тяготилось проблемой с заграничными войсками.

В сложившихся сложных условиях весной 1917 г. начинает осуществляться

реализация проекта реорганизации 2-х Особых бригад в 1-ю Особую пехотную

дивизию. Проблема создания дивизии возникла еще в 1916 г., но, отправляя

в спешном порядке русские войска во Францию и Македонию, русское

командование об этом не думало. Кроме того, французское командование с

июля 1916 г. настаивало на превращении 4-х Особых бригад в две дивизии,

поскольку в Вооруженных Силах Франции существовали именно дивизии.

Теперь, в условиях упадка дисциплины, бригады решили объединить во

Франции в 1-ю Особую дивизию.Одним словом, данное мероприятие оказалось

весьма несвоевременно. К тому же между личным составом 1-й и 3-й Особыми

бригадами существовала неприязнь из-за разного социального состава.

Образование дивизии оказалось сложным еще и из-за нехватки требующегося

по штатам дивизии офицеров и солдат.

Тем не менее, 1-я Особая пехотная дивизия была создана в середине мая

1917 г. Первым ее командиром стал генерал В.В. Марушевский, но он пробыл

на занимаемой должности около недели. Из-за неуважительного отношения к

нему солдат и офицеров(в дальнейшем В.В. Марушевский стал начальником

Генштаба у Керенского – А.И. Верховского) был назначен начальником

дивизии генерал Н. Лохвицкий (с 29 мая). В связи с перестановками в конце

мая командиром 1-й Особой бригады становится полковник Котович,

командиром 3-й Особой бригады - полковник В. Нарбут, командиром 1-го

Особого полка - полковник А.Н. Сперанский, командиром 2-го Особого полка

- полковник Г.С. Готуа, командиром 5-го Особого полка - подполковник С.П.

Киселев.

С образованием 1-й Особой дивизии вопрос дисциплины по-прежнему волнует

русское командование во Франции. Но вместо попыток разрешения внутренних

проблем в Особых дивизиях, из Петрограда приходит приказ от военного

министра А.И. Гучкова о продолжении войны: «только победа даст нам

возможность бодро смотреть на грядущее...». А настоящее являлось очень

тревожным. Мало того, что Особая дивизия потеряла боеспособность, так еще

и отношение к русским со стороны французов изменилось в худшую сторону.

Для французских солдат левых взглядов русские являлись символом революции

и пацифизма. Французы знали, что на русском фронте русские солдаты

отказывались воевать, захватывали в собственные руки управление полками,

- все это, конечно, не могло не импонировать французским солдатам,

поддавшимся на антивоенную пропаганду. Но в сознании подавляющего

большинства как французского населения, так и солдат, русские становятся

символами сепаратистов, не желающих сражаться с врагом. Известия о

братании русских и немцев на Восточном театре не могли способствовать

оздоровлению обстановки. Доходило до того, что французы называли русских

солдат «бошами» (презрительное название немцев во французском языке), во

французской прессе все чаще появляются антирусские статьи.

Но могли ли французы относиться по-другому к русским солдатам, когда

последние давали повод, чтобы вызывать к себе неприязнь? Когда с марта по

русским войскам прошла волна создания комитетов, в госпиталях, (где они

тоже были созданы) русские солдаты отказывались от работ, которые должны

были выполнять наравне с французами (уборка помещений, кухонные наряды),

заявляя, что теперь они подчиняются собственным организациям. При этом

происходили нарушения дисциплины со стороны русские солдат - курили в

палатах, самовольно покидали место лечения. «Случалось, что отношения

ухудшались и по вине самих французов, неосторожно бросавших в среду наших

солдат слова и фразы, сильно действовавшие на их своеобразное самолюбие.

Вернее всего, что и сами эти отдельные французы не могли подозревать, что

произносимые ими “мельком” слова могут иметь серьезное общее значение».

Первый серьезный факт неповиновения 1-й Особой дивизии произошел,

думается, 14 мая, когда генерал Ф.Ф. Палицын приказал построиться

солдатам без оружия для разъяснения текущих событий в России. 1-я Особая

бригада не выполнила приказ, вышла с оружием и «...вела себя неровно,

неспокойно, недисциплинированно, генерала Палицына прерывали, не дали

иногда говорить, были слышны выкрики весьма резкого характера». 3-я

Особая бригада, напротив, приказ выполнила.

Ситуация сложилась весьма непростая. В главной французской штаб-квартире

«русский вопрос» старались вообще не замечать, надеясь на то, что все

образуется «само по себе». Иллюзии развеял генерал Кастельно, лично

посетивший 4 июня Особые бригады и убедившийся, что, во-первых, русские

офицеры не имеют контроля над подчиненными; во-вторых, войска утратили

дисциплину и, как результат, русских необходимо отправить в Россию. Этого

мнения придерживался и генерал Занкевич: «Это [вывод войск в Россию] было

бы наилучшим выходом из создавшегося положения».

Для дальнейшего разрешения проблемы с русским военным контингентом 1-ю

Особую дивизию решили временно разместить в одном из внутренних военных

лагерей во Франции – в Ля-Куртине (департамент Крё, провинция Лимузен).

Именно в Ля-Куртине в июне-июле расположилась русская дивизия - 318

офицеров, 18.687 (или 16.187) солдат и 1.718 лошадей. Отныне она

выводилась из состава группы войск действующей армии и входила в

подчинение тылового управления командующего XII военным округом генерала

Комби, назначившего военным комендантом лагеря подполковника французской

службы Фарина. Для наблюдения за русскими войсками генерал разместил

около лагеря 19-й пехотный и 21-й драгунский полки.

Однако спасти дивизию уже было невозможно. Препровождая русских солдат в

тыл, французское командование обрекало их на бездеятельность и анархию,

которая постепенно охватывала 1-ю Особую дивизию, и, прежде всего 1-й

Особый полк; но иначе поступить французские генералы не могли. Необходимо

учитывать и разный социальный состав Особых бригад – в 1-й подавляющее

большинство составляли рабочие Самары и Москвы, вторая – крестьяне Урала.

Не все солдаты в 1-й Особой дивизии поддались антивоенным настроениям. В

составе дивизии раздавались голоса отправить их поскорее на фронт, дабы

спасти от бездеятельности и недисциплинированности. «Дальше такая жизнь

невыносима». Желающих сражаться на фронте, чем сидеть в тылу, например,

составляло большинство среди 1-й, 3-й, 4-й, 9-й, 10-й и 11-й рот 5-го

Особого полка. Подобные настроения сохранились, по крайней мере, до

сентября 1917 г. Некоторые офицеры и солдаты, не дожидаясь решения

дальнейшей судьбы 1-й Особой дивизии, сами подавали ходатайства о

переводе их на службу в иностранные армии на передовую.

Обстановка в лагере Ля-Куртин, по сравнению с недавним прошлым никак не

изменилась, точнее, если изменилась, то в худшую сторону. Начало ля-

куртинской трагедии, имевшая корни задолго до прибытия в лагерь, можно

вести с 5 июля, когда генерал Занкевич докладывал военному министру А.Ф.

Керенскому в Петроград: «Части 1-й Особой пехотной дивизии состоявшей в

лагере “Ля-Куртин” [так в тексте], поддавшись агитации ленинцев 22 июня

[о новому стилю - 5 июля] отказались вопреки приказа Начальника дивизии

приступить к занятиям, имевшим целью боевую подготовку дивизии, заявив

через свои организации о нежелании сражаться на Французском фронте и

требуя немедленной отправки в Россию».

Огромную роль в лякуртинском мятеже сыграли агитаторы с

пробольшевистскими взглядами, несомненно, имевшие большой успех среди

солдатской массы. Большевиков в документах того времени часто

иносказательно называют «агентами Прусского Короля» и т.п. эпитетами. По

выражению неизвестного офицера, отказ воевать достигал такого размаха,

что словно шло «...исполнение большого плана целой политической

организации». «Движение [в Ля-Куртине] имело все черты русского

большевизма, но было еще больше, откровенно...». Временное правительство

способствовало проникновению антивоенных и большевистских идей в

солдатскую массу. Оно «...предписывало из Петрограда не препятствовать

доступу к русским войскам всех лекторов “на политические темы”, если

таковые пожелают во Франции изложить свои мысли молодым солдатам-

гражданам. (...)

Они-то [большевики и «пораженцы»] в большинстве, и направились в

госпитали читать с разрешения начальства лекции нашим солдатам-гражданам.

Им беспрепятственно давались всякие пропуски и разрешения... И кроме того

- разве кто-либо из наших военных и гражданских представителей в Париже

знал хорошо в то время, кто такие большевики и меньшевики, и чего, в

сущности, хотят те и другие...».

С 5 июля можно вести отсчет расколу 1-й Особой дивизии на две большие

группы. Одна из них требовала сражаться в России, вторая надеялась

вернуться в Россию (если возможно), но выражала согласие принять участие

в борьбе на французском фронте, если прикажет Временное Правительство.

Первого мнения придерживалась большая часть всех русских солдат 1-й

Особой дивизии (преимущественно 1-я Особая бригада).

Отношения между двумя группами обострились в конце июня, когда произошел

неприятный инцидент. Солдатыиз 1-й Особой бригады избили и арестовали

штабс-капитана 5-го Особого полка В.Н. Разумова. Узнав об этом, солдаты

из его 1-й пулеметной роты того же полка приготовились выручать офицера,

приготовив даже пулеметы. Однако благодаря своевременному вмешательству

русского коменданта Ля-Куртина подполковника Гринфельда инцидент был

пресечен.

Желая впредь не допустить подобных инцидентов, генерал Занкевич решил

разделить 1-ю Особую дивизию на две части, и отвести лояльные ему

подразделения от взбунтовавшихся солдат. В результате 8 июля часть солдат

уходит из лагеря в Фельтен, что в 25 км от Ля-Куртина (из 5-го и 6-го

Особых полков ушло около 3,0 тыс. чел., из 1-го и 2-го Особых полков -

около 1,0 тыс. чел). «Высыпавшие на дорогу “неверные” [т.е. те, кто

остался в Ля-Куртине] провожали “верных” [т.е. тех, кто ушел из лагеря]

свистками и с этой минуты между первыми и вторыми выросла на долгое время

высокая стена настоящей ненависти».

В Куртине осталась подавляющая часть 1-й Особой дивизии - около 12,0 тыс.

чел (по другим сведениям - около 10,0 тыс. чел), преимущественно все - из

1-й Особой бригады, возглавляемой председателем и секретарем Отрядного

совета солдатами М. Волковым и Ю. Балтайтисом, избранные только 1-м

Особым полком, что являлось незаконным; их подозревали в шпионаже в

пользу немцев. По одним сведениям, Балтайтис еще до Февральской революции

подозревался в сношениях с германскими агентами, и французские военные

власти требовали его выдачи, но командир 1 -го Особого полка отстоял его.

В Куртине так «...враждебно относились к своим офицерам, что их решено

было во избежаний насилий удалить [в Фельтен], оставив минимально

необходимое количество для хозяйственных надобностей».

«Реакция этого приказа [о разделе дивизии] заранее пред­полагала

возможность неподчинения, так сказать, оформливала [так в тексте]

неподчинение. Он [приказ] свидетельствовал о неуверенности власти в своей

силе, и, как всякая неуверенность, мог вызвать только неподчинение».

С июля 1917 г. французское правительство вступило в долгие переговоры с

Временным правительством по поводу отправки 1-й Особой дивизии в Россию.

Между договаривающимися сторонами возникли разногласия - обе стороны

никак не могли придти к общему знаменателю. Временное правительство не

желало, чтобы 1-я Особая дивизия прибыла в Россию, так как она непременно

оказалась бы еще одним источником напряжения в стране. Поэтому Петроград

пытался разрешить проблему другими способами. Во-первых, Временное

правительство решило послать 1-ю Особую дивизию на Салоникский фронт, но

из-за нежелания французского командования иметь недисциплинированные

войска в одном месте от данного проекта отказались: французское

правительство мотивировало отказ тем, что «...перевозка войск пойдет в

ущерб доставки в Россию... военных материалов».

Не последнюю роль сыграло следующее обстоятельство - не подвергнутые

пропаганде большевиков солдаты и офицеры, не желали выезжать в Салоники.

К тому же французское правительство не обладало необходимым тоннажем для

осуществления перевозки 1-й Особой дивизии. Во-вторых, Временное

правительство чуть было не согласилось на вывод дивизии, но, оставляя на

прежнем месте 2-ю Особую дивизию, явно не понимало, что могло бы

произойти с русскими войсками на Салоникском фронте. Таким образом,

Петроград демонстрировал полное бессилие в разрешении проблемы с русскими

заграничными войсками.

Отказав в возврате 1-й Особой дивизии (впрочем, как и 2-й Особой

дивизии), не имея возможности договориться с Францией о посылке 1-й

дивизии в Салоники, «...военный министр [А.Ф. Керенский] находит

необходимым восстановить... порядок самыми решительными мерами, не

останавливаясь перед применением вооруженной силы и руководствуясь только

что введенным положением о военно-революционных судах с правом применения

смертной казни».

«...приказываю [А.Ф. Керенский - генералу Занкевичу] привести к

повиновению первую русскую бригаду на французском фронте и ввести в нее

железную дисциплину».

Приказы о наведении порядка в 1 -и Особой дивизии силовыми методами

датируются июлем 1917 г. Однако существуют данные, что в начале сентября

1917 г. военный министр А.Ф. Керенский, за несколько дней до отставки,

отдал приказ о возвращении 1-й Особой дивизии из Франции в Россию, причем

судьба 2-й Особой дивизии не была решена. Если подобный приказ

действительно существовал, остается только удивляться

непоследовательности Временного правительства или, по крайней мере,

военного министра.

Принятие решения о подавлении мятежа силой оружия могло быть принято из-

за знакомого желания – теперь со стороны Временного правительства – не

ссориться с союзниками и попытаться доказать союзникам по Антанте

намерение продолжать войну до полной победы над Германией. Несмотря на

все предполагаемые трагические последствия такого решения, думается, в

этом существовала жестокая логика применительно к сложившимся условиям, в

которых оказались русские войска во Франции к августу 1917 г.

Получив соответствующие приказы, генерал Занкевич еще пытается остановить

кровопролитие. Он неоднократно бывает в Ля-Куртине, пытается уговорить

солдат сдать оружие, повиноваться ему, но его успехи очень незначительны

(мало солдат покидает Куртин). Подобным образом обстоят дела у

полномочного представителя Временного правительства профессора С.Г.

Сватикова (типичного прекрасного оратора, но никудышного организатора) и

комиссара Временного правительства (с 10 июля 1917 г.) Е. Раппа (при нем

находился небезызвестный поэт Н.С. Гумилев) и у Смирнова, начальника

делегации от Совета солдатских и рабочих депутатов. Как отмечает Ю.

Лисовский, участник разворачивающихся трагических событий, в Ля-Куртине

начинается «...настоящее паломничество всевозможных делегатов,

комиссаров, и любителей политиков». С.Г. Сватиков отмечал, что, хотя на

первый взгляд дела в Куртине обстоят неплохо, общая атмосфера очень

тревожная: «Внешний порядок поддерживается вожаками, но полная

расшатаннсоть [правильно: расшатанность] внутренней дисциплины,

способность к эксцессам, каковые и были». Обстановка требовала срочного

разрешения во избежание вооруженного столкновения как между русскими

солдатами, так и между русскими и французами; самым желательным выходом

из ситуации, думается, оказалась бы отправка войск в Россию.

Интересный факт: в Петрограде, в Совете Солдатских и рабочих депутатов

вопрос о пребывании русских войск за границей даже не поднимался.

Действительно С.Г. Сватиков был прав, называя Особые дивизии «забытыми

русскими войсками».

Конечно, подобные шаги Занкевича, Сватикова, Раппа по мирному

урегулированию конфликта можно только приветствовать. С другой стороны,

увещевания солдат, покрытых «плесенью анархии», постоянно убеждали их в

том, что с ними никто ничего не сможет сделать, и все будет, как они

захотят. Например, ультиматум от 3 августа генерала Занкевича,

призывавшего немедленно подчиниться Временному правительству под страхом

смерти, мятежниками не был выполнен, что дало лишний повод куртинцам

уверовать в безнаказанность. К тому же русское командование 1-й Особой

дивизии пребывало в растерянности, не зная как обращаться с куртинцами,

пытаясь, заигрывать с ними, но не решаясь действовать уверенно и

решительно. «Они [(куртинцы] были лишь сборищем преступников [т.к. не

подчинялись своему начальству] и единственно возможными в отношении их

действиями могли быть действия применяемыя к преступникам». Фельтенцы

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9