Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков

|нового языка | | |

В 1896г. была принята Примерная программа приходских училищ. Недельные

уроки по ней были примерно следующими[195]:

|Закон Божий |6 |

|Церковно-славянская грамота |3 |

|Русский язык |8 |

|Чистописание |2 |

|Арифметика |5 |

|Итого |24 |

С конца XIX века началась подготовка к новым реформам образования,

наметилось сближение классической гимназии и реального училища по

программам в низших классах[196].

А. Позднеев пишет: «В 1902 году мы начинали учиться по новой, недавно

введённой учебной программе, которая представляла собой какое-то улучшение

по сравнению с программой 1880-х годов министра просвещения Толстого, когда

учащихся «душили» изучением латинского и греческого языков. По новой

программе латинский язык начинался не с первого, а с третьего класса,

изучение греческого было оставлено факультативно, только для желающих. Было

введено преподавание природоведения, географии и истории, расширялось

изучение физики, значительное время было выделено на преподавание новых

языков – немецкого с первого класса и французского со второго. Преподаванию

географии, истории и природоведения отводилось по два часа в неделю, Закону

Божьему тоже два часа, по пять часов отводилось на русский язык и

арифметику, два часа на рисование и по одному часу на пение и

гимнастику»[197].

Д. Засосов и В. Пызин так описывают учебные программы в петербургских

гимназиях: «С первого класса начинали изучать немецкий язык, со второго –

французский, с третьего – латынь.

В восьмом классе был даже разговорный латинский час. Ученикам

раздавались картинки из жизни Древнего Рима, и они должны были рассказать

по-латыни содержание доставшейся картинки…

С пятого класса желающие могли изучать ещё греческий. С четвёртого

класса в системе русского языка целый год изучался церковно-славянский.

Кроме предметов, обычных в средней школе, в старших изучали гигиену,

логику, психологию, законоведение, космографию. Из одного перечисления

предметов видно, что среднее образование давалось в широком объёме.

Закон Божий считался второстепенным предметом, его уроки были два раза

в неделю в течение всех восьми лет, требования к нему были снижены…»[198].

Осталось отметить только учебные программы коммерческих училищ. Для

этого можно использовать устав Петербургского коммерческого училища за 1841

год: «Предметы учения в курсе приуготовительном следующие: 1) Закон Божий и

Священная история, 2) языки: русский и славянский, 3) немецкий, 4)

английский, 5) французский, 6) история всеобщая и российская, 7) география

и статистика, 8) математика, 9) чистописание, 10) рисование.

§31. Предметы обучения в курсе окончательном, сверх продолжения выше

означенных предметов, суть следующие: 1) законоведение, 2) физика и

естественная история, 3) технология, 4) бухгалтерия, 5) наука о торговле,

6) товароведение и для всех классов вообще церковное пение и танцы…»[199].

К концу XIX века программы коммерческих училищ практически не подверглись

изменению. Например, в Академии Щапова программа двух старших классов была

примерно следующая: «Два старших класса считались специальными; там, в

отличие от реальных училищ, изучались коммерческая арифметика и

бухгалтерия, корреспонденция на трёх языках, законоведение, политическая

экономия, товароведение и технология, механика»[200].

Таким образом, учебный курс напрямую зависел от типа учебного

заведения, и изменения в них из-за государственной политики происходили

одновременно. Вместе они составляли ту учебную систему, под влиянием

которой и формировался культурно-бытовой облик учащихся.

4. Воспитание

Чтобы характеризовать культурно-бытовой облик учащихся, необходимо

сказать об их воспитании. Если для других слоёв общества существовали некие

нормы поведения, этикет, то для учащихся эти понятия только начинали

формироваться в процессе их воспитания. И если для одних этот процесс

проходил нормально, и они вырастали культурными, высокообразованными и

отличающимися адекватным поведением людьми, то для других было действеннее

воспитание другого, более низкого качества. М. Брянцев отмечает, что

«агентурные донесения полиции за 1860-70е годы… пестреют теми безобразиями,

которые творили учащиеся гимназий самых разных городов России. Пьянство,

посещение публичных домов, трактиров – вот тот даже неполный перечень

увлечений петербургских гимназистов. Учащиеся в прогимназии г. Вольска

Саратовской губернии «многие искусные воры, некоторые занимаются

скотоложством и онанизмом, а один даже пырнул ножом директора и ударил

сапогом в лицо воспитателю»»[201]. А в Новочеркасской гимназии, например,

«ученики старших классов избивали по вечерам на улице не угодивших им

учителей... пытались, но неудачно, сделать взрыв в квартире директора в

здании гимназии. А старший брат… застал ещё время, когда ученики в конце

года выбрасывали в окно из второго этажа учебные парты»[202]. А вот отрывок

из годового отчёта директора попечителю Харьковского учебного округа за

1883 г.: «До моего сведения дошло, что многие ученики гимназии задолго до

окончания курса гимназии начинают посещать питейные заведения и употреблять

крепкие напитки. В 1883 году был случай большого скандала, сделанного

учениками гимназии в пьяном виде. Следить за поведением учеников дело

весьма трудное и почти бесполезное, но иногда случайно открываются факты

поразительной безнравственности учащихся. Так, из дневника бывшего

учащегося 4-го класса М-ва, привлечённого к ответственности по делу о

взрыве гимназии, оказалось, что М-ов и другие ученики 4-го класса постоянно

пили водку, посещали публичные дома и, кроме того, сам М-ов систематически

занимался кражей»[203].

В общем-то, всё зависело от воспитателей – в первую очередь, естественно,

взрослых (учителей, надзирателей, гувернеров, смотрителей, директора и др.)

и других учащихся (сверстников и более старших по возрасту).

4.1. Ученик – Учитель

Подразумевалось, что учащиеся в школе получают не только образование, но

и воспитываются здесь: «Гимназии считают своим долгом не ограничиваясь

сообщениями научных сведений, внушать всем учащимся правила доброй

нравственности и честные убеждения…»[204]. Поэтому на воспитание учащихся

воздействовали, прежде всего, учителя и другие взрослые, начальствующие

лица – надзиратели, смотрители, инспектора, гувернеры, директор. В первую

очередь нужно отметить, что понятия педагогики на протяжении практически

всего XIX века не существовало. Учащиеся находились в полном подчинении

своего учителя, поэтому их нравственное развитие зачастую очень сильно

зависело от личности педагога. Нравственный же уровень самого «воспитателя»

не всегда соответствовал нормальному уровню (так в гимназии, где учился Н.

Златовратский, «были надзиратели, по секрету передававшие ученикам о своих

любовных и иных похождениях и вообще с удовольствием беседовавшие на эту

тему…»[205]).

Обычно учащиеся жили под постоянным наблюдением, а потому и в рамках

определенных правил. Особенно много ограничений существовало у пансионеров,

учащихся, живущих на ученической квартире. Так, у С. Аксакова был целый ряд

запретов: «По распоряжению гимназического начальства, никто из

воспитанников не мог иметь у себя ни своих вещей, ни денег: деньги, если

они были, хранились у комнатных надзирателей и употреблялись с разрешения

главного надзирателя; покупка съестного и лакомства строго запрещалась;

конечно, были злоупотребления, но под большою тайной. В числе других

строгостей находилось постановление, чтобы переписка воспитанников с

родителями и родственниками производилась через надзирателей: каждый ученик

должен был отдать незапечатанное письмо, для отправки на почту, своему

комнатному надзирателю, и он имел право прочесть письмо, если воспитанник

не пользовался его доверенностью…»[206].

Это было в начале XIX века, но к концу его практически ничего не

изменилось. М. Добужинский пишет о 80-х годах: «Род военной дисциплины

царствовал вообще в гимназиях»[207]. Об этом свидетельствует и А. Греков:

«С окончанием учения в приходском училище и поступлением в гимназию

произошёл резкий поворот в моей жизни и вне школы. Что было можно, на что

не обращалось внимание стало в гимназии уже невозможным […]

- Причешись поаккуратнее, ведь ты гимназист! Не шали с ребятами, ведь ты

гимназист! – всё чаще стало раздаваться в моих ушах и несчастный мальчик

начинал чувствовать себя всё хуже и хуже: учение прибывало, а отдых всё

больше отравлялся гимназическим положением. К тому же даже наши загородные

похождения были не безопасны: а вдруг наткнёшься на кого-нибудь из учителей

или надзирателей, что тогда будет, какими глазами посмотрят они на твоё

поведение? Таким образом в жизнь незаметно уже просачивалась боязнь жизни,

боязнь за каждый свой шаг» [208].

Школа пыталась воздействовать на воспитание учащихся дисциплиной, дабы

вырастить из них «благонравнейших граждан». В результате школьников

окружали всевозможные правила, запрещения и ограничения. Например, в

Новочеркасской гимназии был выпущен особый билет с «Правилами относительно

соблюдения порядка и приличий учениками Новочеркасской гимназии»:

1) Вне дома ученики обязаны быть всегда в одежде установленной формы.

Положенные для них чекмени должны быть застёгнуты на все крючки. В

летнее время, а именно с 1-го мая по 1-е сентября, дозволяется носить

парусинные блузы, белые фуражки из полотна с установленными буквами.

2) Идя в учебное заведение для учебных занятий, а равно и возвращаясь из

оного, все ученики обязаны нести ранцы на спине.

3) На улицах и во всех публичных местах ученики обязаны держать себя

скромно, соблюдая порядок, благоприличие и вежливость, не причиняя

никому беспокойства.

4) При встрече с начальствующими лицами, преподавателями и воспитателями,

ученики должны им отдавать должное почтение. Как носящие военную форму,

они должны отдавать им честь, а также приветствовать своих знакомых не

иначе, как по военному. При встрече с Наказным Атаманом, его помощником,

начальником штаба, директором и инспектором гимназии, ученики становятся

во фронт.

5) Ученикам гимназии воспрещается посещать маскарады, буфеты, бильярдные,

балкон и галерею театра и все увеселительные сады, кроме городского

Александровского.

6) Посещение театров в те дни, когда даются пьесы сомнительного содержания,

безусловно воспрещается; вообще же посещение театра дозволяется не

иначе, как с разрешения Инспектора гимназии.

7) Курение табаку во всех его видах, употребление крепких напитков, ношение

тросточек, хлыстов, палочек ученикам строго воспрещается.

8) Ученик обязан иметь при себе этот билет вне дома и предъявлять его по

требованию как чинов полиции, так и всех тех лиц, которые будут снабжены

особыми от учёного начальства билетами для надзора над учащимися, к

какому бы учебному заведению эти лица не принадлежали.

Примечание: За нарушение вышеизложенных правил ученики гимназии

подвергаются, по постановлению Пед. Совета, строгому взысканию и даже

немедленному увольнению из учебного заведения» [209].

Но и это были ещё не все ограничения, введенные Новочеркасской

гимназией для своих учащихся. В журналах её Педагогического Совета читаем:

«4 октября 1884г.

В следствие заявления Исполняющего инспекторские обязанности г.

Полякова, что во время наблюдения за учениками гимназии вне стен учебного

заведения, ему неоднократно приходилось встречать учеников на улицах в

очень позднее время, г. Директор предложил Пед. Совету точно определить

время, когда ученики гимназии не могут выходить из своих квартир.

Принимая во внимание, что в 6 часов вечера уже совсем темно, что до

этого времени ученики гимназии могут исполнить все свои нужды вне дома и

что, наконец, позднее гуляние учеников по городу может вредно отзываться на

их учебных занятиях, Пед. Совет единогласно определил: воспретить ученикам

гимназии выходить из своих квартир позднее 6 (шести) часов вечера на время

до 15 февраля будущего 1885 года»[210]

«13 ноября 1884г.

4. Обсуждали вопрос о посещении учениками гимназии Публичной

библиотеки и чтении в оной книг. Г. Директор исходя из того, что чтение

книг без разбору может оказывать вредное влияние на юношество, считает

нужным воспретить ученикам гимназии чтение книг в читальном зале Публичной

библиотеки…

Определили: воспретить ученикам гимназии чтение книг, журналов и газет

в читальном зале Публичной библиотеки и объявить им, чтобы они, если

пожелают брать книги для чтения на дом, всякий раз представляли список

таковых преподавателю по принадлежности, и что только по одобрению книг

преподавателем и инспектором они могут получить письменное разрешение,

взять эти книги из Публичной библиотеки»[211].

А. Греков дополняет эти правила своей родной Новочеркасской гимназии

так: «…уже со второго класса […] строжайше запрещено было плевать на пол,

стали жучить за длинные вихри, за неаккуратное платье. Обязательным стало

ношение галстука и т.д.»[212].

О школьных запретах этого времени пишет и М. Добужинский: «Особенно

зорко наше начальство следило за исполнением гимназистами правил поведения

и ношения форм. Была особая книжка, которую мы должны были иметь при себе,

где эти правила были напечатаны. Там, между прочим, запрещалось «ношение

перстней, колец, усов и прочих украшений» и, конечно, курение где бы то ни

было. За поведением гимназистов на улицах следили ненавидимые нами

«помощники классных наставников», а также наш старший сторож… обязанностью

которого было также проверять на дому действительно ли болен отсутствующий

на уроках ученик…»[213].

Впрочем, и это ещё не весь объем запретов, которые могли вводиться

учебным заведением. За их исполнением следили инспектора и надзиратели

(«Как в классное время, так и вне классов воспитанники были под наблюдением

особых лиц, называвшихся «надзирателями» и дежуривших поочередно…»[214]),

они старались держать под контролем всю жизнь учащихся, все их действия и

мысли. Например, они следили за книгами, литературой, которую читали

учащиеся («Нам позволялось (в старших классах) приносить в гимназию

посторонние книги, большею частью беллетристику, но требовалось, чтобы эти

книги предварительно были предъявлены инспектору, для просмотра»[215]),

причём часто исполняли они свои обязанности довольно бесцеремонно: «Вполне

неожиданно для воспитанника и его перепуганных родителей на дом к ним

являлся инспектор в сопровождении помощника классного наставника и просил

показать стол, книги и бумаги воспитанника. Делался строгий обзор, и книги,

взятые, по-видимому, из библиотеки, или же такие преступные книги как

Некрасов и Никитин, Писарев и Добролюбов, уносились грозными ревизорами с

собой. Книги из библиотеки, как чужое имущество, возвращались обратно, а

книги воспитанников задерживались до конца учебного года…» [216]. У

учащихся надзиратели с инспекторами, естественно, пользовались самым

сильным неуважением, но некоторые мемуаристы вспоминают о них без особого

презрения, как, например, Я. Полонский: «… Ляликов был прекрасный

инспектор, строгий, умный и справедливый… на все обращал он свое внимание:

на волоса, на чистоту рук и ногтей, на неряшливое платье. Я помню, в то

время, когда я уже кончал гимназию, по приказанию ли свыше или по своему

собственному побуждению, он внезапно (иногда довольно поздно вечером)

появлялся в квартире того или другого ученика (хотя бы он жил и у

родителей). Раз он меня застал у товарища Платонова (мещанина), смотрел

книги, какие у нас на столе, сказал, что в комнате душно, что ее надо

проветривать…»[217]. Хотя обычно ненавистное отношение к надзирателям и

инспекторам чувствуется очень сильно: «Мы жили с нашими врагами –

надзирателями. Все они были люди необразованные, разумеется, и им было

нелегко оставаться по неволе целые сутки с сотней мальчишек, которые,

доведенные до полного раздражения, готовы были на всякие безумия.

Единственное средство, к которому они всегда прибегали, - это держать нас

на своих местах; но это было для нас пыткой, и вот иногда делался бунт,

взрыв. Гасились лампы, свечи, и сто человек стучали, кричали, кидали

мебель, одним словом, был ад… Да, это не были педагоги, а просто

сброд»[218]. А так М. Сукенников описывает своего чересчур дотошного

надзирателя: «Во время перемены он не стеснялся нагрянуть… в ватерклозеты и

ловил тех, которые пользуясь недоступностью этих мест для глаз начальства,

там курили. Пойманные… получали в наказание не меньше 6 часов «без обеда»…

Если у кого-либо шинель была застегнута не на все пуговицы или ранец

застегнут не на оба ремешка, провинившегося ждало наставление или подчас

даже наказание: он должен был снова раздеть шинель, отправиться в класс и

оставаться в гимназии на лишний час»[219]. Такая ревностная работа могла

привести к определенным результатам: «…все пуговицы, все крючки были на

месте на нашей одежде, ни одна посторонняя книга не была в наших ранцах,

никто не щеголял своей прической или слабыми намеками на растительность на

верхней губе, никто даже из наиболее смелых курильщиков не приносил с собою

в класс табаку и папирос, и в ватерклозетах царствовал образцовый

порядок»[220]. Особенно подробно борьбу с начальством за право пользоваться

своей свободой описывает В. Короленко: «Мелкая беспрерывная партизанская

война составляла основной тон школьной жизни…[…] К семи часам ученики,

жившие на общих квартирах, должны были сидеть за столами и готовить уроки.

Исполнялось это редко, и главная прелесть незаконного утреннего сна

состояла именно в сознании, что где-то, в тумане, пробираясь по деревянным

кладочкам и проваливаясь с калошами в грязь, крадется ищейка Дидонус (-

надзиратель Дитяткевич) и, быть может, в эту самую минуту, уже заглядывает

с улицы в окно…

Когда ученики уходили в гимназию, Дитяткевич приходил в пустые

квартиры, рылся в сундуках, конфисковывал портсигары и обо всем найденном

записывал в журнал. Курение, «неразрешенные книги» (Писарев, Добролюбов,

Некрасов, - о «нелегальщине» мы тогда и не слыхали), купанье в

неразрешенном месте, катанье на лодках, гулянье после семи часов вечера -

все это входило в кодекс гимназических проступков. В их классификации

чувствовался отчасти тот же маниаческий автоматизм: вопрос сводился не к

безнравственности поступка, а к трудности педагогической охоты. В городе и

кругом города было много прудов и речек, но катанье на лодке было

воспрещено, а для купанья была отведена лужа, где мочили лен. Разумеется,

ученики катались в лодках и купались в речках или под мельничными шлюзами с

их брызгами и шумом... Нередко в самый разгар купанья, когда мы беспечно

ныряли в речушке, около «исправницкой купальни», над обрезом горы, из

высокой ржи показывалась вдруг синяя фуражка, и ковыляющая фигурка Дидонуса

быстро спускалась по тропинке. Мы хватали, одежду и кидались в камыши, как

беглецы во время татарских нашествий. Колченогий надзиратель бегал, как

наседка, по берегу, называл наугад имена, уверял, что он всех знает, и

требовал сдачи в плен. Мы стояли в камышах, посиневшие от холода, но

сдавались редко... Если надзирателю удавалось захватить платье купальщиков,

то приходилось одеваться и следовать за ним к инспектору, а оттуда - в

карцер... И всегда наказание соответствовало не тяжести вины, в сущности

явно небольшой, а количеству усилий, затраченных на поимку...

С семи часов вечера выходить из квартир тоже воспрещалось, и с закатом

солнца маленький городишко с его улицами и переулками превращался для

учеников в ряд засад, западней, внезапных нападений и более или менее

искусных отступлений. Особенную опасность представлял узенький переулочек,

соединявший две параллельных улицы: Гимназическую и Тополевую. Темными

осенними вечерами очень легко было внезапно наткнуться на Дидонуса, а

порой, что еще хуже, - «сам инспектор», заслышав крадущиеся шаги,

прижимался спиной к забору и ... внезапно наводил на близком расстоянии

потайной фонарь... Это были потрясающие моменты, о которых наутро

рассказывали в классах...

Впрочем, я с благодарностью вспоминаю об этих своеобразных

состязаниях. Гимназия не умела сделать интересным преподавания, она не

пыталась и не умела использовать тот избыток нервной силы и молодого

темперамента, который не поглощался зубристикой и механическим посещением

неинтересных классов... Можно было совершенно застыть от скуки или

обратиться в автоматический зубрильный аппарат (что со многими и

случалось), если бы в монотонную жизнь не врывались эпизоды этого

своеобразного спорта»[221].

Столкновения с начальством в основном и происходили в борьбе учащихся

за право свободно пользоваться собственным временем, как это отмечает М.

Добужинский: «Для нас, гимназистов, зимой большим развлечением было

кататься на коньках в Бернардинском саду… Место это считалось вполне

приличным, но гимназистам надо было иметь особое разрешение и после какого-

то часа кататься на коньках строжайше запрещалось – ослушников же (за этим

следили вездесущие ненавидимые «помощники классных наставников» -

гимназическая полиция) – на другой день наказывали оставлением после уроков

в гимназии на час или два. Наказание было скучным, похожее на карцер… От

нечего делать мы вяло готовили уроки и всегда разболевалась голова»[222].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14