Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков

начальство и сажало в карцер»[297].

Но случалось и так, что некоторые запрещаемые, неофициальные элементы

форменной одежды постепенно узаконивались: «Когда нам дали новую форму –

вместо безобразных чёрных пиджаков с синими петлицами, - мундиры с

серебряным галуном и с светлыми пуговицами – некоторые стали щеголять

превосходно сшитой формой, подбивали полы белым атласом, нося серую шинель

с багровою шалью – и вместо форменных кепи синие фуражки с белыми кантами и

значком – за что даже сиживали в карцере. В конце концов, фуражкой было

оффициально заменено кепи…»[298].

И всё же для школы форменная одежда была настолько характерна, что её

учащегося невозможно себе представить без формы. При этом форма помогала

контролю над учащимися, она выдавала их (значок на фуражке показывал, из

какой именно гимназии ученик) и, по разумению начальства, дисциплинировала

учащихся.

5.2. Распорядок дня

Продолжая описание быта учащихся, нужно отметить, что быт школьников

зависел, прежде всего, от таких вещей, как распорядок дня. Пожалуй, только

у учащихся день был настолько нормирован. Они думали, работали и отдыхали

строго по часам и минутам. Учебный день делился на уроки и перерывы между

ними – перемены, были и большие перемены. Длительность их в разных учебных

заведениях и в различные периоды часто значительно отличалась. Но обычно

учеба начиналась в 9 часов, как в начальной школе (о ней пишут Д.Засосов и

В.Пызин: «Приходить надо было к 9 часам»[299]), так и в средней: «Явиться

надо без четверти 9. В большой зал из классов приводят шеренги учеников,

становятся по стенам зала…. Ученик читает «Отче наш»… Потом ученик читает

молитву «перед учением» и с 9 часов начинаются в классе уроки…»[300].

Что обычно школьники приходили раньше девяти, подтверждает и А. Греков:

«Раздевшись в шинельной, собираемся сперва в гимназическом зале, откуда в

8.30, построившись в пары, расходимся по классам. В классе нужно поскорее

заткнуть кое-какие прорехи в знаниях. Списываешь, подзубриваешь наскоро, с

замиранием сердца ждёшь начала»[301].

А дальше уже шли различия: отличались продолжительность и количество

уроков, длительность перемен, время окончания. К началу XX века они более

или менее установились и стали примерно такими, как их описывает Н. Щапов:

«С осени составлено жёсткое расписание уроков на весь год, отпечатано,

роздано по рукам. В день 6 уроков с 9 до 4 часов дня. Большой перерыв с 12

до часу дня, полчаса на завтрак, полчаса на прогулку для живущих

воспитанников. По субботам только три урока, а с 12 часов – репетиции для

неуспевающих учеников; учителя назначают на них двоечников: «в субботку на

работку»…»[302]. В гимназиях, где учились Д. Засосов и В. Пызин, был

несколько другой, но похожий распорядок дня: «Занятия начинались в 9

часов. Урок продолжался 50 минут. Между уроками перемены: первая - 5 минут,

вторая - 10, третья - 30, четвертая - 5 минут. Начиная с пятого класса,

каждый день было 5 уроков… Ровно в 9 раздавался звонок, к этому времени все

гимназисты были уже в классах. В классы шли учителя с журналами. Все

вставали. Перед первым уроком дежурный читал молитву. Через 50 минут

раздавался звонок на первую перемену. Все выходили в залы, в классе

дежурный открывал окно. Во вторую перемену младшие классы спускались в

гимнастический зал, где были приготовлены столы, а на них кружки с горячим

сладким чаем… В 12 часов, в большую перемену, чай пили старшие классы.

…После четвертого урока была последняя перемена в 5 минут. В большую

перемену некоторые выбегали во дворик поиграть в мяч или снежки. Близко

живущие бегали завтракать домой. Наконец кончались занятия, по классам

читались молитвы. Младшие классы в парах под надзором педагога спускались в

шинельную. Но на последнем, крутом марше лестницы пары расстраивались, все

неслись вниз, кто побойчее, сидя на ранцах, съезжали по ступенькам»[303].

В начальной школе занятий было поменьше: «Около 11 перерыв на полчаса,

после чего занимались еще часа два»[304], по уставу 1828 года в уездных

училищах «учение бывает ежедневно, за исключением воскресных и других

положенных в табели праздничных дней»[305]. Кроме того: «Всякий урок должен

продолжаться полтора часа, и на каждый день назначается по четыре урока,

кроме среды и субботы, в сии дни после обеда учения не бывает. По субботам

после обеденного времени желающие могут быть обучаемы церковному пению по

нотам»[306].

Но ещё более нормированный порядок дня имели, конечно же, пансионеры –

учащиеся, живущие в пансионах, на квартирах учителей, в общем, при учебных

заведениях. Так, учившийся в Университетском благородном пансионе М.

Дмитриев описывает царивший там порядок таким образом: «Вставали мы по

звонку в шестом часу; умывшись и одевшись, в шесть часов мы шли в

репетиции, учили и повторяли уроки. В 7 часов по звонку шли, комната за

комнатой, всегда в одном определенном порядке, в столовую пить чай с тремя

сухарями, а по середам и пятницам - сбитень с половиной небольшого белого

хлеба.

При начале читалась одним из полуотличных утренняя молитва, после

которой все садились. Во время же чая один из отличных по очереди читал на

налое, стоящем посредине, нравоучительную книгу, изданную при Новикове, но

которой название я не помню. В девять часов шли в классы, которые

продолжались до двенадцати.

Обедали мы в 12 часов все в одной зале, где было, кажется, девять или

более столов, по числу комнат. Для отличных был круглый стол посредине.

Каждая комната обедала за особым столом под председательством своего

надзирателя, который разливал горячее. За обедом нам не позволяли

разговаривать, а для предупреждения разговоров велено было всякому ходить

за стол с книгой и читать между кушаньями…

После обеда, побегавши до двух часов, в два часа мы опять шли в

классы, до шести. В шесть часов, вместо чаю, раздавали нам куски белого

хлеба. В семь мы шли опять в репетиции, потом в 9-м часу ужинали и слушали

вечернюю молитву, а в десятом ложились спать» [307].

Похожий, но немного отличный порядок существовал в Московском

коммерческом училище и пансионе при нём: «Ровно в 6 часов раздавался

обыкновенно звон небольшого колокола…; звук этого колокола был слышен во

всем доме, и он давал нам сигнал обо всем: о вставаньи, начале и конце

каждого класса, об обеде, ужине, чае и проч… Итак, ровно в 6 часов… все

вставали; старшие воспитанники-надзиратели будили своих подчиненных; затем

все отправлялись в общую умывальную…

После умыванья, то есть около половины седьмого, приходил

надзиратель, и мы поклассно собирались на молитву, где один воспитанник

вслух, очень скоро, а иногда с большими пропусками читал молитвы…

После молитвы ученики попарно отправлялись в столовую пить чай.

Впереди каждого класса шел ученик, занимавший должность спального

надзирателя, за ним шли воспитанники первого класса, меньшие ростом

впереди; потом опять спальный надзиратель и воспитанники второго класса и

так далее. Тот же порядок был соблюдаем, когда мы ходили обедать, ужинать и

вечером спать. Завтрак наш состоял из порядочной кружки довольно скверного

чаю и половины довольно большого ситника. Очень не редко, осенью и весной,

чай отзывался навозом, а в ситниках иногда попадались запеченные мухи и

тараканы…

После чаю мы тотчас отправлялись в классы; до 8 часов здесь иной

приготовлял уроки, другой бил баклуши… В 10 часов бил опять звонок, и

давалось четверть часа отдыху… В 12 часов снова бил благодетельных звонок;

на этот раз он призывал в столовую; мы строились в пары и отправлялись

обедать… После молитвы, на обоих концах… столов, являлись тотчас дядьки с

огромными мисками, и начиналась работа; только и слышен был стук посуды…

По окончании обеда, по звонку надзирателя все вставали из-за скамеек и

прежним порядком возвращались в классы. Здесь до 3 часов давался отдых;

затем, снова начинался класс и продолжался до 5 часов, в том же точно

порядке, что и утром. В 5 часов, по окончании классов, мы отправлялись в

столовую прежним порядком, получали по полуситнику на брата. Это брало

времени не более четверти часа. Затем, снова класс до 7 часов; в 7 часов

ужин, состоявший из двух блюд: щей или какой похлебки, и неизбежной, но

всегда приятной для нас каши; после ужина опять путешествие в классы; и

опять отдых, такой же как и прежний; и наконец в 9 часов отправлялись

спать» [308].

Особенно ненавистным временем для детей было время вставания по

утрам, ведь вставали-то дети очень рано – в 6 часов утра. Об этом часе

пишет в своих воспоминаниях С. Аксаков: «…как все показалось мне противно!

Вставанье по звонку, задолго до света, при потухших и потухающих ночниках и

сальных свечах, наполнявших воздух нестерпимой вонью; холод в комнатах (тут

С. Аксаков отмечает: «В спальнях держали двенадцать градусов тепла, что,

кажется, и теперь соблюдается во всех казенных учебных заведениях и что, по-

моему, решительно вредно для здоровья детей. Нужно не менее четырнадцати

градусов»), отчего вставать еще неприятнее бедному дитяти, кое-как

согревшемуся под байковым одеялом; общественное умыванье из медных

рукомойников, около которых всегда бывает ссора и драка; ходьба фрунтом на

молитву, к завтраку, в классы, к обеду и т. д.;. завтрак, который состоял в

скоромные дни из стакана молока пополам с водою и булки, а в постные дни -

из стакана сбитня с булкой; в таком же роде обед из трех блюд и ужин из

двух... Чем все это должно было казаться изнеженному, избалованному

мальчику, которого мать воспитывала с роскошью, как будто от большого

состояния?»[309].

А. Афанасьев вспоминает о вечернем времени на квартире у учителя:

«…для воспитанников своих отводил 2-3 комнаты, где они жили и приготовляли

свои уроки все вместе; кровати стояли одна подле другой, в комнатах теснота

и вечный содом, особенно когда начинали учить свои уроки, что всегда

делалось вслух, громко. Один заглушал другого, и каждый мешал всем другим…

Надзора за ученьем никакого не было; никто нам не объяснял уроков; мы

зубрили их, выкрикивая разные фразы из учебных книг и тетрадок. Вся выгода

житья в доме учителя ограничивалась только тем, что наблюдали за нашим

поведением, то есть не позволяли воспитанникам никуда без спросу ходить,

смотрели чтобы не дрались, не делали шалостей и были бы послушны; но и это

исполнялось слишком плохо… Сколько шалостей совершалось ежедневно и сколько

непозволительных вещей пропускалось сквозь пальцы! Стесненные в одной

комнате мы естественно, для развлечения затевали шалости и все участвовали

в них»[310].

Как видно, даже в пансионах в распорядке дня могли существовать

различия, особенно в специальных пансионах, вроде Немецкого Пансиона,

распорядок дня которого очень подробно описывает А. Фет: «Вечером, для

старших классов в 10 часов, по приглашению дежурного надзирателя, все

становились около своих мест и, сложивши руки с переплетенными пальцами, на

минуту преклоняли головы, и затем каждый, сменив одежду на халат, а сапоги

на туфли, клал платье на свое место на стол и ставил сапоги под лавку;

затем весь класс с величайшей поспешностью сбегал три этажа по лестнице и,

пробежав через нетопленые сени, вступал в другую половину здания,

занимаемого… темными дортуарами. В дортуарах вдоль по обеим стенам стояли

шкафы; дверка такого шкафа скрывала складную кровать, которую стоило

опустить, чтобы она при помощи отворенной дверки представила род отдельной

корабельной каюты. Всякие разговоры в постели строго воспрещались... В 6

часов утра дежурный надзиратель безмолвно проходил вдоль кроватей, стуча

рукою по громозвучным их дверцам, и тогда - о горе! - приходилось из

нагретой постели, накинув халат, бежать по холодным сеням в свою палату,

где неуклюжий на вид чухонец Мерт успевал уже, дурно ли хорошо ли,

перечистить платье и сапоги. Равным образом толстые, белокурые и в кружок

остриженные чухонки в отсутствие учеников успевали вынести подставную в

умывальнике лохань с грязной водой и наполнить деревянный над ним резервуар

свежею. По окончании туалета такие же корпулентные чухонки приносили на

одном подносе кружки с молоком, а на другом ломти домашнего ситного хлеба;

затем каждый старался окончить приготовление к предстоящим урокам. Ровно в

8 часов внизу в коридоре раздавался громогласный звонок, по которому все

устремлялись в большую залу на утреннюю молитву, продолжавшуюся минут пять

и состоявшую из лютеранских стихов, пропетых общим хором под мастерскую

игру на органе… Затем до 11-ти час. следовали три утренних урока, по

окончании которых до половины двенадцатого на завтрак в палаты приносились

такие же ломти ситного хлеба, весьма тонко и прозрачно намазанные маслом. С

половины двенадцатого до половины первого шел четвертый утренний урок для

старших классов; а в половине первого снова по звонку все бежало в общую

залу к двойному ряду столов, где всякий за обедом занимал свое обычное

место […]

В час вставали из-за стола и, невзирая ни на какую погоду,

отправлялись под надзором дежурного учителя гулять. Учителями этими

являлись через день иностранцы, т. е. в один день француз, а в другой

русский, и соответственно этому на прогулках было обязательно говорить не

иначе как по-французски или по-русски. Прогулка длилась час, в два часа все

садились за приготовительный получасовой урок, а от половины третьего до

половины пятого шли два послеобеденных урока в младших классах; а в двух

старших присоединялся от половины пятого до половины шестого третий

послеобеденный ежедневный латинский урок независимо от утреннего. Затем у

старших на вечернее молоко оставалось только полчаса времени до шести, а в

шесть часов до восьми все садились снова приготовлять уроки. В 8 часов по

звонку все бежали к ужину, состоявшему, как и обед, из двух блюд, но только

с заменою супа размазней и жареной говядины - вареною с таким же

картофелем. С половины девятого до половины десятого полагался отдых, и

затем раздевание и бегство в дортуар»[311].

Также регламентирован был порядок и в простом рязанском пансионе: «Мы

вставали, кроме дней праздничных, всегда без четверти 5 часов; в четверть

часа умывались из огромного умывальника, куда входило не одно ведро воды, и

к 5-ти часам были уже в огромной комнате с хорами на молитве, которую

читали поочередно. Было нас человек 100; и готовили мы уроки до 7-ми часов

в соседней, тоже огромной комнате. В 7 часов вся наша ватага спускалась

вниз в большую столовую к стакану чая с большою булкою. С 9-ти часов

начинались классы, а к часу все выстраивались, и главный надзиратель Карл

Иванович Босс осматривал нас; если у кого-то запачканы руки, тот получал по

ним удар и выгонялся мыть их… От 2-х до 4-х опять классы, затем после чаю,

уже без хлеба, садились до 8-ми часов готовить уроки, в 8 ужин, а в 9 часов

уже все спало»[312].

У учащихся было особенно подчиненное положение, ни за чьим поведением

не было такого наблюдения, как за их дисциплиной. Для организации могущей

оказаться неуправляемой массы школьников была необходима строжайшая

регламентация их учебного времени. Другое дело, что не всегда сами учащиеся

добровольно подчинялись этой регламентации, но всё равно она не переставала

влиять на их быт и образ жизни.

Теперь необходимо рассмотреть составные части обычного дня учащихся.

Прежде всего, это была учеба.

5.3. Учеба

Итак, для описания быта учащихся начальной и средней школы необходимо

прежде всего коснуться собственно учёбы. Она естественным образом во многом

влияла на образованность, формирование ума и образа мыслей, если, конечно,

учителя были добросовестны и ставили перед собой такую задачу. Уроки были

тем, что занимало почти всё время и мысли учащихся на протяжении

нескольких лет. Но происходило это по-разному. В начальных учебных

заведениях всё начиналось не так сложно: «В первый же день меня поставили к

так называемому форшту с буквами, довольно большого размера, наклеенными на

папке, и я начинал выкрикивать вместе с другими стоящими тут мальчиками: а,

бе, ве и т.д. первую строчку азбуки – шесть букв […] В первом приходском

классе учение наше ограничивалось только букварём, начатками православного

учения и писанием палок»[313].

Для описания уроков в средних учебных заведениях можно

воспользоваться лаконичными строками из воспоминаний Н. Щапова: «Урок.

Входит учитель. Все встают. Он объясняет, спрашивает с места, или у

кафедры, или у доски. Ставит балл от 1 до 5. Задаёт урок на дом […]

На дом нам задали довольно много уроков, и письменных, и для

пересказа, и для заучивания наизусть. Было много переводов, изложений,

сочинений…

Работы и ответы оценивались баллами, из них выводились годовые»[314].

Но не во всех учебных заведениях всё было так же просто. Во многих школах

учителя значительно упрощали себе работу: «…урок продолжался полтора часа;

это довольно долгое время учителя наполняли тем, что спрашивали у учеников

уроки; но объяснять нам уроки сами… и не думали; и как в низших классах

было много учеников, то учителя поручили лучшим из них спрашивать по

нескольку других воспитанников каждому. Эти ученики назывались аудиторами.

Они выслушивали у назначенных им учеников уроки и ставили им отметки,

которые иногда поверял учитель»[315]. Такое отношение учителей к своей

работе естественно влияло и на занятия учеников: «… царила распущенность и,

по-видимому, ни одному учителю не было дела до того, учится ученик или нет,

можно было почти ничего не знать и все-таки получить три. Во время уроков

многие читали посторонние книжки, и равнодушие учителя отражалось на

учениках. Пансионеры… отличались особой неряшливостью. Но самый ужасный

класс был – рисование: ученики разбивались на группы, играли в карты или в

перья, или в пуговицы… учителю подавали неприличные рисунки» [316].

Кроме обучения в классах были, как уже отмечалось выше, домашние

задания: «Если говорить о самом учении, надо признаться, что гимназисты

были загружены. Кроме занятий в гимназии в течение 4 - 5 часов задавалось

много на дом. Чтобы хорошо успевать, надо было учить уроки. На это уходило

около трех часов, а то и больше. На воскресенье и другие праздники тоже

задавались уроки»[317]. Но не везде домашние задания выполнялись в ущерб

свободному времени. Достаточно частой практикой было их невыполнение, как

это описывает А. Греков: «В классе было всего несколько человек, которые

считали себя обязанными добросовестно готовиться к каждому уроку. Остальные

же, не раскрыв дома книги, вполне уповали на то, что Алёшка Греков, Митька

Крылов… конечно, всё сделают и в перемену объяснят, растолкуют»[318].

На протяжении практически всего XIX века понятия о педагогике в школах

практически не было. Изучение предмета часто ограничивалось ненавидимым

учащимися и довольно бесполезным дословным заучиванием текста из учебника.

Учащимися это называлось зубрежкой или долбежкой, долбней («долбня была

ужасная: всё заучивалось слово в слово, говорилось без запинки, без знаков

препинания, нельзя было пропустить одного слова, т.к. тогда получалась

бессмыслица»[319]). Вообще бывшие учащиеся часто пишут, что «учение

наизусть, слово в слово, буква в букву, было преобладающим в низших классах

гимназии; в высшей более или менее от того освобождались; но я знаю, что и

в низших оно не приносило ни малейшей пользы»[320]. На то же сетует и А.

Греков: «… Простой по существу латинский язык превращался в муку

египетскую. Мы зубрили склонения, спряжения, правила и исключения и не

могли, не умели применить их к делу. В результате, когда дело доходило до

переводов с русского на латинский, получалось нечто невообразимое. Мои

тетрадки латинских extemporale после просмотра учителя превращались в

красное море […]

Греческий, так же как и латинский, был всё теми же несносными

вокабулами и только. Красоты этого языка… мы не могли понять, а помнили

лишь правила и исключения.

…Мы зубрили греческий язык, ломая свои мозги над склонениями… В

результате мы были «паиньки»: мы не знали ничего в жизни и не задумывались

над окружающим, а эти думы, как хорошо знало царское правительство, до

добра не доводили. Значит – цель учения была достигнута, конечно, с точки

зрения начальства»[321].

Но в действительно хороших учебных заведениях с добросовестными

учителями и более или менее хорошей постановкой обучения дело шло, конечно

же, иначе. Например, так было в Университетском пансионе, судя по описанию

Д. Милютина: «…преобладающей стороной наших занятий была русская

словесность. Московский университетский пансион сохранил с прежних времён

направление, так сказать, литературное. Начальство поощряло занятия

воспитанников сочинениями и переводами вне классных работ. В высших классах

ученики много читали и были довольно знакомы с тогдашней русской

литературой…»[322]. Естественно, что выпускники таких учебных заведений

выходили людьми, в общем, более образованными.

Существовали и другие формы обучения в школе. Кроме экстернов,

обучавшихся дома и сдававших в учебных заведениях экзамены, были ещё и

вольнослушатели. Таким вольнослушателем в Тифлисской гимназии был С.Ю.

Витте: «…в этой гимназии были интерны (ученики, которые там жили), экстерны

и сравнительно меньшее количество вольнослушателей, которые допускались

только в особых случаях. И вот меня и брата, ввиду того положения, которое

занимали мои родные, допустили в качестве вольнослушателей в 4-5 классы.

…в гимназии я был в качестве вольнослушателя в течение 4 лет, при

этом я прямо переходил из класса в класс, не сдавая переходных экзаменов.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14