Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

бегати мнози ко князю Всеволоду Мстиславичю въ Псковъ, и бежаще

грабяху домы и села многихъ”.[129] Тем временем Святослав взялся

за укрепление своей власти: “нача испытывати бояръ новгородцкыхъ, и

изыскавъ, инехъ казни, а инехъ въ темници затвори, а инехъ

укрепи крестнымъ целованиемъ; таже потомъ Святославъ Олговичь

совокупи всю землю Новгородцкую, и брата своего Глеба, и воинство

града Курска и Половци, и идоша на Псковъ прогонити

Всеволода”.[130] Однако репрессии Святослава имели неожиданный

результат – Псков стал оплотом сторонников Всеволода. Военный поход

окончился ничем. И совершенно прав В. Л. Янин, когда говорит о

том, что “Именно события 1136 г. коренным образом изменили статус

взаимоотношений Новгорода и Пскова”.[131] Даже смерть Всеволода в

1137 г. ситуации не исправила. Псковичи пригласили его брата

Святополка, и “не бе мира съ ними”.[132] По мнению И. Я. Фроянова,

“здесь проявился симптом процесса дробления, разложения города-

государства, каким был Новгород, на новые более мелкие

государственные образования, наблюдаемого и в других землях-волостях.

Вместе с тем тенденция к выделению Пскова из Новгородской волости

свидетельствует о завершении становления самого Новгорода как города-

государства”.[133]

Подводя итог событиям первых четырех десятилетий XII в., надо

отметить, что под воздействием комплекса внутренних и внешних

факторов Новгород в значительной мере изменил свой статус среди

других русских земель. Зачастую эти изменения стали следствием не

специально заранее обдуманных действий со стороны какой то

социальной группы либо новгородского общества в целом, а стечения

обстоятельств и самого хода развития новгородского общества в

предшествующее и описанное время. Свой отпечаток наложила и

удаленность Новгорода от зоны основных интересов князей дома

Рюрика, ослабление Киева вследствие того что “раздрася” земля

Русская. Несомненно, что при этом наиболее активную роль сыграли

бояре. Видимо, это стало результатом того, что боярство оказалось

наиболее подготовленной к такому повороту событий частью общества.

Новгородскому боярству, несмотря на свои разногласия, в целом

удавалось сдерживать страсти и не допускать бесконтрольных смут,

которые могли бы поставить крест и на тех вольностях, которые у

Новгорода уже были. То, что они оказывали свое влияние, было

вполне нормально и даже благотворно для Новгорода. Однако летопись

не дает оснований говорить о диктате боярства и тем более наличии

столкновений на классовой почве. Борьба носила скорее политический

характер с вовлечением широких масс свободного люда. В целом можно

согласиться с В. Л. Яниным и сказать, что в Новгороде шло

становление демократии. При этом, однако, следует уточнить, что это

была русская демократия образца XII в., формировавшаяся под

влиянием реалий того времени, то есть имевшая определенную местную

и временную специфику. Сам по себе князь как институт власти для

новгородцев не являлся объектом ненависти. Они желали избавиться от

отдельных конкретных персоналий, занимавших княжеский стол.

Глава 2. Волнения после 1137 года

ПРОДОЛЖАя РАССМОТРЕНИЕ СПЕЦИФИКИ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИчЕСКОЙ ЖИЗНИ

НОВГОРОДА ВЕЛИКОГО В XII ВЕКЕ, НАДО ОТМЕТИТЬ, чТО СОБЫТИя 1136-1137

ГГ. НЕЛЬЗя СчИТАТЬ ДАТОЙ ВОЗНИКНОВЕНИя НОВГОРОДСКОЙ РЕСПУБЛИКИ.

ОДНАКО НЕТ СОМНЕНИЙ, чТО ОНИ СТАЛИ ВАЖНЫМ ЭТАПОМ УТВЕРЖДЕНИя

НЕЗАВИСИМОСТИ ОТ КИЕВА. ПО СПРАВЕДЛИВОМУ ЗАМЕчАНИЮ О. В. МАРТЫШИНА,

ВАЖНЫМ СЛЕДСТВИЕМ СОБЫТИЙ 1136-1137 ГГ. СТАЛА УТРАТА КНяЖЕСКОЙ

ВЛАСТЬЮ СТАБИЛЬНОСТИ В НОВГОРОДЕ.[134] БОЛЕЕ ТОГО, НА НАШ ВЗГЛяД,

НЕКОРРЕКТНО ГОВОРИТЬ О КАКОЙ БЫ ТО НИ БЫЛО СТАБИЛЬНОСТИ В

НОВГОРОДЕ ТОГО ВРЕМЕНИ В ЦЕЛОМ. НОВГОРОДСКАя ПЕРВАя ЛЕТОПИСЬ

ПЕСТРИТ СООБЩЕНИяМИ О “ПЕРЕВОРОТАХ”, НО, ДУМАЕТСя, ПРЕУВЕЛИчЕНИЕМ

БУДЕТ СчИТАТЬ, чТО ДЕЛО ОГРАНИчИВАЛОСЬ СМЕЩЕНИЕМ ОДНИХ КНяЗЕЙ И

ПРИЗВАНИЕМ ДРУГИХ. ПРОЦЕСС, ЕСТЕСТВЕННО, НЕ МОГ ПРОХОДИТЬ В “чИСТОМ

ВИДЕ”. ОН ТЕМ ИЛИ ИНЫМ ОБРАЗОМ ЗАТРАГИВАЛ ШИРОКИЙ КРУГ ЛЮДЕЙ И

БЫЛ СВяЗАН С РАЗЛИчНЫМИ СОБЫТИяМИ ТОГО ИЛИ ИНОГО ПЛАНА. ПО

МНЕНИЮ В. Т. ПАШУТО, ИСТОРИя НОВГОРОДСКОЙ САМОСТОяТЕЛЬНОСТИ ВПЛОТЬ ДО

МОНГОЛЬСКОГО НАШЕСТВИя ХАРАКТЕРИЗОВАЛАСЬ ОСТРОЙ КЛАССОВОЙ БОРЬБОЙ,

РЕЗУЛЬТАТОМ КОТОРОЙ И БЫЛИ МНОГОчИСЛЕННЫЕ ВОССТАНИя.[135] ВПРОчЕМ,

ПРИчИНЫ НОВГОРОДСКИХ ПЕРЕВОРОТОВ – ВОПРОС ДИСКУССИОННЫЙ. ДАЛЕЕ МЫ

ПОСТАРАЕМСя ВЫяВИТЬ, чТО ЖЕ ЛЕЖАЛО В ОСНОВЕ ЭТИХ ПОЛИТИчЕСКИХ

КАТАКЛИЗМОВ.

Политическая ситуация в Новгороде, несомненно, претерпела

определенные изменения. По мнению А. В. Арциховского, ”после

переворота 1136 г. верховной властью в Новгороде стало собрание

граждан, вече, главой правительства стал выборный посадник, но

власть князя, пусть сильно ограниченная, сохранилась. Лет полтораста

после этого существовал строй, лучшим выражением которого являются

слова, сказанные в 1218 г. посадником Твердиславом на вече: «А вы,

братья, в посадниках и в князьях вольны»”.[136] В. Т. Пашуто

считал, что плоды восстания 1136 г. присвоили бояре. “Правда,

своеобразие расстановки классовых сил заставило их признать

республиканский строй – в Новгороде образовалась феодальная

республика”. 1136 г. позволил новгородским боярам отделиться от

Киева. В конечном счете, после восстания 1136 г. в Новгороде

сложился своеобразный политический строй – аристократическая боярская

республика.[137] По мнению Н. Л. Подвигиной, с 1136 г. в Новгороде

“принцип «вольности в князьях» восторжествовал. В дальнейшем в

середине XII в. антикняжеская борьба несколько стихает из-за

обострения борьбы за власть между боярскими группировками. Это

приводило к тому, что князь превращался в союзника одной из

группировок, которая готова была поступиться частью собственной

власти в пользу князя, лишь бы не уступить ее противнику”. В

заключение исследователь делает вывод о том, что именно поэтому

княжеская власть в данный период несколько крепнет.[138]

В. Л. Янин совершенно не согласен с тем, что “новгородский

князь после восстания 1136 г. был превращен в почти фиктивную

фигуру, во второстепенное или даже третьесортное лицо

государственной администрации, назначением которого было то ли

руководство войском, то ли олицетворение политического и военного

союза с наиболее могущественными русскими княжествами”.[139] Опираясь

на данные сфрагистических источников, исследователь отмечает, что

“у нас есть все основания предполагать, что и во второй половине

XII в. власть в Новгороде была сосредоточена в руках князя,

поскольку в отличие от княжеских печатей посадничьи буллы этого

времени исключительно редки”[140]. А. В. Арциховский объясняет данный

факт тем, что “ограничение княжеской власти в 1136 г. не сразу

отразилось в сфрагистике, поскольку государство, хотя и номинально,

возглавлялось князем. Русские княжеские печати XI-XIII вв. известны

преимущественно по новгородским находкам. Судя по именам, они

принадлежат тем Рюриковичам, которые, по словам летописи, княжили в

Новгороде”.[141] В. Л. Янин подметил и такую особенность княжеских

печатей Новгорода и русских княжеств: “В Южной Руси, где княжеская

власть в XII-XIII вв. сохраняла первоначальные общественные позиции,

где государство имело ярко выраженные монархические черты, княжеская

булла клонится к упадку. В Новгороде же, где княжеская

администрация в ходе борьбы с местным боярством утратила былую

самостоятельность, печать князя, напротив, переживает свой

расцвет”.[142] И. Я. Фроянов и А. Ю. Дворниченко считают даже, что

“после 1136-1137 гг. положение княжеской власти в Новгороде

упрочилось, а роль князя возросла”.[143] В этом же русле

рассуждает В. В. Луговой: ”После восстания 1136 г. новгородский князь

перестал быть киевским наместником и перешел на службу к

городской общине”.[144]

Если принять эту версию как факт, то становится ясно, почему

роль князя после событий 1136-1137 гг. не только не уменьшилась,

но даже возросла. Видимо, более точным является мнение В. Л. Янина,

согласно которому в ходе достигнутого в 1136 г. определенного

размежевания государственных функций между республиканскими и

княжескими органами власти в руках князя сосредоточилась та часть

государственной деятельности, которую мы сейчас назвали бы

исполнительной властью. Это, в частности, выразилось в организации

смесного суда князя и посадника, подконтрольного республиканской

власти.[145] С этим выводом соглашается Н. Л. Подвигина.[146]

Несколько иной взгляд на судебные функции новгородского князя имел

Н. А. Рожков. Он писал: “Тем не менее, за князем в течение всего

XII в. оставались еще важные права: право проезжего суда, т. е.

решения всех судебных дел при объезде волости, помимо всех

областных судей и без всяких ограничений – на основании презумпции,

что князь – единственный самостоятельный орган судебной власти”. По

мнению историка, участие посадника стало непременным атрибутом

законности княжеского суда только с XIII в.[147]

Совершенно естественно, что процесс общественно-политического

развития не завершился событиями, описанными в первой главе данной

работы. И здесь вполне можно согласиться с О. В. Мартышиным,

который характеризует процесс, проходивший в дальнейшем, как

логическое продолжение акции 1136 г., характерной чертой которого

была окончательная институализация выборной республиканской

администрации, сосуществовавшей с княжеской и готовой взять на себя

ее функции.[148] Можно к этому добавить, что в течение XII в.

“была выстроена система управления, в основу которой лег принцип

волеизъявления новгородской общины. Его действие распространилось на

все властные институты; выбирались самые различные должностные лица –

от сотских, уличных и кончанских старост до князей, епископов и

архиепископов, архимандритов, посадников и тысяцких”.[149] Все

новгородские перипетии происходили на фоне постоянно меняющейся

политической обстановки в русских княжествах. Как уже говорилось

“раздьрася вся земля Русьская”.[150]

Усобицы, по выражению С. М. Соловьева, “отозвались на севере,

в Новгороде Великом”.[151] По справедливому замечанию исследователя,

“с одной стороны, частая смена великих князей из трех враждебных

линий заставляла новгородцев, признававших зависимость свою всегда

от старшего Ярославича, сообразоваться с этою сменою и также

переменять своих князей, что усиливало внутренние волнения,

производимые приверженцами изгоняемых князей и врагами их; с другой

стороны, давала Новгороду возможность выбора из трех линий, что

необходимо усиливало произвол веча и вместе с тем увеличивало его

значение, его требования, давало новгородцам вид народа

вольного”.[152] На юге широкомасштабные столкновения с вовлечением

половцев, чехов, венгров и др. шли между двумя главными

противниками. Это – киевский Ярополк и черниговский Всеволод. Мир

был заключен только перед смертью великого князя.[153] Ошибкой

будет думать, что столкновения проходили сугубо между князьями.

Летописец говорит о том, что “раздьрася” именно земля Русская. То

есть он имел в виду не только князей. По замечанию И. Я.

Фроянова, за ними стояли земские силы Киева и Чернигова.[154]

В 1135 г. новгородцы пытались посредничать между ними, однако

безуспешно. Битва состоялась, и новгородский летописец сообщает, что

“поможе богъ Ольговицю с черниговчи”.[155] Для нас это замечание

имеет то немаловажное значение, что оно поясняет некоторые

особенности мировосприятия человека того времени. По мнению И. Я.

Фроянова, замечание новгородского летописца не являлось пустой

фразой или риторическим оборотом. “Люди древней Руси верили в то,

что побеждал в межкняжеских войнах тот, кому сопутствовало

благоволение богов, на чьей стороне находился бог, а значит и

правда”. Божественная благодать распространялась и на ближайших

родичей князя.[156] Потому новгородцы, делая выбор между князьями,

не только руководствовались чисто прагматическими, но и мистическими

мотивами. Это, видимо, дает дополнительное объяснение той легкости,

с какой новгородская община меняла свое мнение.

Итак, вернемся к княжению Святослава Ольговича. Надо отметить,

что Святослав, услышав о приходе Всеволода Мстиславича во Псков

не зря “ужасеся и въстрепета страхом великимъ”.[157] Дело вовсе не

в том, что он боялся Всеволода, а в том, что он не питал

никаких иллюзий относительно новгородской общины. Его репрессивные

меры и укрепление крестным целованием местных бояр дали только

временный эффект. 17 апреля 1138 г. Святослава без объяснения каких-

либо причин выгнали из Новгорода.[158] По мнению И. Я. Фроянова,

причина изгнания Святослава кроется в том, что, по свидетельству

новгородского летописца, у Новгорода “не бе мира с пльсковици, ни

с сужьдальци, ни с смольняны, ни с полоцяны, ни с кыяны”. Все

это отрицательно сказалось на поставках продовольствия и привело к

тому, что “стоя все лето осмьнъка великая по 7 резан”. Другой

причиной, повлекшей смещение Святослава, стало знамение 9 марта

1138 г. Тогда “бысть громъ велии, яко слышахомъ чисто, въ истьбе

седяще”.[159] Надо думать, что люди пытались найти ему объяснение,

и, разумеется, нашли. Мысль И. Я. Фроянова относительно первой

причины смещения Святослава подтверждает и Никоновская летопись. Она

сообщает, что когда пришел новый князь – сын Юрия, “бысть радость

велиа всем въ Новегороде, и смиришася со Псковичи”.[160]

А. В. Петров также видит причину изгнания Святослава в

голодной блокаде, установившейся с его приходом, так как в

соседних центрах княжили союзники Мстислава. Из того факта, что

изгнание не сопровождалось сменой посадника, исследователь делает

вывод о том, что само изгнание не было вызвано внутренней

борьбой, а стало результатом воли новгородской общины в целом.[161]

Особый интерес представляет мнение А. В. Арциховского. Исследователь

на основе археологических раскопок в Новгороде пришел к выводу,

что историки склонны преувеличивать значение отдельных летописных

сообщений о ввозе хлеба из Владимиро-Суздальской земли во время

голодовок. При этом делается ссылка на видовые определения

сорняков. “Сорняки, примешанные к найденным при раскопках зернам

ржи, пшеницы и т. д., оказались характерными именно для

новгородской флоры, а не для среднерусской или какой-либо иной.

Новгород был центром большой сельскохозяйственной территории и

питался в нормальное время только своим хлебом”.[162] Однако это

открытие не может скрыть того факта, что голод в Новгороде был

частым гостем, а соседние князья при каждом удобном случае вводили

блокаду. Свой хлеб, видимо, в Новгороде был, но количество его

все же не удовлетворяло потребностей. Легкость и частота, с какой

киевский и другие князья вводили блокаду, свидетельствует о частых

неурожаях и наличии постоянной возможности взвинтить цены на

продовольствие. Как правило, летопись говорит, что результатом

подобных действий соседних князей был как раз не голод, а резкое

повышение цен.

Изгнав Святослава, новгородцы отправили послов в Суздаль

просить себе князя у Юрия Владимировича. 23 апреля в городе

случился переполох, вызванный слухом о пришедшем якобы к городу

Святополке с псковичами, однако тревога оказалась ложной. Что точно

происходило в это время со Святославом, его женой и окружением,

со слов новгородского летописца до конца понять не представляется

возможным. Судя по Новгородской Первой летописи, его жена была

посажена в Новгороде “у святое Варвары въ монастыри”. Самого

Святослава “яша на пути смолняне и стрежахуть его на Смядине въ

манастыри”.[163] По мнению Н. И. Костомарова, новгородцы “схватили

своего князя Святослава Ольговича, заточили в монастырь с

семейством, а потом изгнали”.[164] Однако полной ясности в этом

вопросе нет. Тем временем Юрий Долгорукий откликнулся на просьбу

новгородцев и послал им своего сына Ростислава. Обращение к

суздальскому князю стало для новгородцев своего рода компромиссным

вариантом. Как заметил в свое время С. М. Соловьев, Новгород

обратился к нему, так как “Юрий защитит его от Ольговичей, как

ближайший сосед, и примирит с Мономаховичами, избавив от унижения

принять Святополка, т. е. признать торжество псковичей; наконец

призвание Юрьевича примиряло в Новгороде все стороны; для

приверженцев племени Мономаха он был внук его, для врагов

Всеволода он не был Мстиславичем”.[165]

Княжение Ростислава в Новгороде было недолгим. 18 февраля

1139 г. умер великий князь киевский Ярополк. На смену ему пришел

брат Вячеслав, которому княжить в Киеве было суждено только 10

дней: его сместил Всеволод Черниговский.[166] Данное обстоятельство

не вписывалось в планы Юрия Долгорукого, и “приде Гюрги князь и-

Суждаля Смольньску, и зваше новгородьце на Кыевъ на Всеволодка”.

Однако новгородцы “не послушаша его”, и 1 сентября 1139 г.

Ростислав бежал из Новгорода к отцу в Смоленск.[167] Судя по

Новгородской Первой летописи, нет оснований видеть в уходе

Ростислава происки “прочерниговской партии”. Скорее, причина - в

отказе новгородцев помочь его отцу. Именно такого мнения

придерживается И. Я. Фроянов.[168] Это вполне логично, если бы не

одно “но”. Такой вывод позволяет сделать только Новгородская Первая

летопись. Другие летописи освещают данное событие несколько иначе.

Так, Тверская летопись гласит: “А сына его Ростислава выслаша отъ

себе”.[169] Лаврентьевская летопись сообщает, что “того же лета

пустиша Новгородци Гюргевича”.[170] Еще дальше идет Никоновская

летопись: “того же лета Новгородци выгнаша отъ себе изъ Новагорода

князя своего Ростислава”[171]. То есть эти источники заставляют

усомниться в добровольном характере ухода князя. Более того,

полноту сведений новгородского летописца в данном пункте, видимо,

следует поставить под вопрос.

Именно на эту мысль наводит и поведение Юрия после ухода

сына из Новгорода. Та же Новгородская Первая летопись сообщает о

том, что “разгневася Гюрги, идя опять Суждалю, възя Новыи

търгъ”.[172] Следовательно, скорее всего, новгородский летописец

пытался заретушировать неприглядный факт выпроваживания князя без

всякой веской причины. По мнению Н. И. Костомарова, “к суздальской

ветви русского мира была уже давняя международная неприязнь у

новгородцев. Князья, призываемые в Новгород, приезжали не одни, а

с дружиной, и суздальские князья, таким образом избранные

новгородцами, наводили в Новгород толпу народа, нелюбимого

новгородцами”. И далее: “Юрий звал новгородцев против Ольговичей;

новгородцы не согласились, потому что воевать с суздальцами, которых

не любили, против киевлян, с которыми сознавали близкое родство,

было не в обычае. Ростислав заметил, что партия Ольговичей

подымает голову, и бежал”.[173]

В целом такое объяснение произошедшего довольно интересно, но

слишком сомнительно, чтобы его можно было воспринимать всерьез. С.

М. Соловьев считал, что именно “отказ на требование отца послужил

знаком к отъезду сына”.[174] Аналогичного мнения придерживается и

А. В. Петров. Смещение Ростислава, также как и его предшественника,

по мысли исследователя, было не следствием внутренней борьбы, а

отражением воли новгородской общины в целом.[175] В действительности

Ростислав, видимо, служил своего рода компромиссной фигурой,

удерживавшей новгородское общество от очередной смуты. Сама смута

не замедлила разгореться сразу же после его ухода: “И послашася

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9