Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

утверждение на новгородском столе произошло потому, что получивший

стол в Киеве Мстислав мог перевести сына поближе к себе по

примеру Владимира.[51] В принципе этот вариант не противоречит

версии об утверждении князя новгородцами. В известной мере он даже

ее подтверждает, а вот отвергнуть явно не может (достаточно

вспомнить 1118 г. и историю с Дмитром и боярами). Версия же И. Я.

Фроянова о том, что в 1125 г. новгородцы якобы заменили назначение

князя избранием, новгородской летописью никак не подтверждается.[52]

В любом случае резких катаклизмов летописец в данном отрезке

времени не обнаружил.

В следующем, 1126 г.: “Ходи Всеволодъ къ отцю Кыеву, и приде

опять Новугороду на столъ месяця февраля въ 28”. Указанный отрывок

весьма ясно дает понять, что сомнения относительно возвращения

Всеволода имелись. Однако на сей раз все обошлось. Более того,

Киев не предпринял никаких действий, хоть как-то ущемлявших

Новгород. А значит, ничего сверхординарного в городе перед этим не

происходило.

В тот же год летописец говорит о том, что “въдаша

посадницъство Мирославу Гюрятиновицю“.[53] Это сообщение также

вызывает различные оценки. С. М. Соловьев говорил о том, что

“летописец не упоминает о смерти прежнего посадника Бориса; к кому

относится выражение въдаша посадничество – сказать трудно”.[54] Н. А.

Рожков согласился с тем, что посадник Мирослав был избран на

вече, и выборность посадника естественно ограничивала власть князя.

Однако исследователь указывает на то, что “летопись говорит о

выборе Мирослава 1126 г., не придавая этому особого значения, как

о явлении обычном“.[55] М. Н. Тихомиров, говоря об этих событиях

объявил о свободном выборе князей с 1125 г. и посадников с 1126

г.[56] Исследователь новгородского посадничества В. Л. Янин не

поддерживает тезис о выборности посадников с 1126 г. По его

мнению, то, что до 1126 г. посадники не избирались на вече, а

назначались князем, является только предположением. При этом он

указывает, что согласно сфрагестическим материалам, нет

принципиальной разницы между посадниками 1117-1119 гг. и посадниками

более позднего времени.[57] О. В. Мартышин также не согласен с тем,

что 1126 г. стал годом введения выборности посадников. Он

ссылается на тот факт, что в 1129 г. “въниде ис Кыева Даниилъ

посадницитъ Новугороду“.[58] Кроме того, были и другие эпизоды. В

целом же “выборность посадника не была введена сразу, а постепенно

и самочинно утверждалась в борьбе с киевскими князьями, и борьба

эта, надо думать, началась не в 1126 г., а значительно раньше, но

не получила четкого отражения в исторических памятниках”.[59] Факт

прихода Даниила не выпал из поля зрения М. Н. Тихомирова: “Нашему

предположению как будто противоречит известие о приходе в 1129 г.

Данилы из Киева посадничать в Новгороде. Но это только попытка

великого князя утвердить в Новгороде порядки более раннего

времени”.[60] Таким образом, после смерти Мономаха очевидны попытки

расширить и укрепить действие республиканских институтов, однако

проводить резкую грань представляется преждевременным.

Резкое ухудшение положения дел для Всеволода началось со

смертью 14 апреля 1132 г. великого князя Мстислава в Киеве. Его

сменил брат Ярополк, который и повелел Всеволоду идти на Русь, в

Переяславль. По мнению Н. И. Костомарова, до этого новгородцы ладили

с Всеволодом “по привязанности к памяти Мстислава, так долго

бывшего князем новгородцев”, пока жив был отец. Теперь же

авторитет отца не был опорой сына, а свой он растерял,

“прельстися призывом Ярополка“ и переехав в Переяславль, надеясь

стать со временем великим князем.[61] Однако это решение Всеволода

новгородцам пришлось не по душе (“а целовавъ крестъ къ

новгородцемъ, яко хоцю у васъ умерети“).[62] Основание явно не

второстепенное, если принимать во внимание что крестоцелование, судя

по всему, не было пустым звуком. А если хотя бы вспомнить

эпизод с вызовом новгородских бояр к киевскому князю, то следует

думать именно так.

Тем не менее, все это не имело бы значения, если дела

сложились бы так, как задумал Ярополк Владимирович. Но обосноваться

в Переяславле Всеволоду не удалось. Юрий Суздальский и его брат

Андрей, заподозрив в этом прямую претензию на великокняжеский стол,

предприняли соответствующие меры. Всеволод прибыв в Переяславль,

“съ заутрья седе в нем, а до обеда выгна и Гюрги, приехавъ с

полком на нь“.[63] В итоге Ярополк сумел восстановить приоритет

своей власти, однако “Всеволода Мстиславича, братанича своего, посла

въ Новъгородъ”.[64] Город встретил его весьма прохладно. По словам

новгородского летописца, “бысть въстань велика въ людьхъ; и придоша

пльсковичи и ладожане Новугороду, и выгониша князя Всеволода из

города; и пакы съдумавъше, въспятиша и Устьяхъ”.[65] По мнению М.

А. Дьяконова, праву призвания князей соответствовало право населения

удалять князей, почему-либо неугодных. В случае изгнания Всеволода

Мстиславича из Новгорода в 1132 г. он увидел, что изгнание приняло

вид формального суда веча над князем.[66] Однако другие

исследователи не склонны считать, что это был формальный суд. При

этом тезис о том, что праву призвания соответсвовало право

населения удалять князей, выглядит весьма логично. В. О. Ключевский

писал о том, что в новгородских “рядах” излагались принимаемые

выбранным князем обязательства, и определялось его значение в

местном управлении. Исследователь отмечал, что неясные следы таких

договоров, скреплявшихся крестным целованием со стороны князя,

появились уже в первой половине XII в. Позднее они более ясно

обозначены летописцем.[67] Современные исследователи пошли дальше.

Так, Н. Л. Подвигина посчитала, что роковую фразу Всеволод имел

неосторожность произнести именно в 1117 г.[68] Правда, при этом она

никак не объяснила своего вывода. С таким же успехом князь мог

сообщить свое желание умереть в Новгороде и в 1125 г. В. Л. Янин

также видит причину проблем Всеволода Мстславича в том, что судя

по фразе летописи “хоцю у васъ умерети“, вокняжение его “в 1117 г.

уже сопровождалось заключением ряда между князем и городом о

пожизненном княжении на новгородском столе”. Именно отсутствие

такого ряда развязывало руки Мстиславу в 1117 г., но все же, по

мысли В. Л. Янина, он вынужден был ради киевского стола пойти на

компромисс с Новгородом и ограничить власть своего сына и

преемника. В целом именно с 1117 г. начинается новгородская

“вольность в князьях”.[69] Склоняется к этой концепции и Р. Г.

Скрынников, уточняя при этом: “Практика заключения «ряда» (договора)

с князем, заложившая фундамент развития республиканских порядков в

Новгороде, сформировалась постепенно на протяжении длительного

времени под влиянием таких процессов, как упадок великокняжеской

власти в Киеве, нарастание княжеских усобиц, частая смена князей

на новгородском престоле и в особенности ликвидация княжеского

домена в пределах Новгородской земли”.[70] Открытие В. Л. Янина, на

первый взгляд точно встраивается в целостную картину, но у него

есть один большой недостаток – этот ряд до нас не дошел, и

источники не говорят о нем прямо, так, например как о ярославовой

грамоте. О. В. Мартышин прямо указывает на слабость гипотезы В. Л.

Янина: “Маловероятно, чтобы князь, стремящийся обосноваться в Киеве,

согласился ради новгородского стола отказаться от великого княжения

за своих потомков”. И далее: “Едва ли тенденция усиления Киевской

державы в княжение Владимира Мономаха благоприятствовала заключению

его сыном или внуком ряда, существенно ограничивавшего княжескую

власть“.[71] Кроме того, если вспомнить вызов новгородских бояр в

1118 г. в Киев и наказание, судя по всему, наиболее непокорных,

то существование подобного ряда действительно становится

маловероятным. И. Я. Фроянов также ведет разговор о ряде, но с

иной датировкой: “В 1125 г. новгородцы, воспользовавшись смертью

Владимира Мономаха, перестроили в значительной мере свои отношения

с князем Всеволодом, заменив назначение избранием“. Причем вывод об

избрании у И. Я. Фроянова вытекает из слова “посадиша“. А если

было избрание, то был и ряд с крестоцелованием.[72] Следует

заметить, что вывод о присутствии процедуры избрания из термина

“посадиша“ не является бесспорным. Новгородская летопись не дает

иных подтверждений такому выводу. Следовательно, с той же

вероятностью можно говорить об утверждении князя на уже занятом им

столе без наличия процедуры выборов. В конечном итоге все

упирается в то, что летопись не делает никаких указаний на

обстоятельства, при которых Всеволод целовал крест и клялся умереть

в Новгороде. Потому вопрос остается открытым.

Не ясно, почему при рассмотрении событий 1132 г. многие

исследователи умалчивают сообщение Никоновской летописи о том, что

Всеволод вернулся в Новгород по воле Ярополка Владимировича.[73] А

этот факт объясняет, о чем “пакы съдумавъше“ новгородцы, прежде чем

“въспятиша и Устьяхъ“ Всеволода. А думали они, судя по всему, не

о том, простить или нет Всеволоду нарушение крестоцелования, а о

надвигающихся проблемах с киевским князем. Надо полагать, что верх

взял прагматический подход, и именно этим объясняется столь скорое

возвращение Всеволода. Здесь будет полезным вспомнить точку зрения

на некоторые аспекты новгородской политической системы того времени

А. Рамбо: “Власть новгородского князя опиралась не только на

сопровождавшую его дружину, на его семейные связи с тем или

другим могущественным княжеством, но и на партию в самой

республике, державшую его сторону. Так как Новгород был по

преимуществу торговый город, то причиною внутренних распрей часто

бывала противоположность экономических интересов”. При этом А. Рамбо

наиболее точным, с нашей точки зрения, термином охарактеризовал

то, что произошло после изгнания Всеволода: “одумались”.[74] Не

понятно, из чего В. Л. Янин делает вывод о том, что “решение об

изгнании князя послужило предметом ожесточенной борьбы на вече”.[75]

Указанный фрагмент новгородской летописи не дает оснований для

характеристики борьбы, если она вообще имела место.[76] Судя по

скорости процесса, скорее следует считать, что особо ожесточенного

сопротивления при отмене прежнего решения оказано не было. Р. Г.

Скрынников полагает, что новгородское вече 1132 г. “действовало

столь решительно, потому что не боялось возмездия со стороны Киева.

Однако в Новгороде было много сторонников Всеволода, и под их

давлением вече вернуло князя с дороги”.[77] С этим трудно

согласиться, так как в таком случае на вече наблюдались бы

столкновения, а сведений о них у нас нет. В реальности как раз

наблюдалось единодушие по поводу изгнания князя, а затем нечто

похожее по поводу его возвращения. Сторонники у князя, несомненно,

были, но ситуация была такова, что они сочли за лучшее не искать

неприятностей. Согласно летописи, в событиях 1132 г. участвовали

псковичи и ладожане. Никаких указаний на противоречия в среде

собравшихся по классовому признаку нет. Так как, судя по летописи,

вопрос о Всеволоде, скорее всего, решался на вече, то сразу надо

внести уточнение относительно его состава. Принимая сообщение

летописи об участии в вече пригородов, надо отметить, что

обстоятельства приглашения иногородних на вече нам не ясны. Еще Н.

И. Костомаров писал: “При каких условиях созывались особенно жители

пригородов, по принадлежности к местной корпорации на общее вече –

неизвестно. Соображая вообще характер неопределенности во всех

отправлениях тогдашней общественной жизни, кажется, справедливым

будет предположение, что твердых и неизменных правил насчет этого

нигде не существовало; все зависело от обстоятельств”.[78] Согласно

М. А. Дьяконову, к общему порядку участия в вече всех свободных

существовало два ограничения: 1) юридическое, 2) фактическое. Во-

первых, не все свободные были дееспособны. Например, сыновья при

отцах. Во-вторых, не все свободные могли принять участие в вече

вследствие того, что до них вовремя не доходила весть о

предстоящем собрании.[79] И. Н. Данилевский также не склонен

переоценивать возможную широту представительства на вече сельского

населения: “даже если предположить возможность участия сельских

жителей в вечевых собраниях, придется признать, что реально вече

все-таки было городским институтом власти”. Проще говоря, то, что

они могли в нем участвовать, еще не говорит о том, что они

могли влиять на его решения.[80] Причем в случае с ладожанами и

псковичами второй фактор многократно усиливается. Однозначно борьба

не носила классовый характер и, скорее всего, прав И. Я. Фроянов,

оценивший ее как социальную.[81]

Теперь обратимся к еще одному спорному моменту. М. Н.

Тихомиров из сообщения летописца “и бысть въстань велика въ

людьхъ” делает вывод, что “летопись определяет движение 1132 г. как

восстание”. Он отмечает, что летописец указал как характер

движения - восстание “встань”, так и среду, в которой оно началось,

- “люди”. В ходе широкого движения, охватившего не только Новгород,

но и пригороды, Всеволод был изгнан и сменены посадники. Всеволод

вскоре снова возвратился, но волнения не утихли.[82] В этом

выводе И. Я. Фроянов совершенно справедливо отмечает неточность:

“Всеволод после своего изгнания не сам возвратился, а был

возвращен новгородцами“. Далее он говорит о том, что движение 1132

г. нет оснований именовать восстанием, а слово “встань“ можно

понимать как волнение.[83] Однако возникает вопрос - где та грань,

которая отделяет волнение от восстания, если изгнание князя ею не

является. Скорее, был прав М. Н. Тихомиров, называя произошедшее в

1132 г. в Новгороде восстанием. Другое дело, что оно не приняло

форму бессмысленного и беспощадного бунта, а протекало в четко

очерченных рамках управляемого процесса. Именно это и позволило

отыграть назад в нужный момент и без особых проблем.

Тогда возникает новый вопрос - кто управлял процессом?

Наиболее полный ответ на этот вопрос можно найти у О. В.

Мартышина: “Ход новгородской жизни, несмотря на отдельные “эксцессы

демократии”, обеспечивал соответствие между богатством и влиянием на

политические дела. Равновесие устанавливалось с помощью

многочисленной городской голытьбы, которая за плату или угощение

верно служила глотками и кулаками боярству при народных волнениях.

Этот сорт людей – содержавшиеся на княжеские или боярские подачки

наемники, выполнявшие политические заказы, а иногда и полезные при

дворе, - назывался, по нашему мнению, милостниками, о которых под

1136 г. сообщает новгородская летопись: “стрелиша князя милостьници

Всеволожи”.[84] Конечно, название “милостники” может являться и не

совсем верным, но в остальном исследователь видимо прав, так как

всегда деньги уравновешивают власть, а власть – деньги. Случай с

вызовом новгородских бояр в 1118 г. в Киев подтверждает эту

гипотезу. Аналогичного мнения придерживался и Д. С. Лихачев: “на

самом деле боярству путем подкупов и найма «худых мужиков

вечников» удается добиваться нужных ему решений”.[85] В. П. Даркевич

отмечает, что “частые эти смуты в вольном городе объясняются

отнюдь не «классовой борьбой», а распрями между сильнейшими

боярскими фамилиями и связаны со сменами князей (на стороне каждой

партии выступали и знать, и мелкие торговцы, ремесленники, наемные

рабочие), с перевыборами посадников и еретическими движениями”.[86]

Как известно, за поддержку различных слоев населения надо

бороться, а в идентичность интересов группы населения, состоящей из

представителей различных социальных слоев, слабо верится. В. В.

Мавродин считал, что “на самом деле «худые мужики», «черные люди»

не играли на вече существенной роли. За них решали и правили

все дела бояре, часто использовавшие в своих целях отдельные

группы простого новгородского люда”.[87] Однако не следует

абсолютизировать роль бояр. Да они действительно являлись наиболее

внимательным политическим эшелоном новгородского общества. Их

претензии на власть были более правданы. Но не стоит всю

остальную часть новгородского общества автоматически причислять к

“болоту”. Во-первых, еще не известно чья роль была больше в

каждом конкретном случае, а во-вторых, бояре имели лишь то

преимущество, что они могли действовать обдуманно и целенаправленно

использовать для достижения цели различные легальные и нелегальные

средства.

Здесь будет уместно вспомнить некоторые положения П. А.

Сорокина. Согласно им, нет никаких оснований полагать, “что

абсолютный деспот может позволить себе все, что ему

заблагорассудится, вне зависимости от желания и давления его

подчиненных. Верить, что существует такое «всемогущество» деспотов и

их абсолютная свобода от общественного мнения, - нонсенс. Истина

заключается в том, что деспоты – не боги всемогущие, которые могут

править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной

части общества и на социальное давление со стороны подчиненных.

Это верно по отношению к любому режиму, как бы он не

именовался”.[88] На наш взгляд, это положение в полной мере

соответствует ситуации в Великом Новгороде XII-XIII вв., с тем

уточнением, что речь идет, прежде всего, о новгородском боярстве и

его роли в социально-политической жизни общества. С другой

стороны, согласно П. А. Сорокину, процент людей, живо и постоянно

интересующихся политикой, невелик, что приводит к тому, что

управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства. Таким

образом, любое свободное правительство является ничем иным, как

олигархией внутри демократии. В любом случае речи о правлении

большинства вести не приходится.[89]

По нашему мнению, в Новгороде не стоит искать

исключительной роли какой-то из сторон (слоев общества),

участвовавших в конфликте. Реальная жизнь - это всегда совокупность

различных внутренних и внешних факторов. Правильнее будет сказать,

что неверно говорить об исключительной роли боярства, князя либо

какой-то части свободных горожан.

Несмотря ни на что, Всеволод более не имел подавляющей

поддержки и не был мил новгородцам. То есть он как раз пытался

действовать, как ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний

и давления новгородцев. Его просчеты до времени терпелись, но

отнюдь не прощались. Всеволод имел неосторожность втянуть

новгородцев в дележ суздальского стола. В 1134 г. новгородцы “почаша

мълъвити” о суздальской войне, в ходе чего перессорились и “убиша

мужь свои и съвьргоша и съ моста в субботу Пянтикостьную”. Затем

они все же отправились со Всеволодом, желавшим посадить своего

брата на суздальский стол, в поход. Однако на Дубне новгородцы

повернули назад. По пути было отнято посадничество у Петрилы

и “даша” Иванку Павловичу. [90] По мысли С. М. Соловьева, “вече

было самое бурное: одни хотели защищать Мстиславичей, достать

им волость, другие нет; большинство оказалось на стороне первых,

положено идти в поход, а несогласное меньшинство отведало Волхова”.

Тем не менее, разногласия повторились в полках, и тут уже

результат был обратный, что вылилось в смену посадников.[91] Брат

Всеволода Изяслав Мстиславич ушел в Киев, получил Владимир-на-Волыни

и тем самым династическая причина войны, как считал Н. И.

Костомаров, исчезла.[92]

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9