Лекции по культурологии

проникнуты общественная мысль и литература, государственным задачам

подчинено зодчество. Рост государственной силы отразился даже в живописи

XVI в. Наконец, после двух с половиной веков почти полной изоляции культура

молодого Российского государства вошла в соприкосновение с ренессансной

культурой Запада. Достаточно сказать о приглашенных западных мастерах,

построивших все главные сооружения Московского Кремля. Но в то же время с

присоединением Иваном Грозным Казани и Астрахани Древняя Русь стала еще

более азиатской.

Провозглашение Москвы “Третьим Римом”, законной наследницей как

христианской, так и всей античной культуры, а русского царя – преемником

византийских императоров закрепило беспредельную власть русского

самодержавия. Авторитет и нравственное влияние церкви стало падать.

XVII столетие, начавшись Смутным временем, вошло в историю под именем

“бунташного века”. Сильнейшим ударом по монолиту средневековья стал

религиозный раскол. В основе раскола – спор об исторической правоте, об

историческом пути России. Одна сторона настаивала на ничтожестве, другая –

на величии старины. Третьей стороны не оказалось. Религиозный раскол привел

к “раздвоению” единой русской культуры на противоборствующие,

взаимоисключающие ее части.

Борения “древлего благочестия” и новых тенденций реформаторского

характера отразились не только в общественных потрясениях, но и в резкой

смене координат развития художественной культуры. В числе наиболее ярких

новаторских проявлений – появление светских учебных заведений, обмирщение

литературы, рождение светских жанров в живописи и музыке, возникновение

театра.

Крупнейшее событие, имеющее историко-культурный смысл – освоение

Сибири. Территория России гигантски выросла, тем самым значительно усложнив

русский хронотоп.

Таким образом, длительное господство в средневековой Руси представлений

о единой “культуре-вере” сменилось в XVII в. столкновением двух

противоборствующих культур – “веры”, в значительной мере отмежевавшейся от

светских знаний, и культуры, по преимуществу секуляризованной,

модернизованной. В это же время возникло и иное противопоставление двух

культур: “мужичья” (но своя) культура “светлой Руси” и ученая (но чужая)

культура “барокко”. Это противопоставление во многом предвосхитило

оппозицию, которая утвердилась в русской культуре с началом петровских

реформ, – “исконно русское – западное, европейское”.

Литература

Вагнер Г.К., Владышевская Т.Ф. Искусство Древней Руси. М., 1993.

Забелин И.Е. Домашний быт русского народа в XV-XVII вв. М., 1993.

Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры. М., 1997.

Лазарев В.Н. Русская иконопись: от истоков до начала XVII в. М., 1983.

Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3 т. М., 1993-1995.

Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси: историко-бытовые очерки XI-XIII вв.

М., 1977.

Рыбаков Б.А. Язычество древних славян (любое издание).

Тема 6. Культура средневекового Запада

Основные вопросы темы

1. Средневековье как историко-культурная проблема.

2. Христианство – культура и антикультура.

3. Сословная организация сословной культуры.

4. Строительство “храма” в жизни и в искусстве.

5. Народная “смеховая” культура в системе средневековых ценностей.

В исторической науке понятие средневековья появилось в начале XIX в.,

когда, как известно, прежде всего благодаря французским историкам,

торжествовали принципы критического переосмысления всех предшествующих

знаний. Сам термин “средние века”, отметим попутно, не слишком удачно

переведен на русский – правильнее было бы, на наш взгляд, назвать их

“срединные века”, то есть своего рода “центральное” время. Однако, даже

такая, уточненная применительно к французскому оригиналу формулировка,

сегодня представляется очень приблизительной и оспаривается многими. В

самом деле, можно ли под столь общее и невыразительное определение подвести

целых 11 веков человеческой истории (от падения Рима до Английской

буржуазной революции). Тем более условно звучит это определение, когда мы

обращаемся к культурному наследию этого времени. Ведь сознание рядового

галла-воина V в. отличалось от сознания его соотечественника и потомка –

французского ростовщика эпохи первоначального накопления значительно

сильнее, чем, допустим от классово близкого римлянина времен упадка Римской

империи. А ведь, если чисто формально следовать принятой периодизации, то и

несчастный, полудикий галл и преуспевающий ростовщик – жители

средневековья. Что же у них общего в системе ценностей?

Вопрос, очевидно, остается риторическим. Это несопоставимые в принципе

ценности. Мало того, мы обычно и совершенно справедливо выделяем в качестве

особой культурной эпохи позднее средневековье и называем XIV-XVI вв. эпохой

Возрождения. Однако Возрождение являет нам не просто другой – прямо

противоположный тип сознания, тип культуры. Связывают же столь разные, с

точки зрения опять же истории культуры, столь разноприродные понятия и

явления, как, скажем, рыцарские романы и мозаики Равенны, исповедальные

откровения Пьера Абеляра и кромешный ад сатанинских фантазий великого

Иеронимуса Босха, фанатизм и изуверство Игнатия Лойолы и, допустим,

предельно демократические, охальные вирши Франсуа Вийона лишь одно общее –

принадлежность к эпохе утверждения и закрепления в общественном сознании

христианского вероучения, христианской морали и христианских институтов

власти.

Утверждая и воспевая глубинную связь между людьми без различия “эллина

или иудея”, полагая нравственные ценности первостепенными, формируя

представление о мире как о дивном божьем творении, а о человеке,

соответственно, как существе, обреченном пройти через юдоль страданий,

чтобы войти в Царство Божье, внушая каждому возможность спасения от

неизбежного Страшного Суда, предвещающего конец Света, только через веру и

Бога, надежду на загробную жизнь и любовь к ближнему, христианство

формировало стойкое эсхатологическое сознание, постоянное ощущение

человеком своей греховности, порочности, заведомую готовностью ко всем

мыслимым и немыслимым бедам испытаниям, рассматриваемым изначально как

проявление воли Божьей. Однако, воспитывалось и усердие в мирских делах,

трудолюбие, забота о чистоте чувств и помыслов – хотя бы и показная. В

эпоху варварства церковь, безусловно, спасла в Европе и культуру и

цивилизацию.

Однако, представляется исторически справедливым различать

культурообразующую и цивилизующую роль вероучения и его лучших,

образованнейших и наиболее искренних адептов – Василия Великого, Августина

Блаженного, Франциска Ассизского и т.д. – и роль церкви как

государственного института, крупнейшего собственника, землевладельца,

идеологического монополиста – организатора “охоты на ведьм”, “святой”

инквизиции – то есть всего того, что можно было бы назвать антикультурой.

Надо отметить, что с ростом цивилизованности в мире, развитием просвещения

и образования, успехами естественных наук, развитием экономических,

торговых отношений между государствами Европы, эта антикультурная, вторая

жизненно важная и системообразующая функция церкви и христианства не только

не ослабевала, но, напротив, усиливалась – уже в XVI в., в эпоху

Возрождения, в эру великих географических открытий во имя Христа

доблестные испанские “рыцари” истребляли коренное население и уничтожали

индейскую цивилизацию в Южной Америке, а в 1600 г., накануне открытия Ост-

Индской компании и создания Шекспиром “Гамлета” церковники отправили на

костер Джордано Бруно.

На заре средневековья эти кричащие противоречия христианизированного

мира еще не проявлялись в столь яркой форме. Напротив, тогдашние монастыри

– поистине культурные центры. В сословной организации общества первому

сословию отводилась особая роль, но и в первом сословии – духовенстве –

были свои первые – наиболее определенная социальная группа – монашество.

Монастыри, впервые появившиеся в Европе в VI в., были не только обителями

послушания, утешения, благотворительности и т.п., но и вплоть до XII в.

практически единственными очагами просвещения. Классический европейский

монастырь эпохи зрелого средневековья сочетал в себе школу, библиотеку и

своеобразную мастерскую по изготовлению и ремонту книг. Образование и

воспитание были, разумеется, сугубо богословскими.

В то же время существовали серьезные различия в самой трактовке

христианского вероучения, расколовшие монашество на три основных

направления – ордена: бенедиктинцев, утверждавших, что главной добродетелью

человека должен быть неустанный физический труд, что соответствовало

известной заповеди о том, что каждый “должен возделывать свой сад”;

доминиканцев, которые, вспоминая другие слова Христа “не мир я вам принес,

но меч”, брали их за основу своей “цивилизаторской деятельности”,

направленой на искоренение инаковерующих и изыскивание всевозможных ересей;

и, наконец, францисканцев, проповедовавших, в первую очередь, добро и

активное сострадание. При этом веротерпимость францисканцев просто

поразительна.

Вообще, канонизация образа самого Франциска – совершенно

исключительного по всем дошедшим до нас сведениям и фактическим, и

легендарным, – человека, всей сутью своего вероучения восстававшего против

догматического агрессивного начала в католицизме, показывает, насколько

непросто выделить какую-то одну, определяющую линию в культурообразующей

функции католической церкви. Франциск проповедовал “бедную церковь”,

богатую духовностью своей, отличался необычайной приветливостью,

открытостью нрава (монахи-францисканцы всегда ходят с откинутым назад

капюшоном и открытым лицом), обогревал и привечал сирых и убогих, не

спрашивая, какой они веры и из какой страны. В нем начисто отсутствовало

показное величие и помпезность, свойственная официальной церкви, папскому

престолу. Подобное сословное неединообразие высшего сословия отражало и

разнообразную сословную ориентацию христианства, ориентированного на самые

различные слои общества и к разным категориям обращавшегося разными своими

сторонами.

Культура второго сословия – дворянства носила значительно более цельный

характер. В основу дворянской морали эпохи был положен так называемый

рыцарский кодекс чести.

Понятие чести играло системообразующую роль в структуре духовных

ценностей сословия, причем сама честь понималась чрезвычайно широко и

многопланово.

В понятие чести входили верность слову, обету, клятве, сеньору (вообще

верность, преданность, и физическая сила), отвага и благородство в бою, на

турнире, благородство происхождения, обязательная щедрость и, разумеется,

служение Прекрасной даме, которое отнюдь не сводилось к платоническим

чувствам, мелодическим и словесным их излияниям, но подразумевало и

конкретную цель – непременное обладание предметом обожания. Столь

прозаическая подоплека одного их самых романтических рыцарских культов

имеет сугубо житейское обоснование: законы того времени ради предотвращения

возможных конфликтов и дробления наследства запрещали женитьбу всем

сыновьям феодала, кроме старшего.

Детей, как правило, и в зажиточных семьях тогда рождалось много, и

рыцарям-холостякам ничего другого не оставалось, как добиваться взаимности

прекрасных дам, которые, однако, по тем же неписаным законам чести, должны

были далеко не сразу отвечать взаимностью, а по возможности медлить и

играть роль недоступности в своеобразном спектакле, роли в котором были

распределены заранее. Добиваться же взаимности надо было, демонстрируя свои

рыцарские добродетели, главные из которых завоевывались в прямом смысле в

боях. Когда же войн и значительных конфликтов в округе не было, рыцарю

приходилось пускаться в странствия и искать подвигов на чужой стороне, в

неустанных походах за воинской славой – вот откуда появилась фигура

“странствующего рыцаря”.

Художественные достоинства рыцарской средневековой культуры огромны.

Здесь и эпические повествования, вспомним хотя бы “Песнь о Роланде”, и

лирическое творчество миннезингеров и трубадуров, и светская

инструментальная музыка, дошедшая до нас, к сожалению, в немногих

образцах, но представляющая несомненный интерес, как первые образцы

светской музыкальной культуры христианской Европы. В своих основных чертах,

типологически, рыцарская культура предвосхитила дворянскую европейскую

культуру более позднего времени.

“Третье” сословие включало в себя все прочее население, то есть

крестьян, горожан, простолюдинов, разбойников, ремесленников, купцов, людей

самых различных профессий, объединенных (в условиях гшородской культуры) в

цеха и отличавшихся также своей “цеховой”, узкосословной, внесословной

моралью.

Народная культура эпохи наименее нам известна, ибо чаще всего анонимна

и безгласна. Таланты же мастеров получали свое наиболее выразительное

воплощение в пластических искусствах – в прекрасных базиликах романского

стиля, в сложно организованных технически и эффектно вписывавшихся в

природный ландшафт неприступных замках-крепостях и, прежде всего,

строительстве храмов.

Храм был центром всей общественной жизни эпохи, средоточием ее

культурного мироощущения, символом, знаком, стилевой доминантой. В эпоху

классического средневековья храмы возводились, как правило, на средства

городской общины, т.е. буквально “всем миром”. Храмы строились и

перестраивались веками – для Миланского собора срок строительства

растянулся до 300 лет, примерно столько же строились и достраивались

знаменитые соборы в Реймсе и Шартре, а Кельнский собор или Вестминстерское

аббатство и вовсе целых восемь веков. Долгострой этот был вызван не какими-

то производственными или творческими причинами. Дело в том, что основное

внимание уделялось считавшемуся самым богоугодным делом самому процессу

постройки, а не результату.

Многослойные напластования эпох и стилей порою уродовали внешний облик

собора, придавали ему известную эклектичность. Так, например, собор в

Севилье (Испания) поражает как изумительными масштабами и богатством своего

трудно обозримого и даже обходимого интерьера – для того, чтобы бегло

пройтись по всем внутренним коридорам и закоулкам этого величественного

дворца требуется не менее полутора часов! – но и несколько странным внешним

обликом, где влияние Арабского халифата мирно уживается с классической

готикой и даже барокко. Создатели храмов, как и многих других скульптурных,

литературных произведений эпохи большей частью нам неизвестны и по той

причине, что ни сами они, ни, тем более, церковь не считали себя творцами в

области художественного творчества, но лишь исполнителями Воли Божьей. Сам

дух эпохи и ее художественный настрой принижал естественное, человеческое в

человеке и абсолютизировал сферу чисто духовности – устремленные ввысь

своды готических соборов подчеркивали ничтожность всего земного и величие

небесного. В науке торжествовал схоластический идеал, догматическое

богословие и чуть приукрашенное внешне замысловатой, но внутренне

бессодержательной риторикой официальное мракобесие. И все-таки именно в эту

эпоху растут и развиваются города как центры торговли, очаги относительно

независимой социальной и культурной жизни, появляются первые европейские

университеты – к исходу XIII в. их в Европе уже было 19! Уже в XI в.

П.Абеляр сформулировал свой знаменитый тезис: “Понимаю, чтобы верить”,

утверждавший в культуре мышления примат рационального начала над

иррациональным.

Серьезным противодействием церкви как основному наставнику в духовной

жизни общества стала так называемая “смеховая культура” третьего сословия,

воплощавшаяся прежде всего во всевозможных праздничных шествиях,

процессиях, карнавалах, где торжествовало возникшее еще во времена

античности “дионисийское начало”. В этой параллельной культуре

средневековья все традиционные ценности как бы выворачивались наизнанку –

литургии противостояло “идольное богослужение”, всевозможные “праздники

дураков”, торжественным представлениям на религиозные темы, на протяжении

многих часов разыгрывавшимся в праздничные дни у стен Храма («ауто»–

площадные, балаганные веселья, носившие подчеркнуто партийный характер.

Критическое отношение к господствующей официальной идеологии характерно

было и для нарождавшейся из того же “третьего сословия” светской

интеллигенции. Очень интересны в этом отношении песни вагантов – школяров,

студентов, бродившим по дорогам не слишком благоустроенной Европы из города

в город, из страны в страну и распевавших что-то наподобие – “наша вольная

семья – враг поповской швали”, воздававших хвалу дружбе, дружеской пирушке,

свободным развлечениям свободного от предрассудков и достаточно

образованного человека.

Дошедшие до нас шедевры творчества вагантов датируются уже IX веком,

что показывает, насколько условны все общие характеристики разнообразного и

в культурном отношении чрезвычайно многопланового, отнюдь не только

«мрачного» средневекосья.

Современное обращение к наиболее загадочным и художественно-

эстетическим страницам культуры эпохи доказывает, что понятия

“прогрессивного” и “реакционного” в истории культуры весьма относительны.

Более того, наследующая классическому средневековью знаменитая и

прославленная эпоха Возрождения многое растеряла и зачеркнула из наследия

средневековой культуры весьма ценного и продуктивного и в некоторых

отношениях упростила, приземлила общекультурную ситуацию в Европе. Но это

уже новая тема для разговора.

Литература

Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.,

1990.

М.Гофер Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

Хейхигша Й Лсегбсоевгевеклвбя М 1988.

Ястребицкая А.Л. Западная Европа XI-XIII вв. Эпоха. Быт.Костюм. М., 1978.

Тема 7. Становление европейской культуры нового времени (от Возрождения к

Просвещению)

Лекция 1. Европейская культура эпохи Возрождения

Основные вопросы темы

1. Открытие мира и человека.

2. Лицевая и оборотные стороны европейского гуманизма.

3. Титаны эпохи Возрождения. Титанизм как культурный феномен.

4. “Барокко” – культура роскоши и смятения. Кризис возрожденческих идеалов

– причины и следствия.

Кризиc официального христианского вероучения и самой Церкви,

выразившийся в широко известной Реформации, университетская наука, где

“семь свободных искусств” средневекового образца все более уступали место

естествознанию и вообще опытным наукам, географические открытия и

астрономические наблюдения, кардинально переменившие представления человека

о мире и вселенной, наконец, широко известные успехи техники, развитие

экономических, хозяйственных, культурных связей – все это не только ломало

устои сословного, замкнутого, самодостаточного феодального общества, но и,

что для нас особенно важно, кардинально изменило представления человека о

самом себе. Человек, наконец, обнаружил свои возможности и способности как

самостоятельной и далее самодовлеющей творческой силы. На наш взгляд,

именно эти глубинные факторы, а не по-своему значительные, но все же

второстепенные явления типа новых переводов античных классиков,

способствовали неизбежному в такой ситуации обращении через голову

отбрасываемого и изживаемого средневековья к наследию Греции и Рима.

Появились совершенно новые по характеру поведения и складу мышления

люди, которые стали называть себя “гуманистами” и проводили время в

многочасовых прогулках по садам и городским дворикам прекрасной Флоренции,

услаждая свои неторопливые путешествия бесконечными беседами на самые

разнообразные темы, обсуждая проблемы науки и веры, жизни и смерти,

искусства и общества, прошлого и настоящего. Сам термин “гуманизм”,

приписываемый Л.Бруни, употреблялся в те времена (конец XIV – начало XV

вв.) не совсем в том смысле, в каком мы говорим о гуманизме, гуманности

сегодня.

Для итальянских гуманистов в центре мироздания стоял не человек как

божье творение, но скорее человек естественный, во всем многообразии его

чувств, помыслов, желаний и страстей. Позже, отмечая эту ограниченность

ренессансного понимания гуманизма, Ф.Ницше вздохнет и скажет свое

знаменитое: “Человеческое, слишком человеческое”. Эпоха культивировала и

воспитывала, с одной стороны, человека образованного, учтивого, утонченного

ценителя красоты и всего изящного, свободно рассуждающего и мыслящего

неординарно, но одновременно именно такого человека конституировала как

“идеального придворного” (Б.Кастильоне). В частной жизни вообще

торжествовал аморализм – впрочем, как и в общественной. Причины тому были

естественны и просты: средневековая классическая христианская мораль

оспаривалась или попросту отвергалась, а новые нормы еще не были утверждены

как общеобязательные, Кроме того, исчезало с процессом смешения сословий и

понятие сословной морали, сословных добродетелей.

Крайний аморализм сочетался с искушенным практицизмом и цинизмом (идеал

политика по Маккиавелли – помесь шакала и лисицы и т.д.). Индивидуальность

утверждалась через индивидуализм. Гуманизм обрачивался антигуманностью. Но

в то же время во многом эта неповторимая, свойственная именно эпохе

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8