Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

новгородци Кыеву по Святослава по Ольговиця, заходивъше роте; и бе

мятежь Новгороде, а Святослав дълго не бяше”.[176] То есть

единодушие явно отсутствовало. С одной стороны был не ясен

долгосрочный расклад сил на политической арене русских княжеств, а

с другой, сомнительно, что за год с небольшим в Новгороде успели

забыть те жесткие методы, к которым порой прибегал Святослав. Тем

не менее, очевидно, что выбор был сделан, в первую очередь,

исходя из того факта, что великий князь киевский на тот момент

являлся наиболее значимой политической фигурой.

Общую картину усугублял тот факт, что Всеволод и Святослав не

горели желанием поскорее занять новгородский стол. Они отдавали

себе отчет в том, что в Новгороде о политической стабильности

приходится только мечтать. Святослав в свое время уже прилагал

определенные усилия, чтобы удержаться на этом столе и потому имел

горький опыт. В то же время новгородцы проявляли довольно большую

настойчивость. Дело дошло до того, что решение призвать Святослава

скрепляли присягой («ротой»). В связи с этим И. Я. Фроянов делает

предположение, что решение было не простым и, наверное, принималось

на вечевом сходе.[177] Очень вероятно, что все так и было,

поскольку на этом дело не закончилось. Лаврентьевская летопись

сообщает, что новгородцы “пустиша дети свое в тали, рекуще пусти

к нам Святослава”.[178] Похожие сведения содержит и Лаврентьевская

летопись: “послаша новгородци въ Киевъ къ великому князю Всеволоду

Ольговичю Киевскому, просяще у него брата его Святослава Олговича

княжити у них в Новгороде, а дети своя въ закладъ прислаша”.[179]

О закладе говорит и Тверская летопись, причем в ней уточняется,

что детей в заклад отправили со вторым посольством.[180] Этот

факт, надо полагать, показался новгородскому летописцу слишком

неприглядным, чтобы его упоминать. Однако именно после этого 25

декабря 1139 г. Святослав “въниде” в Новгород.[181]

Появившись вновь в Новгороде, Святослав застал там посадником

Якуна Мирославича, который занимал эту должность еще со времени

его первого новгородского княжения. Правда, по версии Н. Л.

Подвигиной, Якун уходил вместе со Святославом в 1138 г. и вернулся

вместе с ним в 1139 г. При этом он не лишался

посадничества.[182] Однако такое изложение событий никак не

подтверждается источниками. По словам И. Я. Фроянова, она все

перепутала.[183] В. Л. Янин видит в факте занятия должности

посадника Якуном при нескольких князьях подтверждение того, что “с

политической точки зрения союз с Суздалем означает компромисс между

сторонниками Чернигова и сторонниками Мстиславичей”. Кроме того,

данный факт являет собой пример политической непоследовательности в

тот период.[184] Данное объяснение выглядит весьма шатко, и это

отмечает И. Я. Фроянов: “С большей уверенностью мы можем говорить о

том, что между сменяемостью посадников и переменами на

новгородском столе не было столь жесткой зависимости”. Ученый не

согласен с “партийным” подходом к изучаемой теме и основную роль

отводит новгородской общине в целом. Именно такую роль и

подтверждает, по его мнению, посадничество Якуна при Святославе и

Ростиславе.[185]

С вокняжением Святослава спокойствия в Новгороде не наступило.

У Святослава и его противников в новгородской общине оказалась

слишком хорошая память. По словам Н. И. Костомарова, “месяца через

два новгородцы невзлюбили Святослава”.[186] Не ясно, откуда у

исследователя такие данные о сроках вновь возникшей нелюбви

новгородцев к своему князю. Впрочем, чувство нелюбви у князя и

новгородцев, похоже, было обоюдным. Святослав принялся за старое

свое занятие, то есть начал изводить своих врагов: “потоциша Кыеву

къ Всеволоду Къснятина Микулъциця, и пакы по немь инехъ муж 6,

оковавъше, Полюда Къснятиниця, Демьяна, инехъ колико”.[187] И. Я.

Фроянов отмечает, что, судя “по некоторым летописным нюансам,

новгородцы воспринимали эти гонения как злое противное небесным

силам деяние”. При этом он указывает на мрачное знамение 20 марта

1140 г., свидетельство о котором помещено как раз перед сообщением

об отправке в Киев узников.[188] Догадка исследователя не лишена

оснований, но сомнительно, что речь в данном случае можно вести о

новгородской общине в целом. Очевидно, что опора у Святослава на

тот момент в Новгороде была довольно основательная, иначе с ним

не замедлили бы попрощаться.

В следующем, 1141 г. “придоша ис Кыева от Всеволода по брата

Святослава вести Кыеву; «а сына моего, рече, приимите собе

князя»”.[189] Причины, по каким киевский князь принял такое

решение, нам не ясны. Кроме того, вновь имеется разночтение с

другими летописями. Например, Лаврентьевская сообщает: “Новгородци

выгнаша Святослава и ко Всеволоду прислаша епископа с мужи своими,

рекуще даи нам сын свои, а Святослава не хочем”.[190] Ипатьевская

летопись гласит: “почаша въставити Новгородци у вечи на Святослава

про его злобу. Он же узрев, оже вставають на нь Новгородьци,

посла к брату Всеволоду, река ему тягота, брате, в людех сих, а

не хочю в них быти, а кого тобе любо, того посли”.[191]

Из летописей не ясно, в чем все-таки конкретно заключалась

“злоба” новгородского князя. По мысли С. М. Соловьева, она состояла

именно в том, что он не забыл своих врагов, бывших причиною его

изгнания.[192] Другими словами, Святослав оказался злопамятен. Еще

одну версию развития событий излагает Никоновская летопись: “а къ

великому князю Всеволоду Олговичю Киевскому послаша епископа Нефонта

съ мужи своими, глаголюще: «дай намъ сына своего Святослава, а

брата твоего Святослава Олговича не хощемъ, и уже выгнахомъ его

изъ Новагорода съ княжениа»”.[193] По мнению Н. И. Костомарова,

“Всеволод киевский интриговал против брата и послал в Новгород

своих приближенных – настраивать новгородцев, чтоб они просили себе

в князья его сына. Интрига прошла удачно”.[194] Рассматривая

версию, представленную новгородским летописцем, В. Л. Янин делает

следующее заключение: “Спустя каких-нибудь три года после восстания

1136 г. практически возрождается старая схема взаимоотношений с

великокняжеской властью: новгородский князь Святослав – родной брат

киевского князя и его ближайший союзник. Эта ситуация создает

условия для активного вмешательства великого князя в новгородские

дела, но она также ведет и к обострению антикняжеской

борьбы”.[195]

Все это может быть верным только в том случае, если борьба

в 1136 г. велась против института княжения как такового и

достоверной является версия, изложенная в Новгородской Первой

летописи. Если первое никак не просматривается в тех событиях, и

это было показано в первой главе данной работы, то достоверность

слов новгородского летописца ставится под сомнение другими

летописями и им самим. И. Я. Фроянов отмечает, что “новгородский

летописец сгладил острые углы и перенес вину с новгородцев на

Всеволода, изобразив его инициатором смены князей на местном столе,

но тут же проговорился, рассказав о том, как Святослав, «боявъся

новгородьць», бежал «отаи в ноць»”.[196] Действительно Новгородская

Первая летопись гласит: “И яко послаша епископа по сына его и

много лепьшихъ людии, а Святославу реша: «а ты пожиди брата, то

же поидеши»; онъ же убоявъся новгородьць: чи прельстивъше мя

имуть, и бежа отаи въ ноць; Якунъ съ нимь бежа.”[197] Бегство

посадника и его брата Прокопия подтверждают и другие летописи.[198]

Вспоминая, что Якун прекрасно пережил первый уход Святослава,

необходимо признать наличие весомых причин у князя “убояться”

новгородцев. Более того, вслед беглецам была послана погоня.

Относительно погони в источниках разногласий нет, но наиболее полно

ее освещает Никоновская летопись: “Новгородци же гнаша за Якуномъ

и за братомъ его, и сугнавше его на пути, и много бивше, точию

при смерти оставиша его, и обнажиша его всего якоже мати родила

его, и свергоша его съ мосту въ воду; но Богъ смерти не предаде

его, прибреде бо къ брегу, и къ тому не биша его, но взяша у

него тысящу рублевъ, а у брата его пятсотъ рублевъ, и възложиша

на нихъ железа тяжки на руце и на нозе, и послаша их в

заточение в Чюдь. Потомъ же, времени минувъшу, приведе ихъ къ

себе князь великий Юрьи Владимеричь Маномашь въ Суждаль, и жены

ихъ и дети ихъ изъ Новагорода, и держа ихъ у себе въ любви и

в милости. А Новгородци взяша себе изъ Суждаля Судила Нежатича и

Страждтка, иже убо бежали Святослава ради, и Якуна и брата его

ради Прокопия изъ Новагорода, и даша посадничество Судилу

Иванковичю”.[199] Из приведенного отрывка видно, что особое

неудовольствие новгородцев вызывал как раз Якун. Видимо, с него

как члена общины был иной спрос, нежели с пришлого князя.

Совершенно не понятно, почему Н. И. Костомаров решил, что “за

Святославом послали погоню; Святослав убежал от погони; поймали на

дороге бежавшего за ним вслед посадника Якуна с товарищами”.[200]

Из летописей никак не следует, что погоню посылали за князем и,

кроме того, что Якун бежал вместе с князем. Возможно организация

побега князя было делом его рук.

Между тем Юрий Долгорукий вновь выступил как третья сторона.

У него явно были хорошие отношения с Якуном в бытность сына

новгородским князем. Но и с “оппозицией” у Юрия были отличные

отношения, если у него поочередно находили защиту представители

разных сторон. В этом свете вызывает определенные сомнения

утверждение А. В. Петрова относительно того, что именно Якун “послал

за своим союзником Святославом Ольговичем” в 1139 г.[201] Во-

первых, источники не дают оснований утверждать, что это была

именно его инициатива. Учитывая сложность и растянутость во времени

процесса второго призвания Святослава, сомнительно, что он был в

силах по своему усмотрению манипулировать общественным мнением, да

еще с использованием таких методов как клятва и заложники. Во-

вторых, непонятна степень союзничества Якуна и Святослава в свете

того, что посадник не пострадал после первого ухода Святослава,

хотя политика последнего в Новгороде в первое княжение была едва

ли мягче, чем во второе. Кроме того, совсем не ясна политика

Юрия Долгорукого, сын которого потерял новгородский стол после

отказа новгородцев пойти с ним на Киев, и вот теперь, после

бегства брата киевского князя из Новгорода, он укрывает у себя

человека, мягко говоря, не пошедшего на сотрудничество с ним. Судя

по летописи, как раз киевская сторона не проявила ни малейшей

заботы о судьбе новгородского посадника и его родственников.

Тем временем, по словам новгородского летописца, “разгневася

Всеволодъ, и прия слы вся и епископа и гость. И седеша

новгородци бес князя 9 месяць”.[202] А. В. Петров из этого делает

вывод о том, что гнев Всеволода и задержку им послов вызвали

именно бегство брата и расправа над Якуном.[203] Но и тут

новгородский летописец вновь недоговаривает. Потому вывод А. В.

Петрова представляется преждевременным и неверным. Кроме того, мы

видели, что киевский князь не проявил не малейшей

заинтересованности в судьбе Якуна. Для уточнения вопроса о причине

гнева Всеволода надо обратиться к другим летописям. Дело в том,

что перед тем как разгневаться, киевский князь послал в Новгород

своего сына в соответствии с договоренностью с представителями

города. Сын Всеволода уже миновал Чернигов, когда новое

новгородское посольство пришло в Киев: “Не хощемъ сына твоего

княжити у насъ въ Новегороде, ни брата твоего, ни племяни твоего,

но хощемъ племени Владимера Маномаха княжити у насъ”.[204] Таким

образом, в Новгороде уже успели перемениться настроения. Киевский

же князь имел в своем арсенале довольно ограниченный набор

инструментов воздействия. Он приказал задержать всех представителей

Новгорода, в том числе, купцов. То есть началась блокада.

Отсутствие князя не устраивало новгородцев, и они искали

выход из создавшегося положения. Н. И. Костомаров совершенно верно

описал задачу, которую им следовало решать: “Стали в Новгороде

стараться, как бы обе стороны примирить так, чтоб и киевского

князя больше не раздражать, и Новгород получил бы себе князя из

Мономаховичей по своей воле”.[205] Сначала они “призваша и-Суждаля

Судилу, Нежату, Страшка”. А затем “послаша по Гюргя по князя

Суждалю, и не иде, нъ посла сынъ свои Ростислав, оже оти преже

былъ”. 26 ноября 1141 г. Ростислав пришел в Новгород.[206]

Никоновская летопись дает более полное описание причин, побудивших

новгородцев к таким действиям: “Новгородци не терпяще безо князя

седети, и бысть въ нихъ молва и смущение много, понеже и жито

къ нимъ ни откуду не же идяше, но и купцевъ, ходящихъ изъ

Новагорода въ Русь, повеле князь велики Всеволод Олговичь Киевский

имати и метати въ погребы; и бысть въ Новегороде скорбь

велиа”.[207] Но, несмотря на давление, новгородцы продолжали

сопротивляться воле киевского князя. Ростислав вновь исполнял роль

компромиссного князя. В связи с этим вновь нет причин говорить об

антикняжеской борьбе в Новгороде, так как борьба велась по-

прежнему против определенных персоналий на княжеском столе. Если

вспомнить эпизод, когда новгородцы девять месяцев сидели без князя,

и это подтолкнуло их к усиленным поискам себе князя, то

становится совершенно очевидным тот факт, что вести речь об

антикняжеской борьбе не приходится. Иначе такая борьба носила

странный бесцельный и бессмысленный характер. По словам В. Т.

Пашуто, ”установление республиканского строя не избавило новгородских

бояр от необходимости приглашать в Новгород князей, главным

образом для руководства всеми вооруженными силами для защиты прав

и привилегий местного боярства, ибо классовая борьба не раз

потрясала республику”.[208]

Нам сегодня трудно полностью понять, что подталкивало

новгородцев к обязательному поиску князя, несмотря на то, что

Новгород порой прекрасно обходился и без него. Однако подход В. Т.

Пашуто явно страдает некоторыми перегибами. Так, например, никакой

особой классовой борьбы в рассматриваемом периоде нам пока

обнаружить не удалось. Возможно, в значительной степени движущие

мотивы лежали в сфере бессознательного, или, говоря по другому, в

особенностях ментальности. Как писал Н. И. Костомаров, “по понятиям

века, казалось невозможным сидеть без князя”.[209] Конечно, нельзя

отодвигать на второй план такие факторы, как блокаду, но

сомнительно, что возможна ситуация, когда действовал бы какой-то

фактор в чистом виде. Только переплетение ряда разноплоскостных

факторов в реальной жизни дают тот или иной результат. По мнению

Е. Ф. Шмурло “для новгородцев князь - неизбежное зло.” Он был

необходим как военачальник, судья и защитник торговли, но для

населения он был чужой.[210] Кроме того, в рассмотренной ситуации

не видно и возрождения системы взаимоотношений с великокняжеской

властью, существовавшей до 30-х гг. XII в. Следует полностью

согласиться с О. В. Мартышиным в отношении того, что “княжеская

власть была необходимостью для Новгорода. Новгородцы настаивали не

на упразднении ее, а на свободном избрании и изгнании князя, на

превращении его в должностное лицо”.[211]

Новгородцы изъявили желание принять от киевского князя его

шурина, князя Святополка Мстиславича, брата изгнанного в 1136 г.

Всеволода Мстиславича. Ольгович же не хотел “перепустити Новагорода

Володимерь племени”.[212] Едва до новгородцев дошла весть о том,

что Святополк идет к ним, как Ростислав был посажен в “епископль

двор”, где и провел 4 месяца. Только 19 апреля 1142 г., после

прихода в город Святополка, Ростислав был отпущен к отцу.[213]

Таким образом, Всеволод вынужден был пойти на компромисс. По

словам С. М. Соловьева, причина такого решения Новгорода лежала в

том, что “теперь надобно было выбрать из двух одно: удержать сына

Юрьева и войти во вражду с великим князем и Мстиславичами или

принять Святополка и враждовать с одним Юрием”.[214] Возможно,

наиболее точно причину предпочтения новгородцев Ростиславу Святополка

уловил В. Л. Янин: “Наиболее желательным претендентом на

новгородский стол, иными словами, претендентом, пользовавшимся

наиболее полной поддержкой в Новгороде, был родной брат изгнанного

в 1136 г. Всеволода Святополк Мстиславич, преимуществом которого

было изгойство. В случае его избрания на новгородский стол он мог

бы стать князем, независимым от Киева и сильного Суздаля”.[215]

И. Я. Фроянов, придерживаясь аналогичной точки зрения, уточняет:

“Приняв это наблюдение В. Л. Янина, подчеркнем, что оно как раз и

опровергает мысль о «партийных» пружинах действия механизма смены

князей в Новгороде, указывая на общие интересы новгородской общины

как главный рычаг княжеских переворотов в волховской столице”.[216]

Следует заметить, что это уточнение весьма спорно. Новгородские

“партии” вовсе не обязательно должны были жаждать опеки Киева или

Суздаля. Кроме того, говоря о партиях в Новгороде тех времен,

надо понимать, что “в Новгороде шли бесконечные распри из-за

влияния в городе, из-за прибыльных должностей между крупнейшими

боярскими кланами, опиравшимися на поддержку своих улиц и

концов”.[217] Точно также новгородская община вполне могла

испытывать определенную симпатию суздальскому или киевскому князю.

Просто такая симпатия была явлением временным, что вполне нормально

и обуславливалось определенными обстоятельствами в каждом конкретном

случае. Более того, мы уже дважды видели, как в тяжелой ситуации

такие симпатии приводили на новгородский княжеский стол Ростислава.

А. В. Петров также склоняется к той точке зрения, что причиной

посажения новгородцами у себя Святополка было его изгойство. Кроме

того, “определенную роль здесь, вероятно, сыграло и то

обстоятельство, что владыка Нифонт был активным сторонником

Мстиславичей”.[218] Надо отметить, что Нифонт мог продвигать эту

идею во время посольства, но влияние на выбор между сидящим уже

Ростиславом и подошедшим Святополком он вряд ли мог оказать хотя

бы потому, что был в тот момент в составе отпущенного первого

посольства.

Святополку Мстиславичу суждено было находиться у власти в

Новгороде до 1148 г. “Тои же осени присла Изяслав ис Кыева сына

своего Ярослава, и прияша новгородьци, а Святопълка выведе злобы

его ради и дасть ему Володимирь”.[219] Характер “злобы” Святополка

нам вновь не известен. Вполне вероятно, что это уже стало

ритуальной характеристикой князей, покидавших новгородский княжеский

стол не по своей воле. Очевидно, у Святополка и новгородцев не

было особых причин полюбить друг друга. К этому времени у

Новгорода уже явно сложилась слава беспокойного города. С другой

стороны, правление Святополка в целом новгородцев устраивало, так

как “злобу” его они терпели шесть лет. Более вероятная причина

смены князя в 1148 г., на наш взгляд, кроется во внешнеполитической

ситуации и взаимоотношениях Новгорода с Юрием Долгоруким. Это

время характеризуется чередой прямых и косвенных конфликтов Юрия

Долгорукого и Киева.[220] Кроме того, отсутствовал мир у Юрия и

Новгорода. В 1148 г. новгородский архиепископ Нифонт ходил в

Суздаль, пытаясь заключить мир с суздальским князем. Однако,

несмотря на теплый прием “съ любъвью” главной цели достигнуть ему

не удалось.[221] По мнению С. М. Соловьева, причина перемены на

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9