Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков

Такая обстановка вражды с начальством была очень частым явлением

практически во всех учебных заведениях. К примеру, А. Грекову в первом

классе учителя, директор сначала казались прекрасными людьми, но затем

ситуация изменилась: «Едва я перешел во второй класс, как уже почувствовал,

что начальническая система заняла неприятельскую позицию относительно своих

воспитанников. Может быть, именно потому, что сами добродушные педагоги по

собственному опыту знали, что с этих пор начинает уже открывать свои

враждебные действия противу их науки другая, неприятельская сторона» [223].

Впрочем, были учебные заведения, где начальство никоим образом не

участвовало в воспитании учеников, и они в свободное время были

предоставлены сами себе. Но и о такой ситуации бывшие ученики рассказывают

без симпатии: «Остановить шалунов и забияк было некому: ни при училище, ни

при гимназии не имелось надзирателей. Смотритель училища являлся только в

учебные часы, а директор и на уроки не ходил, хотя квартира его находилась

в гимназическом доме…»[224]. Или начальство всё же следило, но часто

недостаточно: «Вы спросите, что же делало начальство, зачем оно смотрело?

отвечаю, - секло розгами малых учеников за единицы, смотрело сквозь пальцы

на безнравственные поступки учеников высших классов, а в отчётах писало,

что всё в заведении обстоит благополучно»[225]. На старших же учащихся,

случалось, начальство вообще не имело никакого влияния («Ученик высшего

класса никого из начальников не слушался»[226]).

Вообще же, постановка надзора за учащимися была целой проблемой для

«педагогов»: «…Пределы надзора за пансионерами и приходящими учениками

гимназии вне стен заведения никакими существующими постановлениями в

точности не определены, а указывается самым назначением самих этих

заведений. Только при некоторых гимназиях есть воспитательные заведения,

пансионы, воспитанники которых находятся под влиянием заведения, почему и

надзор за этими воспитанниками вполне лежит на обязанности и

ответственности гимназического начальства» [227].

Дело учителей в основном было, конечно, не воспитание, а образование

учащихся, передача знаний, но и это формировало умы школьников. Хотя

нередко встречались учителя, напрасно носящие это звание; они вызывали у

своих учеников не желание учиться, а одно только отвращение. Например, Н.

Златовратский описывает такого учителя: «Под видом вечерних репетиций и

уроков на дому, на которых никто никогда ничему, кажется, не выучивался, он

получал с родителей неуспевающих учеников довольно обильную дань»[228].

Были учителя и повыше уровнем, которые хотя бы пытались чему-нибудь

научить: «Разумеется кроме маниаков… в педагогическом хоре, настраивавшем

наши умы и души, были также и голоса среднего регистра, тянувшие свои

партитуры более или менее прилично. И эти, конечно, делали главную работу:

добросовестно и настойчиво перекачивали фактические сведения из учебников в

наши головы. Не более, но и не менее… Своего рода живые педагогические

фонографы […]

Общими усилиями, с большим или меньшим успехом они гнали нас по

программам, давая умам, что полагалось по штату. Дело, конечно, полезное.

Только… это умственное питание производилось приблизительно так, как

откармливают в клетках гусей, насильственно проталкивая постылую пищу,

которую бедная птица отказывается принимать в требуемом количестве по

собственному побуждению»[229].

Учителя могли и вообще не участвовать в воспитании детей, как,

например, учителя А. Деникина: «Перебирая в памяти ученические годы, я хочу

найти положительные типы среди учительского персонала моего времени и не

могу. Это были люди добрые или злые, знающие или незнающие, честные или

корыстные, справедливые или пристрастные, но почти все только чиновники.

Отзвонить свои часы, рассказать своими словами по учебнику, задать «отсюда

досюда» - и все. До наших душонок им не было никакого дела. И росли мы сами

по себе, вне всякого школьного влияния»[230].

Но встречаются школьные воспоминания, где об учителях говорится с

благодарностью: «Теперь, когда прошло много лет, можно спокойно и

объективно оценить своих учителей. За редким исключением, это были знающие,

добрые, честные и преданные своему делу люди. Какое надо было иметь

терпение и выдержку, чтобы преподавать в классах, где было много шалунов,

упрямых и неразвитых мальчишек! Учителя свято исполняли долг, передавая нам

свои знания»[231]. Хорошо вспоминает о своих учителях и Н. Ге: «Учителя

были дорогие люди, они были светлые точки нашей жизни; это были

праздники»[232].

Впрочем, не так уж редко случалось, что на указания учителей вообще не

обращалось никакого внимания. Так было в классе М. Добужинского в

Петербургской гимназии: «Класс наш был невероятно распущен, даже порочен, и

учителя, несмотря на всю их строгость (на которую и я тоже, как и другие,

скоро перестал обращать внимание), ничего не могли поделать, - шумели,

дурачились и дерзили»[233]. Впрочем, в Виленской гимназии у М. Добужинского

дело с учителями было немного лучше: «Учителя держались по-чиновничьи,

оффициально, и некоторые наводили смертельную скуку, но они были довольно

безвредны и их мы меньше дразнили, чем в петербургской гимназии…»[234].

Вообще же, если верить М. Добужинскому, уважения к учителям он вообще не

встречал: «За мной в гимназии стала утверждаться «слава» карикатуриста,

моей мишенью были, конечно, прежде всего учителя. Почему-то мы в классе

решили, что они все пьяницы и устраивают общие попойки, и я изобразил как

одни из учителей пьют из рюмок, другие из горлышка бутылей, третьи валяются

под столом пьяные «как стельки»»[235].

Наконец, учащиеся нередко боялись больше всего самого директора:

«…Мог ли бы нас в то время директор отдать под красную шапку (то есть в

солдаты)? Мы верили, что мог бы, если бы захотел: пожаловался бы на нас

министру, министр доложил бы Царю, а Царь мог бы наказать нас…»[236].

Самым действенным способом воспитания и внушения ученикам среди

учителей и начальства считались розги, как это следует, например, из

описания А. Афанасьева: «…было в большом ходу и сеченье розгами. По

гимназическому уставу, это наказание было дозволено только в трех низших

классах; но бывали примеры, что инспектор нарушал это постановление, хорошо

нам известное, и подвергал ему учеников 4-го класса»[237]. Это подтверждает

и описание А. Рубца: «Взрослых учеников секли особенно жестоко, давали

минимум сто розог в раз. Эта операция всегда совершалась по субботам, после

обеда… Ученики вызывались по алфавиту: малец и великовозрастный, и так по

очереди весь состав наказываемых, которых было 12-15 человек»[238]. На это

же указывает и Н. Дружинин: «Я – ответчик за это слово – знаю несколько

грустных случаев от розог, бывших в мое время в наших училищах, и палачами

тут были употреблены мальчики-товарищи!.. из 150 учеников нашего училища

третья часть ежедневно выходила из училища сеченою…»[239]. Действительно, в

сечении учащихся нередко участвовали их же товарищи: «… розги у нас в то

время очень часто пускались в ход, и ученики друг дружку пороли с каким-то

удовольствием. Как только бывало учитель скажет, что такого-то надо

выпороть, то непременно человек пять сломя голову бегут за розгами» [240].

Сечение розгами могло постепенно становиться просто необходимым способом

воспитания учащихся: «Отец мой выносил наказание, которое называлось

субботники, то есть сечение всех в субботу, виноватых за вину, а невинных,

чтобы они не портились. Это было в начале столетия»[241]. Н. Бунге и Н.

Забугин отмечают, что при Александре III, когда многие наказания учеников

были запрещены, запрет не коснулся именно розог: «Розга была удержана, т.к.

полная отмена её не встретила сочувствия ни в педагогических сферах, ни

между родителями, но применение её было очень ограничено – требовалось

большинство ѕ голосов педагогического совета по закрытой баллотировке, при

том по отношению к воспитанникам только первых трёх классов»[242].

Были и такие учебные заведения, где розги почти не употреблялись, но

зато было много других подобных способов воспитания: «Ни в училище, ни в

гимназии за все время моего там шестилетнего учения не было телесных

наказаний. Высекли только троих, и то по просьбе их матерей-вдов, у которых

они отбились от рук и которые вынуждены были прибегнуть к начальству, чтоб

оно усмирило непокорных детей. Провинившихся наказывали другими способами:

ставили на колени и оставляли без обеда; в большом ходу были и другие,

более грубые и недостойные меры внушения: волосодрание, пощечины,

подзатыльники, иначе называемые затрещинами, и не без причины: кто получал

их, у того действительно трещало в голове и сыпались из глаз искры, так что

пол превращался в небо, усеянное звездами. […] Мы с братом были избавлены

от трех последних наказаний, только потому, что не заслуживали их, столько

же и потому, что учителя иначе держали себя с нами, как единственными

учениками из дворянского сословия»[243]. Обычно же учителя любили совмещать

и использовать все физические методы внушения сразу: «Со стороны учителей и

начальства также мало было назидательных примеров для молодежи: они

относились к учащимся неимоверно грубо и сурово; в классах не только

слышались самые грубые ругательства, но доходило нередко и до телесной

расправы: за одно незнание заданного урока, за невнимание в классе учителя

били линейкой по пальцам, драли за уши, а некоторые призывали в класс

сторожей с пучками розог и тут же, без дальнейших формальностей, раздевали

провинившегося и пороли не на шутку. Отвратительная эта операция

производилась не в низших только классах, не с одними малолетними;

подвергались ей и здоровенные, уже зрелые молодцы старших классов»[244].

Некоторые учителя проявляли в вопросах наказания особую изощренность,

как, например учитель Н. Ге: «Он ставил на колени с двумя толстыми книгами

в руках, поднятыми к верху.

Каждый ученик должен был иметь из бумаги вырезанную форму гитары для

подкладывания под колени, так что наказанные вкладывали платки в панталоны.

Он бил квадратной линейкой по голове. Он рвал уши, завиток уха отделялся

трещиной, которая покрывалась постоянным струпом. За каждую ошибку он давал

щелчок в ухо. О сечениях я уж не говорю…»[245].

Очень распространено было и наказание едой, оставление без обеда, хотя

тут учащиеся обычно находили способ не остаться голодными: «У нас в ходу

было наказание едой; были такие ученики, которые оффициально никогда не

обедали, разумеется, товарищи всегда носили часть своей еды и обыкновенно

на спине за курткой. Чтобы пища – говядина, оладьи – не упала, куртка

придерживалась натянутой так, что жир стекал по спине…»[246]. На то же

указывает и А. Афанасьев; его «воспитатели»: «…оставляли без обеда… нередко

весь класс; но мы всегда находили возможность купить себе белых хлебов,

яблок или орехов и колбасы и бывали весьма довольны; в свободное время

между классами от 12 до 2 часов предавались мы всем возможным шалостям, и

нам в таких случаях было всегда весело»[247].

Заключение в карцер – обычно в пустующий класс или какую-нибудь

кладовку – также было в ходу как воспитательное средство: «Самое строгое

наказание для учеников высших классов состояло в заключении в карцер на 2

недели. Редко кого исключали…»[248]. Это подтверждает выдержка из журнала

Педагогического Совета Новочеркасской гимназии за 3 сентября 1884 г.: «1.

Слушали заявление г. Директора: помощник классных наставников г. Мерцалов

сообщил ему, что ученик 5-го параллельного класса Красовский Владимир

позволил себе дерзость по отношению к нему, крикнув в окно своей квартиры

бранную кличку, когда тот проходил по улице… Призванный к г. Директору,

ученик Красовский сначала отрицал свою виновность, потом признался и просил

прощения.

Пед. Совет, принимая под внимание, что ученик Красовский и раньше

замечался в подобных проступках, определил: повергнуть ученика Красовского

заключению в карцер на 12 часов и записать его в штрафной журнал»[249].

А вот выдержка из журнала Педагогического Совета Новочеркасской

гимназии за 11 января 1883 г. (здесь приведён уже последний метод

дисциплинарного взыскания): «1. Обсуждали поведение ученика 5-го

параллельного класса Самохина Алексея. Этот ученик в истёкшем полугодии

совершил целый ряд крупных проступков, а именно: крайне неприлично вёл себя

на уроках: пел, свистел, самовольно переходил с места на место, предлагал

неуместные вопросы, брал с кафедры журнал и поправлял в нём отметки, без

дозволения уходил из гимназии, курил на улице, фамильярно и дерзко

объяснялся с преподавателем. За эти проступки Самохин неоднократно

подвергался строгим взысканиям: заключению в карцер на время от 3 до 15

часов… Пед. Совет решил прибегнуть к последней мере дисциплинарного

взыскания и определил: объявить Самохину выговор от имени Пед. Совета пред

целой гимназией с уменьшением отметки по поведению до «2» и с

предупреждением, что если он не исправится, то будет уволен из

гимназии»[250].

Но некоторым учителям для наказания были достаточны куда более

незначительные проступки, как, например, учителю Ф. Стулли: «… поводы к

наказаниям всегда находились: шепотом сказанное соседу слово, легкая

улыбка, не расслышанное слово учителя, малейшая неисправность в тетрадях,

слишком поспешное или слишком медленное… движение ученика, вызванного к

доске для ответа, - все могло повести и по большей части вело к

наказанию»[251].

Таким образом, в ходу у учителей и начальства был единственный способ

воспитания. Они старались сохранять дисциплину, держать под контролём и в

подчинении своих учащихся любыми средствами. Это продолжалось до тех пор,

пока, наконец, не стали появляться первые зачатки педагогики.

4.2. Ученик - Ученик

На воспитание и формирование личности школьника воздействовали не

только взрослые, но и другие учащиеся. Ведь именно из них состояла среда, в

которой приходилось вращаться школьнику: «Кого воспитывала семья, а кого -

и таких было не мало - исключительно своя же школьная среда, у которой были

свои неписаные законы морали, товарищества и отношения к старшим -

несколько расходившиеся с официальными, но, право же, не всегда

плохие»[252]. А среда, как известно, - не последний фактор в развитии

характера, особенно ещё такого не утвердившегося, как детский.

1 4.2.1. Старший ученик – младший ученик

Большое влияние оказывали старшие ученики на младших. Тем более, когда

старший ученик назначался надзирателем над младшими: «Надзиратели ночью не

дежурили, но в виде надзирателей, в комнаты низших классов, назначались

директором, на весь курс, благонравнейшие из воспитанников последнего, 4-го

класса; им даваема была и надзирательская власть над воспитанниками, они

могли наказать своих подчиненных». При этом сами «надзиратели» особого

удовольствия от таких обязанностей не испытывали: «Старшие воспитанники

должны были отвечать за беспорядки подчиненных, и за это с них строго

взыскивалось.

…надзирателю за младшим классом приходилось вставать всегда аккуратно

в 6 часов, будить маленьких мальчиков, отвечать за их провинности, и

слушать за это выговоры от настоящих надзирателей, а иногда и от

директора…» [253].

Случались такие надзиратели, что подчиненные были им совсем не рады:

«Для присмотра за учениками низших классов во время занятий назначались из

учеников 7-го и 6-го класса старшие. Это были чистые деспоты. Бывало за

пустяк придерётся, оставит малого без обеда, а сам съест его порцию за

столом. Им даже позволялось бить младших учеников»[254]. На то же указывают

Н. Бунге и Н. Забугин: «Кроме директора, инспектора и надзирателей, над

пансионерами властвовали ещё так называемые «старшие» воспитанники, которые

весьма дурно обращались с вверенными их попечению младшими воспитанниками и

часто наказывали их»[255]. Их слова дополняет А.Скабичевский: «Старшие

считались помощниками гувернеров, они обязаны были следить за порядком и

записывать нарушителей его. Пользуясь этой властью, наш старший учредил

целую систему взяточничества. Как только дети собирались в класс, он тотчас

же начинал записывать в свой штрафной список первых попавшихся ему на

глаза. Каждый записанный должен был откупиться булками, перьями,

карандашами, пеналами и т.п.»[256].

Если нравственное воспитание старших учеников было низкого уровня, то

и их воздействие на умы младших было соответственное. Особенно если в

одном классе с детьми оказывались учащиеся куда более старшего возраста:

«Среди чуть ли не большинства великовозрастных пансионеров старших классов

царил скрытый разврат и цинизм, скабрезные разговоры представляли самое

излюбленное их развлечение. Они собирали вокруг себя целую толпу мальцов и

развращали их младенческие души… Среди них практиковались всевозможные виды

школярской разнузданности, от ребячески бессмысленных до самых грубых и

противоестественных проступков…»[257]. На то же указывает и Н. Булюбаш: «…

нравственность воспитанников была испорчена: пьянство, разврат, карточная

игра, фискальство, драки были страшно развиты и считались вещами

обыкновенными, между товарищами не было дружеской связи, напротив, большие

всегда угнетали младших [...]

Каждый класс состоял из взрослых и малолетних. Первые были угнетающие,

вторые угнетённые. Кроме того в низших классах, включительно до пятого,

были так называемые царьки, которым все должны были повиноваться, как

физически сильнейшим [...]

Взрослые заставляли малых играть с ними в карты. Чаще всего большие

выигрывали; проигрыши никогда не платили…

Жаловаться на товарища считалось бесчестным. На ябеду набрасывали

шинель во время промежутков между уроками и били, сколько душе угодно…

Взрослые крали у малых книги, потом продавали их на толкучем рынке, а

деньги пропивали»[258].

Похожую ситуацию описывает и А.Скабичевский, рассказывая о начале 50-х

годов: «…самым тяжелым игом были товарищи. Нужно сказать, что в то время не

существовало ещё никаких ограничений относительно срока пребывания учеников

в гимназии, и ученики могли оставаться в первом классе лет по пяти. При

таких порядках в младших классах рядом с десятилетними мальчуганами,

восседали юноши, годившиеся хоть сейчас под венец. Особенно в третьем

классе можно было встретить верзил, уже брившихся, говоривших басом, пивших

водку, резавшихся в картишки и знакомых со всеми увеселительными

заведениями в столице.

Если принять в соображение, что мало-мальски способные и нравственно-

дисциплинированные дети аккуратно переходили из класса в класс, а

засиживались самые беспардонные лентяи и шалопаи, то станет понятным, какое

деморализующее влияние оказывали подобные чудовища, оборванные, грязные,

растрепанные, с заспанными глазами, с печатью наглости или идиотизма

грубые, одичалые и развратные, на сидевших с ними рядом малюток девяти и

десяти лет. Понятно, что силою своих кулаков великовозрастные держали своих

товарищей-новичков под игом необузданного деспотизма, тешились над ними

вволю и в то же время научали их всяким пакостям»[259].

Ненависть между старшими и младшими учениками нередко доходила до

открытой вражды, очень часты были драки между классами: «Один класс был в

постоянной вражде с другим: седьмой с шестым, пятый с четвёртым и т.д…

Между двумя враждебными классами происходили такие драки, что некоторые из

участвовавших отправились в больницу»[260].

Сразу ясно, кто в таких войнах побеждал: «Нередко младший класс гуртом

бился на кулачки со старшим. Бой происходил на площадке, разделявшей

классы, и оканчивался, разумеется, побиением первоклассников»[261]. Эта

вражда могла приобретать угрожающие размеры: «Все классы первой гимназии

очень враждовали между собой и отстаивали один у другого своё первенство;

напр., ученики третьего класса не хотели уступить превосходство четвёртому,

бились, дрались и не просто кулаками, а коромыслами и даже кочергами. Драки

были ожесточёнными, кровь лилась ручьями… Раз такого рода драка окончилась

плачевно: несколько учеников были изувечены, рёбра поломаны, зубы выбиты,

носы расквашены, и все лица покрылись опухолью…»[262].

Впрочем, в некоторых учебных заведениях, могли быть и другие

отношения. Так, А. Позднеев пишет о начале XX века: «Малыши первого и

второго классов тянулись к старшим гимназистам восьмого класса и любили

гулять с ними. Особенной любовью пользовался… Гриня Холодный, который умел

приласкать и поговорить с малышами, всегда его окружавшими»[263].

Но обычно лучшим случаем было, если старшие ученики вообще не общались

с младшими: «…старшие возрастом и ученики средних классов не обращали на

меня внимания…»[264]. В этой вопросе был иногда даже особый порядок,

этикет: «… у нас сами воспитанники обращали самое строгое внимание на чин

классов. Воспитанник второго класса гордо держал себя перед воспитанником

первого, и так далее. Если бы кто стал якшаться с низшими, тот рисковал бы

возбудить к себе презрение от всех своих соклассников»[265].

В общем, чаще всего старшие ученики либо вовсе не обращали на младших

никакого внимания, либо находили в них жертв обид и растления. В последнем

случае младшие получали соответствующее воспитание.

2 4.2.2. Сверстники

Куда обширнее и потому более воздействующей на формирование личности

учащихся была среда сверстников. В постоянном общении с одноклассниками

складывался характер, и он находился в зависимости от общего нравственного

уровня. Например, Д. Засосову и В. Пызину очень повезло с одноклассниками:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14