Афганистан в конце XX в

были оказать шокирующее воздействие. В этой стране все военные ресурсы

хорошо известны и, в условиях многолетнего равновесия сил и продолжающейся

гражданской войны, дополнительные ресурсы могли взяться только из-за

пределов Афганистана.

Из ближайшего окружения Афганистана только Пакистан мог усилить

движение Талибан настолько, что оно сравнительно легко добивалось военных

успехов против закаленных многолетней войной отрядов афганских моджахедов.

Для Исламабада задача усиления военных отрядов талибов выглядела весьма

несложной с учетом активного присутствия этнических пуштунов в пакистанской

армии и военизированных формированиях в Северо-Западной пограничной

провинции Пакистана. Решительные действия движения Талибан наглядно

продемонстрировали, что у Исламабада к началу 1994 года изменились

геополитические приоритеты. Дефрагментация Афганистана и многочисленные

отряды моджахедов выглядели как препятствие в решении глобальной задачи

наведения под контролем Исламабада порядка в Афганистане и открытия

транспортных коридоров в регион Центральной Азии.

С этой точки зрения, движение Талибан, которое, как считается, было

создано “пакистанской военной разведкой и министром внутренних дел

Пакистана Насруллой Бабаром”,[55] выглядело наиболее оптимальной формой

решения основной геополитической задачи Исламабада - открытия транспортных

коридоров в регион Центральной Азии. Движение Талибан отвечало главному

требованию внешней политики Пакистана по отношению к Афганистану -

обеспечение подконтрольности такой организации интересам пакистанской

политики в регионе. Новые геополитические обстоятельства в регионе,

связанные с распадом СССР и образованием стран, не снимали с повестки дня

для Исламабада проблему сильного самостоятельного Афганистана и несогласия

афганской элиты с линией прохождения пакистанско-афганской границы вдоль

бывшей, так называемой линии Дюранда, которая оставляла значительную часть

этнических пуштунов вне пределов афганского государства.

4.3 Внутренние причины успеха и неудач движения талибан и усиление

роли Пуштунов.(Пуштунский национализм).

Сам по себе такой успех является неожиданным. Обычно движения

сторонников “чистого ислама”, которые есть практически во всех

мусульманских странах, не имеют реального шанса взять власть в свои руки в

масштабах всего государства. Появившись в качестве реакции на процессы

модернизации традиционного общества мусульманских стран, движения

сторонников “чистого ислама” сталкиваются с исторической традицией

организации государства и общества. Соответственно, им приходится выступать

против существующих принципов организации обычного мусульманского общества

и управляющей им традиционной элитой. В обычных условиях у движений

сторонников “чистого ислама” мало шансов на установление своей власти в

масштабах всего общества, так как они выступают против объективных

процессов и исторической традиции.

В классических мусульманских странах государство и его институты

выражают исторически сложившийся компромисс светских и духовных начал в

управлении мусульманским обществом. Поэтому, естественно, что именно

государство в мусульманских обществах выступает наиболее последовательным

противником движений сторонников “чистого ислама”. Часто, это в первую

очередь касается таких государственных институтов, как армия.

Именно государство и армия ведут жесткую борьбу со сторонниками идеи

“чистого ислама” из Исламского фронта спасения (ИФС) в Алжире. Турецкая

армия оказала давление на позиции радикальной исламской партии РЕФА бывшего

премьер-министра Эрбакана, добившись ее запрещения, полагая, что идеи

“чистого ислама” несут угрозу стабильности основ турецкого государства.

Жесткие меры против так называемых “неоваххабитов” предпринимает даже

правительство Саудовской Аравии, которое, согласно действующим в территории

бывшего СССР стереотипам, стоит за радикальными “ваххабитскими”

организациями по всему миру. В данном случае “неоваххабиты” представляют

серьезную угрозу традиционной системе организации власти в Саудовской

Аравии, в основе которой лежат идеи классического “ваххабизма”.

В Афганистане на момент появления движения Талибан в 1994 году

практически полностью отсутствовали институты централизованного

государства. Это обусловило слабость позиций традиционной элиты. И, в

первую очередь, это имело отношение к традиционной пуштунской элите. Крах

институтов централизованного афганского государства в ходе гражданской

войны 1992-94 гг. объективно задел интересы именно этнических пуштунов.

Централизованное государство в Афганистане с момента его образования

всегда было государством, где доминировали этнические пуштуны. В то же

время, исторически пуштунские племена всегда имели высокую степень

автономности от центрального правительства в Кабуле. “Племя поступилось

частью своей ответственности за поддержание социальной стабильности и

обеспечения обороны от влияния извне в пользу центральной власти при

сохранении, тем не менее, большей части ответственности за собой”/18.

Многолетняя война в Афганистане и политические эксперименты серьезно

ослабили взаимную зависимость самостоятельных пуштунских племен и

государства. Разрушение институтов государства в ходе событий 1992-94 гг.

сделало самостоятельность пуштунских племен и полевых командиров почти

абсолютной в ходе естественных процессов дефрагментации Афганистана. Мы уже

отмечали ранее, что распад Афганистана отвечал локальным интересам

локальной пуштунской элиты, усилившей с вои позиции в ходе войны.

Уникальность афганской ситуации заключается в том, что когда движение

сторонников идей “чистого ислама” Талибан появилось в 1994 году в южных

районах Афганистана, ему пришлось иметь дело только с многочисленными

разрозненными военно-политическими и псевдогосударственными объединениями,

представлявшими из себя независимые друг от друга отдельные части

традиционной системы организации афганского общества. Пуштунская

традиционная элита не могла противостоять давлению со стороны движения

Талибан. Отсутствие централизованных государственных институтов

способствовало деморализации традиционной пуштунской элиты. Движение

Талибан несло объективную угрозу традиционным ценностям и власти пуштунской

элиты. Однако, в 1994 году противостоять жестко структурированной

организации сторонников “чистого ислама” пуштунская традиционная элита не

могла.

Движение Талибан сравнительно легко захватило город Кандагар, ставший

его столицей, и южные районы Афганистана с преимущественно пуштунским

населением. Объективные противоречия между традиционной системой

организации пуштунского общества и угрозой, которую представляли для нее

устремления движения Талибан, заставило почти всех влиятельных пуштунских

политиков составить оппозицию движению Талибан. Все пуштунские партии

бывшего Пешаварского альянса, Хекматиара, Халеса, Гейлани, Сайяфа, Наби

Мохаммади, Моджадедди, выступили против движения Талибан.

В то же время, пуштунские лидеры на местах не могли противостоять

талибам. В большей степени это зависело не от военных возможностей движения

Талибан, поддерживаемого Пакистаном. Важную роль сыграл тот факт, что

власть традиционной элиты в пуштунских районах за годы войны в Афганистане

серьезно ослабла, традиции осуществления власти были нарушены, системные

связи внутри пуштунских сообществ оказались размыты. В Афганистане

появилось большое количество деклассированных людей, потерявших привычные

социальные ориентиры. Они и составили первичную социальную базу для

пополнения рядов движения Талибан. Кроме того, объявленные лозунги

наведения порядка, прекращения войны имели огромный успех в истощенной

войной Афганистане.

В занятых движением Талибан к 1994 году южных и юго-западных районах

Афганистана пуштунские сообщества приняли по отношению к нему зависимое

положение. Однако, совершенно иная ситуация сложилась, когда движение

Талибан столкнулось с военно-политическими объединениями, организованными

на основе этнической солидарности национальных меньшинств Афганистана.

Институты централизованного государства в Афганистане были почти

полностью разрушены в 1992-94 гг. в ходе гражданской войны. На тот момент

дезинтеграция страны отвечала интересам практически всех военно-

политических группировок, включая основные пуштунские объединения и

организации национальных и религиозных меньшинств. Однако, в отличие от

пуштунских организаций, интересы национальных меньшинств были более четко

выражены.

Состояние раздробленности позволяло национальным меньшинствам в

Афганистане получить ту долю самостоятельности и автономности, какой они

никогда не обладали в централизованном афганском государстве с

доминированием этнических пуштунов. Постоянная угроза пуштунской

реставрации, равно как и конкуренция со стороны других организаций

национальных меньшинств предопределили высокую степень этнической

солидарности. В отличие от пуштунов, в 1992-94 гг. разделенных на множество

самостоятельных центров власти, зоны влияния политических организаций

национальных меньшинств почти полностью совпадали с территориями их

расселением.

Высокая степень этнической солидарности была характерна для

национальных меньшинств узбеков, таджиков, шиитов-хазарейцев. Их интересы,

соответственно, представляли политические организации Джумбиш-Милли

(Национальное исламское действие Афганистана, НИДА), во главе с генералом

Дустумом, Исламское общество Афганистана (ИОА) во главе с Раббани/Масудом,

Хезбе и-Вахдат (Партия исламского единства Афганистана, ПИЕА),

возглавляемая Халили. Кроме того, к партии Раббани/Масуда принадлежал и

губернатор Герата, в окрестностях которого проживало много этнических

таджиков, Исмаил-хан.

В пределах контролируемых политическими организациями национальных

меньшинств территорий, в 1992-94 гг. были в миниатюре созданы фактически

независимые национальные псевдогосударства с минимальным набором

необходимых государственных институтов.

Появление на афганской политической сцене движения Талибан создавало

прямую угрозу интересам политических организаций национальных и религиозных

меньшинств. Причем, эта угроза носила двоякий характер. С одной стороны,

движение сторонников “чистого ислама” угрожало исторически сложившимся

принципам организации традиционных обществ национальных меньшинств, включая

и власть традиционной элиты. С другой - элиты афганских узбеков, таджиков и

хазарейцев отдавали себе отчет, что появление новой политической

организации движения Талибан означает начало процесса пуштунской

реставрации в Афганистане, что представляло прямую угрозу их интересам.

В 1994 году на первый план для почти всех афганских военно-

политических группировок вышла угроза распространения идей “чистого ислама”

со стороны движения Талибан. Именно это легло в основу временного союза

политических организаций национальных меньшинств и пуштунских группировок в

борьбе против движения Талибан. Благодаря чему, дальнейшее продвижение

талибов вглубь Афганистана было временно остановлено.

Натолкнувшись на сопротивление армии Ахмад Шах Масуда под Кабулом,

талибы сосредоточили основной удар в северо-западном направлении в сторону

туркменско-афганской границы. В ходе наступления в 1995 году были захвачены

город и провинция Герат. При этом были разгромлены отряды губернатора

Герата, члена партии Исламское общество Афганистана президента Раббани,

одного из влиятельных полевых командиров времен войны с советским

присутствием - Исмаил-хана. Исмаил-хан бежал на территорию Ирана, а отряды

талибов вышли на границу Афганистана с Туркменистаном. Таким образом, уже в

1995 году был выполнен первый этап геополитической задачи открытия

транспортных коридоров в регион Центральной Азии.

Планы открытия транспортных коридоров в регион Центральной Азии в тот

момент имели и конкретное воплощение в виде идеи строительства газопровода

и автомобильных дорог из Туркменистана через территорию Афганистана в

Пакистан. Так, в 1995 году практически одновременно с выходом отрядов

талибов на границу с Туркменистаном правительство этой страны предоставило

компании “Юнокал” права на создание консорциума для строительства

газопровода - от туркменско-афганской границы до города Мултан в Пакистане.

“Талибы прошли по линии Кандагар - Герат, т.е. по афганской части основного

магистрального пути, который должен связать Пакистан с Центральной Азией.

Любопытно, что летом 1994 года был одобрен проект строительства

железнодорожной линии от туркменской Кушки до пакистанского города Чаман.

Ветка эта должна была пройти по западным районам Афганистана через Герат и

Кандагар. И через некоторое время, в этих районах появились талибы”.[56]

Естественно, что взаимная заинтересованность в решении задачи

открытия транспортных коридоров из Туркменистана в Пакистан привела к тому,

что выход отрядов радикального движения Талибан на туркменско-афганскую

границу не имел серьезных последствий не для Ашхабада, ни для системы

региональной безопасности Центральной Азии.

К тому же, весьма показательно, что границы Туркменистана согласно

соглашениям 1992 года между Москвой и Ашхабадом охраняются, в том числе и

российскими пограничниками. Появление вооруженных отрядов движения Талибан

около границы с Туркменистаном, очевидно, ожидалось в Ашхабаде. В курсе

происходящих событий, скорее всего, была и Россия. Так как российские

пограничники оставались на границе с Туркменистаном, то, естественно, что

системная целостность региона Центральной Азии в связи с появлением

движения Талибан у южных границ СНГ не была нарушена. Не проявляли особого

беспокойства в 1994-95 гг. по этому поводу и в столицах других ННГ

Центральной Азии.

Немаловажную роль в этом сыграл и Пакистан, проявивший максимально

возможную дипломатическую активность для закрепления достигнутого

преимущества. “Уже в январе 1994 года министр иностранных дел Пакистана

Сардар Асиф Ахмад Али предпринял поездку по странам Центральной Азии. Через

несколько месяцев по этому же маршруту проследовала представительная

парламентская делегация Пакистана. В октябре 1994 г. Беназир Бхутто

посетила Ашхабад, где состоялись ее переговоры с президентом Ниязовым. В

мае-августе 1995 г. состоялись визиты премьер-министра Пакистана в

Узбекистан, Казахстан и Кыргызстан”.[57]

Несомненно, повышенная активность Исламабада на дипломатическом фронте

была призвана убедить ННГ Центральной Азии в отсутствии по отношению к ним

у Пакистана враждебных намерений в связи с событиями на военном фронте в

Афганистане.

В целом, появление движения Талибан на афганской политической сцене в

1994 году и вызванные этим изменения в расстановке сил внутри Афганистана

не привели к серьезному изменению внешней ситуации для региональной системы

безопасности Центральной Азии.

В период с 1994 по 1996 годы степень раздробленность Афганистана

сохранялась на прежних позициях, а значит и условия стабильности

региональной системы безопасности Центральной Азии, основанные на

существовании буферных псевдогосударственных объединений на севере

Афганистана, оставались без изменения. Движение Талибан контролировало

южные и юго-западные провинции страны, включая крупные города Кандагар и

Герат, шииты-хазарейцы провинцию Бамиан в горном Хазарджате, движение

генерала Дустума 6 северных провинций, “правительство Афганистана” Раббани

столицу страны Кабул и северо-восточные провинции, примыкающие к

Таджикистану. Кроме того, оппозиционные талибам пуштунские полевые

командиры продолжали занимать крупный город на юге Афганистана -

Джелалабад.

Война в 1994-96 гг. носила вялотекущий характер. У движения Талибан не

было на тот момент достаточно сил, чтобы добиться окончательной победы. Его

отряды не могли прорвать подготовленную линию обороны армии Масуда под

Кабулом, а значит, добиться захвата власти в масштабах всей страны. Между

тем, наиболее хорошо подготовленная и вооруженная на территории Афганистана

армия генерала Дустума вообще не принимала участия в активных боевых

действиях. Противостояние в Афганистане к лету 1996 года зашло в тупик. Ни

одна из многочисленных афганских военно-политических группировок без

поддержки извне не могла добиться решительной победы.

В этот период времени казалось, что условий, которые могли бы привести

к такому вмешательству извне, больше не существует. Пакистан с помощью

движения Талибан практически добился реализации своих геополитических

целей. Выход отрядов талибов на туркменско-афганскую границу сделал

возможным начало строительства газопровода и линий коммуникаций из региона

Центральной Азии в Пакистан. Причем, все возможные маршруты теперь могли

пройти только через территорию Афганистана, контролируемую движением

Талибан по маршруту Кушка-Герат-Кандагар-Пакистан. Территории,

контролируемые силами, оппозиционными движению Талибан, оставались в

стороне от основных планируемых транспортных коридоров. Так как сохранение

их автономности имело чрезвычайно важное значение для региональной системы

безопасности Центральной Азии, то логично было ожидать от Исламабада

уважения к мнению своих центральноазиатских партнеров. С точки зрения

Центральной Азии реальная раздробленность Афганистана должна была

сохраниться на достигнутом в ходе событий 1994-96 г. уровне. Новое усиление

движения Талибан было нежелательным.

В то же время, сложившаяся к лету 1996 года ситуация остро поставила

проблему пределов самостоятельности движения Талибан. Этот вопрос имел

прямое отношение к перспективам развития внутриафганского конфликта и

стабильности системы безопасности Центральной Азии. Стали весьма

актуальными вопросы о том, в какой степени Пакистан контролирует движение

Талибан, каковы внутренние потенциальные возможности талибов укрепиться на

захваченных с помощью Пакистана территориях и самостоятельно стать

доминирующей силой внутри страны?

С военной точки зрения, в период с 1994 по 1996 гг. собственные

возможности движения Талибан не позволяли добиться решающего преимущества

над своими оппонентами. Главная сложность для талибов заключалась в

невозможности собственными силами прорвать оборонительные позиции армии

Масуда к югу от Кабула.

Построенная еще с помощью советских специалистов при

прокоммунистическом режиме система оборонительных сооружений, позиции в

которой занимала одна из лучших афганских армий, героя войны против

советского присутствия Ахмад Шаха Масуда, была фактически неприступна для

тех нерегулярных формирований, которыми располагали практически все военно-

политические организации моджахедов, включая и движение Талибан. “В конце

февраля - начале марта 1995 года численность отрядов движения Талибан

достигала 25 тысячи бойцов и у них на вооружении находилось не только

стрелковое оружие, но и тяжелое вооружение, включая 150 единиц

бронетехники, а также 10 самолетов”.[58]

Уже после захвата Кабула в сентябре 1996 года численность формирований

движения Талибан оценивалась “в 30-40 тысяч человек, 200 единиц

бронетехники, артиллерия, 15 самолетов Миг-21 и около 10 вертолетов Ми-

8”.[59]

Для военно-политической организации, контролирующей две трети

Афганистана, в основном пуштунские районы с традиционно воинственным

населением, это явно немного.

Однако, в условиях Афганистана ситуация не всегда зависит от чисто

военных факторов. Серьезные изменения происходили в период с 1994 по 1996

гг. и внутри движения Талибан.

Установление контроля движения Талибан над значительной частью

Афганистана не могли не оказать влияния на статус движения Талибан, как

внутри Афганистана, так и в отношениях с Пакистаном. В момент зарождения

движения на территории Пакистана, военно-политическая организация Талибан

наверняка было полностью подконтрольно пакистанскому руководству.

Формирование собственной администрации на территории Афганистана и

необходимость решать текущие политические вопросы, естественным образом

повысили степень самостоятельности политического руководства движения

Талибан. В этом смысле, двухгодичная пауза с осени 1994 года по осень 1996

года, несомненно, была использована для организационного оформления

движения Талибан и определения его целей и приоритетов на ближайшую

перспективу.

Основные изменения коснулись тактических целей движения Талибан.

Столкнувшись, с одной стороны, с неприятием традиционной пуштунской элиты,

с другой, ожесточенным сопротивлением национальных меньшинств, талибы

должны были определить приоритеты, которые помогли бы в решении

стратегической задачи - восстановления целостности Афганистана под

контролем талибов. Таким решением стало усиление этнического фактора в

устремлениях движения Талибан.

В принципе, в условиях Афганистана это было вполне естественное

решение. Такая постановка вопроса позволяла трансформировать идею наведения

порядка в идею восстановления единого афганского государства с

доминированием пуштунов. Тем самым, создать условия, приемлемые для тех

пуштунов, которые еще сохраняли лояльность противникам движения Талибан.

Совершенно по-другому выглядит в этом случае и борьба талибов с

политическими организациями национальных и религиозных меньшинств. Лидерам

этих организаций становилось крайне сложно объяснить свое стремление к

продолжению раздробленности страны среди своих сторонников - этнических

пуштунов.

Движение Талибан фактически реанимировало идею реставрации единого

государства с доминированием пуштунов на территории Афганистана. Только

идея эта была воссоздана на качественно ином уровне. Движение Талибан,

выступая против традиционной системы организации пуштунского общества,

сформулировало идею пуштунской реставрации вне такого традиционного

общества. Идея пуштунской реставрации в трактовке движения Талибан

абстрагировалась от интересов различных пуштунских политических

организаций, лидеров, элит или отдельных пуштунских племен. Пуштунская

реставрация стала доминирующей идеей сама по себе и требовала от остальных

пуштунов определиться по отношению к ней.

Парадокс ситуации заключается в том, что такая постановка вопроса

стала возможной в силу другой идеологической установки движения Талибан на

создание общества, основанного на принципах идеальной мусульманской общины

времен пророка Мухаммеда. Выступая против более поздних наслоений в

афганском обществе в виде обычного права, заимствований из внешнего

немусульманского мира, традиционной структуры, традиционной системы

ценностей и т.д., движение сторонников идеи “чистого ислама” Талибан

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9