Норма, образец в русской культуре второй половины XVIII века

их»/23,с.23/. Небезынтересны на этот счет и доводы Екатерины Дашковой,

приведенные ею в беседе с Дидро все о том же «рабстве наших крестьян»:

«Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только

анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут

просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только

сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая

порядка и отношений, неизбежных при всяком образе правления» /16, с. 80/.

Тем самым Екатерина зафиксировав, что «Комиссия Уложения, быв в

собрании, подала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело имеем и о

ком пещимся должно».

Подобно тому как на родине Просвещения Вольтер, Д’ Аламбер или Дидро

не могли обрести взаимопонимание с Людовиком ХV, так в России не получился

диалог между Екатериной и российским просветителем Николаем Ивановичем

Новиковым. Зато императрице удалось пленить умы парижских вольнодумов, с

которыми она вела оживленную переписку. Она была авторитетом у европейских

мыслителей.

В оценки отношений Екатерины с просветителями историки, как правило,

руководились высказываниями А. С. Пушкина. Он считал, что просветители, не

ведая подлинного положения дел в стране, доверились оценкам самой

монархини. Пушкин писал об отвратительном фиглярстве императрицы «в

отношениях с философами ее столетия». Оценка Энгельса близка к пушкинской:

«… двор Екатерины Второй превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных

людей, особенно французов; императрица и ее двор исповедовали самые

просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение

общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали «северную

Семириаду» и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире,

отечеством либеральных принципов, поборником религиозной

терпимости»/35,с.105/.

Всякая мера в пользу трудового населения квалифицировалась как

вынужденная, исходившая не от Екатерины, а от обстоятельств, принуждавших

ее идти на уступки.

Но сводить все к фарсу, лицемерию и обману – значит не замечать

генерального факта: Екатерина Великая после своего 34-летнего правления

оставила Россию более могущественной и просвещенной.

Ключом к пониманию взаимоотношений императрицы и просветителей служит

ее ответ на осуждение митрополитом Платоном ее переписки с «безбожником»

Вольтером. «80-летний старик – заявила она, - старается своими, во всей

Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и

удержать деятельную вражду своих соотчичей, как тогда старались

распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем

и преуспел. В таком виду намерении письма, писанные к безбожнику, не

нанесли вреда ни церкви, ни отечеству»/14, с. 27/.

Но было бы опрометчиво объяснять переписку Екатерины с Вольтером и

прочими просветителями чисто утилитарными целями. Начиналось все с

преклонения перед силой идей, исходившей от могучей кучки деятелей

Просвещения, сумевших покорить любознательную Екатерину в годы, когда она

отвергнутая супругом, находила утешение в чтении их сочинений. Великая

княгиня Екатерина Алексеевна не представляла интереса для просветителей,

поскольку не имела возможности хоть как осуществить их проекты. Только

после того, как она стала Екатериной Второй, возник взаимный интерес.

Екатерина допускала себя по отношению к Вольтеру, с которым активнее

всего переписывалась. скромной ученицей, всего лишь стремившаяся воплотить

в жизни его идеи. Она воздерживалась от демонстрации превосходства

императрицы огромной страны над лицами, зарабатывавшими на хлеб насущный

пером. Какими только лестными эпитетами не награждал Вольтер Екатерину! «Я

до такой степени стал уверенным в своих пророчествах, - писал он в 1766

году,- что смело предсказываю теперь вашему величеству наивеличайшую славу

и наивеличайшее счастье» /31, с. 11/.

Особый восторг просветителей вызвала материальная помощь нуждавшемуся

Дидро: у того была единственная дочь, для приобретения приданного которой

он намеревался продать главное свое богатство – библиотеку. В 1766 году

Екатерина купила у него библиотеку за 15 тысяч франков, предоставив право

держать ее у себя до смерти; более того, императрица назначила Дидро

хранителем библиотеки, определив жалование в 1000 франков в год с выплатою

его за 50 лет вперед.

В связи с этим Д’Аламбер писал Екатерине: «Вся литературная Европа

рукоплескала…», Вольтер: «Все писатели Европы должны пасть к стопам ее

величества».

В июне 1778 года императрица получила известие о смерти Вольтера. Она

писала Гриму: «Вольтер – мой учитель; он, или лучше сказать, его

произведения, развили мой ум и мою голову». Гримм получил задание купить у

наследников библиотеку учителя «и все оставшиеся после него бумаги, включая

и мои письма. Я щедро заплачу его наследникам» /23, с. 66/.

Информируя зарубежных корреспондентов о положении дел в стране,

Екатерина прибегала к значительным передержкам, лакировке происходившего,

что было вполне в духе того времени – аналогичным образом вели себя

прусский и шведский короли: Фридрих II и Густав III. Проще было Екатерине

информировать зарубежных корреспондентов о военных действиях в годы первой

русско-турецкой войны. Успехи здесь были настолько бесспорны и очевидны,

что не нуждались не в лакировке, ни в искажении. Каждая победа русского

оружия немедленно становилась достоянием Вольтера и Бьельке.

Связи императрицы с французским просветителями не ограничивались

перепиской. С Дидро и Гримом Екатерина общалась лично, причем с Гримом

дважды.

В первый раз оба явились в Петербург в 1773 году, когда императрице

было не до светских и учёных разговоров – продолжалась русско-турецкая

война, ее занимали тревожные слухи о движении, вспыхнувшем в Оренбургских

степях. Тем не менее, Екатерина почти ежедневно беседовала с гостями по

нескольку часов.

В столице России Дидро пробыл пять месяцев вместо двух, как собирался

вначале: Екатерина умела слушать собеседника и говорить сама. Собеседники

не всегда высказывали взгляды приемлемые для каждого из них. Граф Сегюр,

французский посол при дворе императрицы выразил это различие достаточно

четко: «Она восхищалась его умом, но отвергала его теории, заманчивые по

своим идеям, но неприложимые к практике» /23, с. 167/.

Эпистолярное наследие, оставленное Екатериной и европейскими

философам, дало Н. М. Карамзину основание сделать справедливое замечание:

«Европа с удивлением читает ее переписку с философами, и не им, а ей

удивляется. Какое богатство мыслей и знаний, какое проницание, какая

точность разума, чувств и выражений» /48, с. 111/.

Общение с европейскими знаменитостями закрепило за Екатериной славу

просвещенной монархини и бессмертной покровительницы художеств. Планы

императрицы простирались и дальше, К. Д’ Аламберу она обратилась с просьбой

быть воспитателем своего сына Павла Петровича, а Дидро готов был

предоставить убежище от преследований французского правительства с тем,

чтобы тот продолжил издание энциклопедий в Петербурге. Оба, впрочем,

вежливо отказались.

В те времена престиж монарха был неразрывно связан с престижем страны,

в которой он занимал трон. Следовательно, восторги философов относились не

только к Екатерине, но и к России.

Собственное царствование Екатерина формировала в пяти пунктах

«правил»: «1) Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

2) Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и

заставить его соблюдать законы.

3) Нужно учредить в государстве хорошую и точную политику.

4) Нужно способствовать расцвету государства и сделать его

изобильным.

5) Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим

уважение соседям» /30, с. 647/.

Постепенность, последовательность, плановость – важнейшая черта

преобразований Екатерины Второй.

Как пишет Брикнер А. Г.: «Нельзя отрицать, что тот час же после

воцарения императрицы, была заметна кипучая деятельность в государственном

организме и что во всех отношения выказывалось личное участие Екатерины в

решении всевозможных вопросов» /8, с.142/.

В то же время Екатерина Вторая была лишена холодной рассудительности,

являя собой пример, как она сама говорила, натуры «восторженной», «горячей

головы», т. е. человека увлекающегося. Так, возражали неумеренно лестным

попыткам представить ее «образцом во всех отношениях», она пишет, что «этот

образец не только плох, но и не пригоден для образца», так как «я … вся

состою из порывов, бросающих меня то туда, то сюда». Это ее черта

характерна порой проявлялась и в государственных делах.

Екатерина Вторая в своих заметках писала в частности, о том, какие

должны быть «Нравственные идеалы Екатерины Второй»:

« - Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без

разбора … .

- Никогда не позволяйте льстецам осаждать вас … .

- Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет мужество при случае вам

поперечить … .

- Будьте мягки, человеколюбивы … .

- Храните в себе великие душевные качества … .

- Мелочные правила и жалкие утонченности не должны иметь доступа к

вашему сердцу … .

- Молю Проведение, да напечатлеет оно эти немногие слова в моем

сердце и в сердцах тех, которые их прочтут после меня» /55, с. 40/.

Все эти стержневые этические нормы не есть что-то нарочно придуманное

(для потомства), они отвечали возвышенным представлениям «века

Просвещения». Она формировала себя просвещенным монархом, и это было видно,

не даром в поисках идеала общественной гармонии взоры современников все

чаще стали обращаться к недавнему прошлому, к золотому веку Екатерины

Великой, но времени блистательному и безвозвратно утраченному.

Тогда, при государыне Екатерине, русское оружие не знало поражений,

Россия прочно утвердилась на берегах Черного моря, началось освоение

плодороднейшей черноземной степи, уральский чугун и железные изделия

вывозились в Англию, и Западная Европа с изумлением, тревогой и восхищением

наблюдала неслыханно быстрый рост могущества великой северной империи.

Подданные Екатерины Второй гордились военными победами, европейским

авторитетом страны, процветанием наук и искусств. Про нее писали: «Первые

искры национального самолюбия, просвещенного патриотизма показались при

Екатерине, при ней родились и вкус, и общие мнения и первые понятия о

чести, о личной свободе, о власти законов» /31, с. 7/.

Время Екатерины Второй видится одним из блестящих периодов российской

истории, временем подлинного величия Державы Российской. Жаль, что

современный человек поневоле мало искушен в подробностях старинной жизни,

что забылись великие события прошлого, которыми можно и должно гордиться.

Почти стерлись из общественной памяти имена людей, чьи воля, разум и талант

служили России. Потомки забывчивы и неблагодарны и им ближе неосторожные

слова Растопчина о том, что Екатерининский трон окружали люди из которых

«наиболее честные заслуживают быть колесованными без суда» /31, с. 295/ .

Действительность была иной, совершенно иной…

Голицын писал: «Царствование Екатерины мнится, было высшею степенью

славы России. Счастливым я себя поставляю, что жил в ее время и ей служил,

и был очевидцем всей величественности и уважения, до которого достигло мое

любимое отечество. Как при том пропустить без должной похвалы тех самых ее

помещиков знаменитых соотчичей наших, одаренных необыкновенными

способностями, доказавших всей Европе, что россияне могу почитаться, без

всякой лести, почти в свете первым народом» /27 ,с. 303/.

Екатерина возвысила Россию на степень чести и славы, показав Европе,

что россияне, мудро управляемые, да всего достигнуть могут, не зря Сегюр

писал: «Екатерина украсила страницы истории своей страны. Она достойна

похвалы, весь народ высказывает к ней свою любовь» /23, с. 139-140/.

Екатерина Вторая была необыкновенная монархиня. Она имела все

достоинства, присущие великому государю. От прочих всех держав она получила

особое уважение и держала в руках свои весы политической системы Европы.

Хотя в сознании же многих поколений людей она остается лишь лицемерной

правительницей, но не следует забывать, что при всей неординарности и

противоречивости личности Екатерины Второй и результаты ее правления все

чаще отмечается, что в сравнении с предшествующими эпохами правления ее

время утвердило славу и могущество России как великой державы.

2 «СЫН ОТЕЧЕСТВА» В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ

ХVIII ВЕКА

2.1. Мифологизированный образ Екатерины Второй в русской культуре

Прежде чем перейти к непосредственному анализу мифологем Екатерины

Второй, необходимо выяснить условия их формирования.

Появлению мифологем просвещенной монархини способствовал ряд причин,

таких, как незаурядность мышления самой Екатерины Второй, специфические и

политические социальные условия в России, мифологический уровень массового

сознания той эпохи.

Согласно теории К. Г. Юнга, архетипы проявляются в «комплексах

аффектов…», вызванных ситуациями – раздражителями, которые являются формами

субъективного переживания человеком своих архетипических структур /70, с.

52/, то есть архетипы репродуцируются в кризисные состояния человека и

общества. Поэтому неслучайно возникновение ореола мифологем вокруг

императрицы в рассматриваемую эпоху.

Образ Екатерины Второй – «просвещенной монархини» - создавался в

мифологизированном сознании эпохи. Она заключала в себе нечто (ум, энергию,

одержимость), что потенциально способствовало возведению ее массовыми

сознаниями эпохи на уровень мифологического персонажа.

В период перехода к новым социальным регуляторам и нормам, массовое

сознание как ни как ориентировано на восприятие мифологем, выполняющих

функцию, понятную каждому человеку, - функцию социокультурной адаптации в

новых политических и культурных условиях.

Екатерина Вторая свои мысли реализовала через факты и действия, так

она являясь просвещенной монархиней – была образцом эпохи, и в этом

качестве она само рекламировала и само утверждала себя.

С точки зрения идеи – характеристики Екатерины законодательницы и ее

времени интересно утверждение И. Багдановича:

Но все тебя поют едину

Поют и не пристанут петь

Премудрую Екатерину,

Что век златой дала узреть /14, с. 117/.

Строчка «Что век златой дала узреть» нас отсылает к веку золотому

безоблачному, полному гармонии и красоты, блага и счастья, бытовавшему в

античной культуре. Современники всем сердцем желали наступления «золотого

века» при Екатерине.

По определению современников С. М. Соловьева, И. И. Бецкого,

отличительной чертой царствования Екатерины Второй по мимо ее постепенных

не насильственных преобразований было то как писал Н. М. Карамзин, что

следствием очищения самодержавия от «примесей тиранства» были спокойствие

сердец, успехи приятностей светских, знаний, разума /31, с. 47/

Таким образом мифологема «Золотого века» и век Екатерины Второй стал

периодом рассвета культуры во всех сферах жизни России.

Памятники архитектуры, скульптуры, живописи, литературы, музыки –

живые свидетели времени, донесшие до нас мечту об идеальном мире и

идеальном человеке.

Появлению другой мифологемы «Минервы» способствовало то, что

мифологема «просвещенной императрицы» была характерна и для массового

сознания эпохи, показательной становится одна из ее характерных экспликации

– присвоение Екатерине Второй патриотически-настроенными современниками

«звания истинно просвещенной государыни», «устанавливающей всеобщую

справедливость и созидающей гармонию мира». Общественное и художественное

сознание эпохи мгновенно откликнулось на мифологизировано – идеологический

запрос времени воспроизведением просветительских мечтаний о новой

государыне. Появление ее на троне было сопровождено рядом программных

произведений, реализующих идею просвещенной мудрой императрицы, готовая

даровать государству новые справедливые законы. И в этом ряду появилось

живописное полотно «Екатерина Законодательница в храме богини Правосудия»

Д. Г. Левицкого. В них Екатерина – Минерва предстала мудрой и справедливой

правительницей «нового века», «века златого». Как писал В. М. Живов: «Над

Невой нависали сады Семирамиды, Минерва после торжественного молебна

отверзала храм Просвещения, Фонвизин обличал пороки, и народ блаженствовал»

/24, с. 670/.

Другая мифологема «Фелица» имеющая античную традицию, появилась и

выделилась, когда сын своего века Державин Г. искренне выразил свои

монархические чувства в оде «Фелица», где прославил Екатерину Вторую как

образец «просвещенного монарха». Для своей оды он воспользовался сюжетом и

персонажами ее аллегорической «Сказки о царевиче Хлоре», написанной в

условно «восточном» стиле. От туда он взял имя Фелица, которым в сказке

была названа богиня добродетели. В оде Фелица – это сама Екатерина Вторая.

На фоне скромного образа жизни Фелицы еще более выигрышным для

создаваемого Державиным идеального образа правительницы становится

перечисление круга ее забот. Фелица, прекратив войны, призрела «сирых» и

«убогих», разрешила «свободно» «в чужие области искать», позволила частным

лицам «с ребра и золота искать», разрешила рубить леса, заводить всякого

рода мануфактуры и фабрики, заботиться о просвещении и здравии народа.

Это внимание Фелицы к насущным интересам «своего» народа представлена

в оде Державина как полная противоположность тираническому правлению Анны

Иоанновны. В «Фелице» раскрывается державинская формула «будь на троне -

человек»:

Едина ты лишь не обидешь,

Не оскорбляешь никого,

Дурачествы сквозь пальцы видишь,

Лишь зла не терпишь одного …

Как и его предшественники Ломоносов и Сумароков – Державин находился

во власти представлений о просвещенной абсолютной монархии как идеальном

для России государственном строе. Державин пытался показать, что в основе

положительных качеств Екатерины Второй как правительницы лежат ее

человеческие свойства. Его «Фелица» потому так успешно справляется со

своими государственными обязанностями, что она сама человек, а не бог, не

сверхъестественное существо и понимает все человеческие потребности и

слабости. Державин не ограничился «Фелицией»: мысли и образы этой оды

развивались и в «Изображении Фелицы», и в «Видении Мурзы», и в оде «На

счастье».

Сама Фелица – Екатерина Вторая была личностью довольно незаурядной,

она во многом превосходила своих предшественников и предшественниц на

русском троне (за исключением Петра Первого) умом, проницательностью,

хитростью, образованностью. «Никто из занимавших русский престол до нее,

кроме Петра Великого, не мог бы подумать о сочинении «Наказа»; никто из них

не решился бы вести переписку с известнейшими мыслителями Европы» /60, с.

60/.

У дворянского общества были достаточные основания для идеализации и

прославления Екатерины Второй как «матери отечества».

Образ идеальной правительницы – Фелицы – в одах Державина меняется, у

него появляется критическое отношение к императрице, которую он так

опоэтизировал прежде.

В «Изображении Фелицы», одна диагностическая деталь этой

екатерининской Аркадии заслуживает особого внимания. В число ее обитателей

не редко попадают «дикие народы». Так, например, в том же «Изображении

Фелиции» в описании того, как Екатерина дарует народам свой «Наказ». Это

описание Державина соотносится с сервизом Рашета, в котором так же

прославлялась Екатерина и особую характеристику составляли фигурки «народов

Востока» - финнов, калмыков и т.д. В обоих случаях этот этнографический

набор, несомненно, выполняет панегирическую функцию. Их появление в

императорской Аркадии имеет двоякий смысл.

Во-первых, перечни «диких народов» представляют собой этнографический

коррелят географических атрибутов торжествующего монарха: распространение

могущества и благодеяний империи может быть обозначено географически, так и

этнографически. При этом, если географические вехи указывают на военно-

политическое могущество монарха, этнографические приметы означают шествие

императорского просвещения: в географическом пространстве монарх выступает

в качестве ипостаси Марса, тогда как в этнографическом пространстве он

выступает в ипостаси Минервы.

И именно здесь раскрывается второй смысл появления «диких народов».

Они олицетворяют те концы вселенной, которые охватывают собой созданные

императрицей Аркадии.

В светской культуре эмансипация освободила религиозно-мифологический

потенциал, он был перенесен теперь на саму культуру, и поэт получил те

мироустроительные харизматические полномочия, которые ранее усваивались

императору.

Самый географический размах поэтической славы – это географический

размах оды: поэтическая слава занимает в точности тоже пространство, что и

могущество торжествующего монарха, и описывается той же самой традиционной

формулой – «от … до …». И от монарха же, от Фелицы, переходит в «Памятник»

несчётные народы – это те самые «дикие люди», которые раньше преображала

благодать государственного просвещения.

Мифологема матерь отечество появилась тогда в русской культуре, когда

в Москве 30 июля 1967 года в присутствии Императрицы состоялось открытие

Комиссии об Уложении, коей надлежало обсудить «Наказ» Государыни местные

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5