Культурно-бытовой облик учащихся начальной и средней школы XIX начала ХХ веков

«Говоря о становлении юноши, его внутреннего мира и характера, необходимо

помнить, что воспитывают не только учителя, но и среда соучеников. Надо

сказать, что большинство из них усвоили прививаемые в гимназии

положительные основные человеческие качества: как правило, мальчики, а

потом и юноши были честны, справедливы, не трусливы, хорошие

товарищи»[266].

В среде одноклассников были свои правила, этикет, законы, которым

должны были подчиняться все. Например, среди одноклассников А. Никитина был

такой обычай: «Говорить между товарищами ты не было принято даже в младших

классах. Несмотря на то, что по семи лет приходилось проводить юношам друг

с другом, всё-таки вы не изменялось на ты… В старших классах доводили

вежливости до смешного. Иные не только пожимали друг другу руки, но даже

кланялись, здороваясь и прощаясь»[267].

И потому особенно трудным было положение новичков, вновь прибывших

учащихся. Их главное затруднение заключалось в том, что они были совершенно

не знакомы с новой средой и её законами. Во многих учебных заведениях

новички подвергались всевозможным унижениям, как это случилось с В.

Короленко в первый день в школе: «В ближайшую перемену я не вышел, а меня

вынесло на двор, точно бурным потоком. И тотчас же завертело, как щепку. Я

был новичок. Это было заметно, и на меня посыпались щипки, толчки и удары

по ушам. Ударить по уху так, чтобы щелкнуло, точно хлопушкой, называлось на

гимназическом жаргоне «дать фаца», и некоторые старые гимназисты достигали

в этом искусстве значительного совершенства. У меня вдобавок была коротко

остриженная голова и несколько торчащие уши. Поэтому, пока я беспомощно

оглядывался, вокруг моей головы стояла пальба, точно из пулемета…»[268]. Но

в некоторых учебных заведениях были совершенно другие правила касательно

новичков, новенькие не третировались, а, наоборот, оберегались, как об этом

рассказывает В. Сиони его новый товарищ: «… новичок лицо некоторым образом

неприкосновенное… новичков не учат, а … они сами должны присматриваться,

учиться.

Подростки – то другое дело, … они уж и сами много знают, а чего не

знают, то мы сами добавляем. Их не грех поучить, если сами не успели

выучиться сразу»[269].

Далее ученик оказывался либо в среде, в которой не было никаких

понятий о дружбе (Н. Булюбаш сетует на такие отношения в своём

классе[270]), либо в дружном коллективе, либо вне всякого коллектива.

Последнее происходило уже по вине самого учащегося, как это произошло,

например, с С. Аксаковым: «…всего более приводили меня в отчаяние товарищи:

…мальчики одних лет со мною и даже моложе, находившиеся в низшем классе, по

большей части 6ыли нестерпимые шалуны и озорники; с остальными я имел так

мало сходного, общего в наших понятиях, интересах и нравах, что я не мог с

ними сблизиться и посреди многочисленного общества оставался уединенным.

Все были здоровы, довольны и нестерпимо веселы, так что я не встречал ни

одного сколько-нибудь печального или задумчивого мальчика, который мог бы

принять участие в моей постоянной грусти. Я смело бросился бы к нему на шею

и поделился бы моим внутренним состоянием. «Что это за чудо, - думал я, -

верно, у этих детей нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер, ни дому,

ни саду в деревне», и начинал сожалеть о них. Но скоро удостоверился, что

почти у всех были отцы, и матери, и семейства, а у иных и дома и сады в

деревне, но только недоставало того чувства горячей привязанности к

семейству и дому, которым было преисполнено мое сердце. Само собой

разумеется, что я как нелюдим, как неженка, недотрога, как маменкин сынок,

который все хнычет по маменьке,- сейчас сделался предметом насмешек своих

товарищей…» [271].

И всё же чаще всего коллектив в классе был очень дружным, как,

например, у М. Добужинского: «Мои новые товарищи были симпатичные, умели

хорошо подсказывать, передавать «шпаргалки» и делились со мной

подстрочниками[272]». Некоторые мемуаристы, вспоминая свои школьные годы,

видели причину такой дружбы в сплоченности против «угнетателей» - учителей,

начальства, так, по крайней мере, считал Н. Щапов: «Отношения учеников

между собою всё время были очень дружественными, никакой травли друг друга,

расслоения на касты не было. В общем, считалось, что ученики – одна

сторона, учителя – другая. Мы внутри первой должны держаться как союзники,

всячески помогая друг другу против второй. Но злобных выходок против

учителей я почти не помню…»[273]. О том же пишет и А. Греков: «Было дружное

товарищество между учениками и жаловаться не полагалось. Все провинности

отдельных лиц покрывал весь класс, и мы, помню, не раз отсиживали всем

классом «без обеда», укрывая чью-нибудь проказу»[274]. Не выдавать

провинившихся одноклассников был главный способ противостояния начальству:

«Класс наш… отличался большим дружелюбием и согласием между собою; твердым

убеждением и правилом было: никого не выдавать и ни под каким видом и ни в

каком случае. Имя фискала самая позорная, которым награждался изменник или

не желавший участвовать в шалости всего класса»[275].

Такое явление как фискалы существовало практически во всех учебных

заведениях. Среди начальства это считалось отличным способом контроля

учеников. Сами фискалы при этом пользовались всеобщей ненавистью: «… как

говорится, в семье не без урода. Были среди гимназистов и подхалимы, и

фискалы, и вруны. Но вся масса учащихся в нашем, например, классе

относилась к таким типам нетерпимо. Это выражалось нередко и в определенных

реакциях. Особенно активно боролись с фискальством. Так, если ученик

фискалил, выдавал товарища, ему устраивали «темную». Такие меры применялись

в младших и средних классах, в старших выдерживался бойкот в отношении

таких типов: им не подавали руки, с ними не разговаривали, не принимали в

компанию, пока провинившийся не попросит извинения и не покажет своим

поведением, что стал настоящим товарищем. Нетерпимо относились и к

жадности, зазнайству, нежеланию помочь товарищу в учебе»[276].

Отношение к фискалам могло быть и более пассивное, как, например, в

Коммерческом училище, в котором учился И. Селиванов: «Воспитанники,

разумеется, вообще их терпеть не могли, но тем не менее боялись их, а

некоторые даже подличали перед ними. Те же, которые показывали им свое

отвращение, естественно подвергались доносам более частым нежели прочие.

Скажу более, директорских шпионов у нас боялись даже наши надзиратели

(гувернеры), особенно которые были слабее, или лучше сказать, добрее

характером; они иногда доносили о наших шалостях директору, единственно из

опасения как бы он не узнал о них стороною, через своих фискалов»[277].

Начальство пыталось контролировать учеников и с помощью официальных

«надзирателей»: «Перейдя в 7 класс, я был сделан старшиной, то есть

надзирателем над всеми учениками гимназии, и, несмотря на это, я не помню

со стороны моих товарищей ни малейшего проявления вражды или злобы…»[278].

Иногда была и похожая должность надзирателя над отдельным классом: «Старшой

назначался инспектором из лучших учеников; он хранил журнал класса и обязан

был, в отсутствии учителя, наблюдать за тишиною»[279]. Но нередко такие

старшие принимали участие в общих шалостях класса и покрывали

провинившихся.

Объединяла класс вражда не только с начальством, но и с другими

классами и учебными заведениями. Такую вражду описывает А. Греков, бывший

учеником городского училища, в здании которого находилось «… в нижнем

этаже и окружное (равное уездному) училище, где обучались под час уже

великовозрастные (лет по 15-16) парни, бывшие грозой гимназистов и

реалистов. Дело в том, что между учениками городского и окружного училищ с

одной стороны, и реального и гимназии – с другой, шла постоянная упорная

война. Это была своего рода классовая рознь, потому что в реальную гимназию

попадали всё же более обеспеченные дети или дети более сознательных

родителей… Поэтому вражда была и так как в нашей школе и в окружном ребята

были поздоровее, то стычки обычно заканчивались поражением

гимназистов»[280]. Похожее описание можно встретить и у А. Афанасьева: «В

снежки мы играли так: класс выходил на класс, или несколько классов

соединялись и выступали против других классов, и победители долго гнали

побежденных, преследуя комками оледенелого снега; и те и другие часто

возвращались в классы с подбитыми и всегда раскрасневшимися лицами. На

кулачки дрались гимназисты несколько раз… с учениками уездного училища, с

которыми неизвестно почему, была давняя вражда. Неприязненно смотрели

гимназисты и на семинарию, и на кантонистов; но здесь до открытого боя не

доходило, а кончалось перебранкою и отдельными стычками. Кантонисты

дразнили гимназистов за красные воротники – красной говядиной…»[281].

Взаимоотношения товарищей зависели и от сословного положения

учащихся. Так, появившиеся с новым директором во 2-ой Одесской гимназии,

где учился М. Сукенников, отпрыски богатейших людей округа (М. Сукенников

их называет «золотая молодежь») оказали серьёзное влияние на атмосферу,

царившую здесь до этого: «Эта золотая молодежь… внесла совершенно новый

дух, дотоле незнакомые веяния в нашу «демократическую» и «плебейскую»

гимназическую среду. Мы все, например, приходили в гимназию пешком; только

жившие далеко приезжали в гимназию по «конке», а золотая молодежь приезжала

в гимназию в собственных шикарных каретах или на наемных извозчиках…

Швейцар встречал их с поклоном, сам снимал с них шинели подавал им их после

окончания уроков […]

…всилу подражания многие из нашей среды, раньше и не помышлявшие о

франтовстве, стали тянуться за золотой молодежью: нашили себе смушковые

воротники на шинели, заказали новые мундиры в обтяжку и куртки без пуговиц,

на крючках, фуражки с большими полями и так далее.

Золотая молодежь действовала на нас и в другом отношении растлевающим

образом. Мы все, в средних классах, будучи более или менее прилежными, были

очень скромными юношами. Мы готовили[282] дома уроки, ходили гулять и друг

к другу в гости, держались своей среды, беседовали всегда мирно и дружески,

были откровенны и искренни, и почти все мы много, очень много читали. От

золотой молодежи мы впервые услышали слова, значение которых нам было лишь

на половину знакомо и понятно: «кафе-шантан», «кофейная» и «биллиярд»… В

двух местных кафе-шантанах по вечерам дежурили помощники классных

наставников, да и сторожа при входе, вообще, не впускали воспитанников

среднеучебных заведений. Золотая же наша молодежь имела так называемое

«партикулярное платье»: пиджачные костюмы и шляпы. Они переодевались и

вполне беспрепятственно посещали кафе-шантаны, в то время как мы, их

товарищи по пятому или шестому классу, еще и мечтать об этом не смели»[283]

Часто у мемуаристов в рассказах о школьном товариществе можно

встретить строки, производящие удручающее впечатление: «У нас на квартире

по ночам мальчики 15 – 17 лет составляли складчину, покупали водку и

пировали до утра. В классе они спали или, забравшись на заднюю парту,

играли в карты…В стенах гимназии еще царил дух розги, которая уже

оффициально была запрещена, но об этой розге ученики сохранили свежие

предания и называли имена героев, которые, сорвавшись с позорной скамьи,

зверски бросались на экзекуторов»[284]. Подобная же картина описана и у А.

Галахова: «До прихода учителя в классе стоял стон стоном от шума, возни и

драк. Слова, не допускаемые в печати, так и сыпались со всех сторон»[285].

При этом А. Никитин смотрел на такое положение дел не столь пессимистично:

«…полсотни мальчиков возились на свободе – пели солдатские песни, «жали

масло», дрались на кулачках, рисовали порнографические изображения на

досках и рассматривали порнографические картинки.

Но в то же время, я решительно не могу сказать, чтобы это были

нравственно испорченные мальчики. Эта была просто ребяческая удаль

одиннадцати и двенадцатилетних ребят, предоставленных самим себе» [286] .

Как видно, влияние, оказываемое одноклассниками друг на друга, было

значительно. Класс обычно воспитывал дружеские чувства, пусть даже в борьбе

с начальством. А воспитание учащиеся обыкновенно получали соответственно

нравственному развитию класса, да и всего учебного заведения в целом.

5. Быт

Для описания культурно-бытового облика учащихся, конечно же,

необходимо сказать и о быте школьников. Тем более что быт их был особенным

из-за возрастной специфики и огромного влияния на него школы. Прежде всего,

школа влияла на внешний облик учащихся.

5.1. Форма

Внешний облик учащихся составляла чаще всего форма, обычно военного

образца и собственно полувоенного характера. Форма менялась – она зависела

от общих тенденций в развитии форменной одежды в России, от правительства,

учебного округа (в разных местах форма могла резко отличаться).

Для описания формы николаевского времени используем «Воспоминания» Н.

Златовратского: «…невероятно блестящий, но и крайне несуразный

гимназический мундир николаевских времен, который мы называли «спереди

кофта, а сзади фрак», с громадным, тугим, стоячим, шитым золотым позументом

воротником, который держал все тело в самом неестественном положении; тем

не менее он меня приводил в самое восторженное настроение»[287].

С 70-х гг. XIX века, например, носили такую форму (по уставу гимназий

и прогимназий 30 июня 1871 г.): «§ 29. Одежда учеников в гимназии и

прогимназии составляют полукафтан тёмно-синего сукна однобортный, не

доходящий до колен, застёгивающийся на 9 посеребренных гладких, выпуклых

пуговиц, с 4 такими же пуговицами сзади по концам карманных клапанов,

воротник (скошенный) и обшлага прямые одного сукна с мундиром, поверху

воротника нашит узкий серебряный галун, а у обшлагов, где разрез, по две

малые пуговицы.

Шаровары тёмно-синего сукна.

Пальто серого сукна, двубортное, офицерского образца, пуговицы такие

же, как на мундире; петлицы на воротнике одинакового с кафтаном сукна, с

белой выпушкой и пуговицей.

Шапка – одинакового с полукафтаном сукна по образцу военных кепи, с

белыми выпушками вокруг тульи и верхнего края околыша. На околыше над

козырьком жестяной посеребренный знак, состоящий из двух лавровых листьев,

перекрещивающихся стеблями, между коими помещены прописные заглавные буквы

названия города и гимназии или прогимназии с их номером, где таковой есть,

например: С.П.Б. I Г. (С.- Петербургская Первая гимназия) или Р.Г.

(Ришельевская гимназия), или О. 2 Г. (Одесская Вторая гимназия), или Б.Л.П.

(Брест-Литовская прогимназия).

Сверх сего дозволяется носить:

Башлык из верблюжьего сукна без галуна; и шинель серого сукна, по образцу

военных, с воротником того же сукна, но без клапанов (петличек)»[288].

Д.Засосов и В.Пызин дают такое описание формы для XX века: «Гимназисты

носили форменную одежду: синюю фуражку с белым кантом и посеребренным

гербом из скрещенных листьев лавра, а между ними номер гимназии, шинель

серого сукна со светлыми пуговицами и синими петлицами, черную тужурку,

лакированный ремень, на котором светлая пряжка с номером гимназии, брюки

черные. В торжественных случаях - мундир из синего сукна, однобортный, с

серебряными галунами по воротнику. В нашей гимназии мундир имели только

единицы, многие семьи были малосостоятельные. Бедным гимназистам иногда

выдавались от Общества всепомоществования недостаточным ученикам деньги на

покупку форменной одежды.

Все обмундирование обычно покупалось на вырост, у первоклассника

часто шинель волочилась по земле, из рукавов. не было видно пальцев,

тужурка доходила чуть не до колен. Но мальчишки росли быстро, года через

два шинель уже была до колен. В семьях, как правило, одежда переходила от

старшего брата к младшему. Было принято, что родители более состоятельные

передавали малоношеное ненужное обмундирование в гимназию для нуждающихся.

В общем, как-то устраивались, и мальчики были все одеты по форме. Особых

придирок к форме не было, требовалось, чтобы было чисто и не было дыр.

Строго следили за тем, чтобы гимназисты были подстрижены, а в старших

классах - со скромными прическами. Если гимназист приходил без ремня или с

космами, его отправляли домой»[289].

Некоторые особые учебные заведения имели и особую форму, как,

например, в Университетском Пансионе: «Форма состояла из синего мундира или

сюртука с малиновым воротником и золоченым прибором, сходная с формой

университетских студентов, от которой отличалась лишь тем, что у них

полагались на воротнике мундира две золоченые петлицы, у нас же

одна…»[290].

В других, особых областях Российской империи была и особая форма.

Например, М. Добужинский, будучи школьником, перебывал в трёх гимназиях –

Петербургской, Одесского учебного округа и Виленской, и получил возможность

сравнить их формы: «Скоро я нарядился в гимназическую форму. Форма

гимназистов Одесского округа, к которому принадлежал Кишинев, отличалась от

петербургской: в Петербурге носили черные блузы и брюки, тут же ходили во

всем сером (как арестанты, мне казалось). Летом же носили парусиновые

рубашки и фуражки, а не белые, как в Петербурге»[291]. А в Виленской

гимназии была другая форма: «Наши черные форменные рубашки с двумя

серебряными пуговками на воротнике, после серых кишиневских, казались мне

даже нарядными; некоторые франты (хотя быть одетым не по форме запрещалось)

носили куртки без пуговиц – на манер «австрийских» – это почему-то

допускалось. Появились тогда вероятно впервые и «белоподкладочники»,

носившие в классе наш парадный синий однобортный мундир, нарочито

укороченный и, как в кавалерии, на белой шелковой подкладке, что тоже

разрешалось»[292]. В Новочеркасской гимназии, где учился А. Греков,

гимназические мундиры были наподобие казачьих чекменей: «В моей памяти как-

то не вяжется гимназия без мундира. Эти мундиры из тёмно-синего сукна были

у нас тогда обязательны к повседневной носке, стоили они всё же недёшево, и

сшить их мог только портной, так что это была довольно сложная история.

Как теперь соображаю, они должны были очень стеснять нас, растущих

малышей. Сшитые в талию с плотной кирасообразной грудью на негнущейся

холстине с поясом, они застёгивались на середине груди на крючки и со

стороны придавали фигуре, конечно, стройность. Но каково было проводить в

нём целые часы на уроках, делать в них же и гимнастику, в них выходить

всюду из дома, в них же стоять в церкви иногда в духоте. Нет, глупее и

стеснительнее этих казачьих мундирчиков вряд ли что можно было придумать

для малышей. Но мы, особенно на первых порах, очень гордились ими. Глупые!

Мы не понимали, что этот самый мундир накладывал на нас ярмо, печать,

которое лишало нас свободы и выдавало с головой при шалости»[293]. Вообще,

в Платовской гимназии гимназисты ходили «в мундирчике с галуном, в штанах с

лампасами алого сукна, в фуражке из тёмно-синего сукна с алым околышем и

«лаврами» - гимназическим значком»[294].

Внешний облик учащихся, установленный для них начальством, можно

дополнить выдержкой из «Правил относительно соблюдения порядка и приличий

учениками Новочеркасской гимназии»:

9) Вне дома ученики обязаны быть всегда в одежде установленной формы.

Положенные для них чекмени должны быть застёгнуты на все крючки. В

летнее время, а именно с 1-го мая по 1-е сентября, дозволяется носить

парусинные блузы, белые фуражки из полотна с установленными буквами.

10) Идя в учебное заведение для учебных занятий, а равно и возвращаясь из

оного, все ученики обязаны нести ранцы на спине…[295]

При некоторых послаблениях начальства, особенно детям влятельных

людей, их форма могла изменяться почти до неузнаваемости, как это случилось

во 2-ой одесской гимназии при М. Сукенникове: «…мы все носили куртки,

мундиры и шинели обыкновенного образца и шаблонного покроя, а появившаяся

отныне среди нас золотая молодежь одевалась весьма изящно и шикарно.

Мундиры у них были на шелковой подкладке… всегда новенькие, чистенькие, что

называется с иголочки. Брюки они всегда носили узенькие, плотно

охватывавшие ноги и нижние части тела, - как это принято у кавалеристов, и

обязательно с штрипками, проходившими внизу, между подошвами и каблуками.

Гимназические куртки у них были также хорошо и изящно сшитые, по

возможности короче и обязательно без полагающихся пуговиц. Очевидно, это

требовала мода. Мы, все остальные, носили… длинные блузы, с блестящими

белыми пуговицами, простые кушаки и, в большинстве случаев, совсем плохо

сшитые мундиры и брюки, а золотая молодежь любила щеголять чистенькой

модной одеждой, умела с каким-то особенным шиком носить свою гимназическую

форму, и фатовски расстегнутые куртки или мундиры, едва застегнутые на одну-

две пуговицы, давали возможность видеть изящные жилетки с цепочками от

часов и кучкой брелоков, белые воротнички и даже модные галстучки. Фуражки

они носили с маленькими козырьками и большими полями, а на шинели уж

обязательно красовался дорогой смушковый воротник…»[296]

Вообще форма могла зависеть и от моды, даже моды в масштабах отдельной

гимназии, но такая форма была уже неофициальная, а ношение её наказуемо.

Например, так было в гимназии при лицее кн. Безбородко в Нежине: «Кто-то из

гимназистов вздумал носить вместо форменной фуражки, войлочную шляпу – так

называемый «бриль»… Другим гимназистам показалось это чем-то

демократическим, и вот началась мода на брили. По выходе из классов, многие

гимназисты появлялись в городе в этих нелепых шляпах. Их преследовало

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14