Динамика восприятия прекрасного в западноевропейской культуре

изображались как обладающие исключительной внешней красотой. Идеальный

же образ средневековой дамы рисовался как тип хрупкой, маленькой, с

узкими бёдрами, с бледным лицом, с маленькими ухоженными руками женщины,

обладающей нравственной чистотой, скромностью, стыдливостью. Поскольку

одним из немногих развлечений средневековой знатной дамы была игра на

клавесине, его клавиши даже специально окрашивались: основные тона -

черным, а полутона - белым цветом (в современной европейской культуре -

наоборот), дабы еще больше подчеркнуть изысканную бледность ее рук.

Особое значение во внешнем облике придавалось лицу и глазам. Красивым

считался высокий, пересечённый складками лоб. Для большего эффекта

волосы в верхней части лба нередко устранялись. Желание приоткрыть какие-

либо части тела рассматривалось как великий грех. Даже непокрытые волосы

могли приниматься за символ безнравственности. Одежда должна была

тщательно скрывать очертания фигуры. Ещё большую значимость она имела в

социальной сфере, поскольку точно указывала на социальную категорию,

была настоящей униформой. Носить не ту одежду, которая подобала человеку

по его положению, означало совершить грех гордыни или падения.

Монастырские уставы тщательно регламентировали костюм, причем, скорее из

уважения к порядку, чем из боязни роскоши. Так поступали и разные

корпорации, прежде всего университетская. Особое внимание уделялось

аксессуарам - головным уборам и перчаткам, которые точно указывали ранг.

Доктора носили длинные замшевые перчатки и береты. Только рыцарям

подобали шпоры.

Тело было и одним из главных средств выражения в средневековом

обществе. Средневековая культура была культурой жестов. Все существенные

соглашения и клятвы в средневековом обществе сопровождались жестами и

воплощались в них. Вассал вкладывал свои руки в руки сеньора, клал их на

Библию, а в знак вызова ломал соломинку или бросал перчатку. Жест

уведомлял и обозначал позицию. В религиозной жизни значение его было ещё

больше. Жестом веры был Крест. Жестами молитвы были руки, сложенные,

воздетые, руки скрещённые, окутанные покрывалом. Были жесты покаяния

(когда ударяли себя в грудь), жесты благословения с возложением рук и

совершением крёстного знамения; жесты заклинания злых духов: воскурение.

Таким образом, аскетизм настаивал на подавлении чувственных

желаний, вожделений, поощрял стремление к замкнутому образу жизни.

Главная цель виделась в достижении несокрушимой силы духа, воли, свободы

от материального мира и инстинктов, а также в переживании состоянии

экстаза, когда душа, отбросив всё плотское, возвышается над земным

бытием в упоительном восторге и воодушевлении, непосредственно

соприкасаясь с трансцендентным Единым, с гармонией Абсолюта. В процессе

напряжённой душевной работы происходило развитие самосознания как

ключевой основы эстетического чувства, как особой реальности -

субъективной, но при этом более важной и достоверной, чем внешняя

реальность, которая временна, преходяща.

Икона явилась важнейшим средством донесения до сердца каждого

идеала вечной, божественной красоты. Одна из главных особенностей нового

типа гармонии заключалась в строгой каноничности, имперсонализме.

Иконописцы заботились о поддержании жёсткой традиции, ничего не делая

“от себя”, благоговейно следуя канону. В иконе воплощался образ

человека, сумевшего актуализировать божественную красоту, отрешённого от

мирских благ, осознающего глубины своего духа, постигшего неотразимое

присутствие Бога. Человеческий образ начинает трактоваться отвлечённо,

условно. Тело выглядело истончённым, удлинённым, невесомым, плоскостным.

Лицо - весьма суровым, измождённым от поста, в скорби о тяжких земных

грехах. Всё насыщалось отрицанием животных корней человека. В глазах

светилась несокрушимая внутренняя сила, чистота и духовное горение,

излучающее свет на окружающий мир. Именно живопись и мозаика становятся

ведущими средствами выражения новой эстетики, так как язык скульптуры не

позволял воплощать стремление ко всё большей дематериализации,

спиритуализации красоты.

В целом вся средневековая культура стремилась поставить под

сомнение право человека на полноценное, целостное бытие, на радостное,

праздничное мировосприятие. Жизнь эпохи проходила на фоне постоянно

звучащего призыва: Memento more. Она была пронизана духом суровости,

строгости, серьёзности, ригоризма. Так, в романе У.Эко “Имя розы” два

богослова ведут острый и весьма характерный с точки зрения средневековой

психологии спор: смеялся ли Христос? И богослов ортодоксальных взглядов

горячо убеждает оппонента, что Христос никогда не смеялся, ибо

проповедовал языком притч. Поэтому смех - это грех. Античная комедия -

яд для человеческой души.

И совсем не случайно важнейшим качеством совершенной личности

средневековой культуры становится способность достойно нести бремя

страданий, боли, мученичества, так как печать греховного падения лежит

на земном бытии. В отличие от языческого мировоззрения христианство само

страдание сделало основным жизненным ощущением, возвело его в позитивный

духовный опыт. Изображение скорби, боли, выражение духовного горения в

дисгармоничном, измождённом теле, культ предельного напряжения -

неотъемлемые атрибуты готического искусства. Такого мучительного

надрыва, мощного противоборства телесного и духовного во имя приобщения

к вечности, культура прошлого ещё не знала. Новое мировосприятие

утверждало устремлённость к качественно иному уровню гармонии через боль

и страдание. Об этом нарастающем неудовлетворении состоянием

человеческого бытия свидетельствовала эстетика “пламенеющей готики”, в

основе которой лежало осознание мира как бесконечно изменчивого потока.

Земная красота представлялась переходным звеном, тяготеющим к слиянию со

всеобщей гармонией. Вот почему отдельные детали архитектурного ансамбля

приобретали причудливую, трепетную форму, напоминали извивающиеся языки

пламени. Цвет тяготел к светоносности. Во всём проявлялось стремление

очиститься от плотской примеси материи, выявить духовную сущность вещей,

усилить признаки небесной эманации. Период “пламенеющей готики” - время

беспокойных исканий, тревожных раздумий, напряжённых чувств, связанных с

великой жаждой узреть во Вселенной Бога.

( 4. Внецерковные тенденции восприятия красоты: народные

празднества и куртуазная любовь.

В культуре, где поиск возвышенного стал главной целью,

устремлённость к земной красоте проявила себя в самых различных формах.

Официальному, церковному пониманию красоты противостояли иные типы

художественного мироощущения, которые нашли отражение в народной

смеховой культуре, в утверждении рыцарского идеала. Поэтому

мировосприятие средневековой цивилизации не следует представлять сугубо

готическим, суровым, безрадостным, аскетическим; пронизанным единым

устремлением к Богу. Существовал пласт внерелигиозной, исконно народной

культуры, который лучился языческим весельем, иронией, шутовством,

сарказмом. Именно в нём Гёте впервые разглядел подлинную художественную

ценность. Прежде всего это яркая, неистовая, безудержная, предельно

насыщенная игрой человеческих эмоций красота карнавала, внецерковных

обрядово-зрелищных форм, организованных на началах смеха и принципиально

отличавшихся от чопорных, серьёзных, строгих, торжественных культовых

форм и церемониалов. Карнавальные формы создавали иной мир, иную жизнь,

к которой многие средневековые люди были причастны. Карнавал - это

яркое, праздничное зрелище, массовое народное гулянье, позволяющее

реализовать дух свободы, переступить через жёсткую регламентацию жизни и

дающее чувство максимального раскрепощения. В карнавальном шествии

нарушаются все нормы и правила принятого в обществе поведения.

Эстетический эффект карнавального зрелища заключался в приёме инверсии

(перестановки), в процессе которой подданный становился царём, слуга -

господином, мужчина - женщиной, дурак - мудрецом и всё высокое,

возвышенное выступало как предельно “заземлённое”. В этом ярком

празднике все устремления, чувства, помыслы сливались в единый экстаз

всеобщего сопереживания, откровения, открытости, радостного ликования.

Предельная раскованность, свободное душевное проявление способствовали

временному отрицанию жёстких нравственных норм, социальных ролей,

обязанностей, присущих повседневной жизни. И, как следствие

компенсаторной функции, единство общества существенно укреплялось,

усиливался процесс интеграции людей в прочный коллектив.

В карнавальных формах досуга находила своё ценностно-смысловое

выражение тысячелетняя смеховая культура “низовых” жанров. Корни

карнавальных шествий - в архаических оргиях, в празднествах типа

древнеримских сатурналий, во время которых отменялись общепринятые

правила, социальный порядок переворачивался: господа прислуживали за

трапезой рабам, рабы осваивали роль правящих. И всё это проходило в

атмосфере безудержного веселья, неумолкающих шуток и шутовства. Поэтика

средневекового карнавала, как и более ранних проявлений смеховой

культуры, давала возможность перехода от рациональных, строго

упорядоченных форм к проживанию иррациональных, спонтанных эмоций,

отражающих глубины человеческой психики, что дарило ощущение

божественной лёгкости. В карнавале жили самозабвенно, искренно, остро,

красочно, полно. Здесь не было деления на исполнителей и зрителей;

отсутствовала кондовая иерархия; все ощущали себя единым целостным

организмом. Таковы были широко известные в Европе “праздники дураков”,

“праздники ослов”, во время которых пародировались церковные обряды.

Например, организовывались шутовские богослужения, где в роли священника

выступал осёл, вместо кадила использовался старый башмак. Праздники

проходили на площади перед городским собором, а иногда и в самом соборе.

Программа карнавальных увеселений включала в себя также обжорство,

выпивку, обнажение тела, юродство и т.д. Вполне естественно, что

церковные власти стремились пресечь бесстыдные увеселения, которые явно

отвлекали народ от общения с Богом, от культа возвышенной красоты,

сбивая с истинного пути. Поэтому специально для стоящих на страже

религиозной морали была разработана обстоятельная аргументация

необходимости проведения карнавальных празднеств. В одном из прошений,

защищавшем “праздник дураков”, в частности, говорилось: эти праздничные

увеселения необходимы для того, чтобы глупость, которая является второй

природой человека, могла бы хоть раз в году свободно изжить себя. Бочки

с вином лопнут, если время от времени не открывать отверстия и не

впускать в них воздуха. Все люди - плохо сколоченные бочки, которые

лопнут от вина мудрости, если это вино будет находиться в непрерывном

брожении благоговения и страха божьего. Нужно дать ему воздух, чтобы оно

не испортилось. Поэтому надо разрешить в определённые дни шутовство,

чтобы потом с большим усердием вернуться к служению Господу.[20]

И действительно, карнавальное празднество, несмотря на стихийное

изливание эмоций, иррационализм, неистовство, устремлённость к

импровизации, грубому комизму, окарикатуриванию, буффонадному

существованию не превращалось в бессмысленное трюкачество. Отстранение

от привычной реальности, выпадение из течения повседневной

действительности, сознательное преувеличение тех или иных событий,

явлений помогало человеку глубже осмысливать значимость происходящего с

ним, улавливать сущность вызревающих тенденций, вырабатывать надёжные

ценностные ориентиры, восстанавливать разрушенные формы общественной и

личностной гармонии. Через проживание низкого, уродливого, в игровой

форме, человек утверждался в красоте.

Был, однако, в средневековую эпоху и иной не вполне согласующийся

с христианским мировоззрением аспект эстетического переживания. Это

любовь. В обществе, где ценились, прежде всего мужественность и

воинственность, как это было в собственно феодальную эпоху, большая

изысканность отношений между полами граничила с отношением дружбы между

мужчинами. Вслед за этим появилась куртуазная любовь. То, что она была

антиматримониальна - очевидно. Брак же был главным полем сражения за

революционизацию не только нравов, но и всего мира эмоций. Требование

самоценности чувства, претензия на то, что между полами могут

существовать иные отношения, кроме тех, которые диктуются инстинктом и

силой, было подлинным обновлением. Куртуазная любовь смогла найти

удивительное равновесие души и тела, сердца и ума, влечения пола и

чувства.

В средневековой культуре наряду с доминирующим религиозным

идеалом, начиная с X века, утвердился рыцарский идеал красоты. Хотя

рыцарское движение формировалось вокруг выполнения военной функции

(защита синьора, война за веру), однако помимо культивирования духа

воинственности, силы, мужества, самопожертвования, презрения к смерти в

новом менталитете откристаллизовывались такие общезначимые устремления,

как преданное служение прекрасной даме, культ естественной любви, право

на земное счастье, благородство, обострённое чувство личного

достоинства, прямодушие. В рыцарском мировосприятии фактически

игнорировалась жизнь, насыщенная мистическими мотивами, религиозным

экстазом. Так, автор “Тристана и Изольды”, как одного из наиболее ярких

художественных явлений куртуазной поэзии, рассказывает волнующую и

трагическую историю о пылкой любви. В его понимании любовь двух молодых

людей не адское наваждение, не опасная болезнь, а великое чувство,

возвышающее человека. Трагизм взаимного притяжения рыцаря Тристана и

жены корнуэльского короля Изольды кроется не в греховной природе

человека, не в плотских желаниях, которые третировала церковь, но в

консервативности феодального устройства, отсталых обычаях и

предрассудках. Жак Ле Гофф писал о чувствах этих и подобных им героев:

«Как бы то ни было, но куртуазная любовь, поднявшись над протестом и

бунтом, смогла найти изумительное равновесие души и тела, сердца и ума,

влечения пола и чувства. Возвысившись над словесной мишурой и ритуалом,

делавшим ее феноменом эпохи, поднявшись над манерностью и заблуждениями

куртуазной схоластики...- она остается нетленным даром.»[21] В своём

романе Готфрид Страсбургский любуется женской красотой, нарядными

одеждами, живописует чувственное великолепие цветущей природы. Он чутко

прислушивается к живому биению простых человеческих сердец, блаженное

слияние которых и означает любовь.

Рыцарская любовь сумела впитать в себя гармонию телесного и

духовного. Христианство, настраивая человека на глубокую нравственную

работу, не могло не оказать воздействия на усиление роли душевной

привязанности, и выткало трогательно-сентиментальный покров любви. В

этот период общество достигло такого уровня самосознания, когда

сопоставление человеческой жизни с Абсолютом побуждало к

совершенствованию всех личностных способностей, к синтезу духовного и

телесного, что наглядно отразилось в рыцарском мировосприятии. Поэзия

трубадуров, труверов, миннезингеров, менестрелей - это, по преимуществу,

поэзия лирическая, где эротический мотив приобретает особое значение,

ибо основные события разворачиваются вокруг любовных сюжетов. Вместе с

тем, любовь к женщине определялась как источник совершенства, чистоты,

благородства и добра. Главным считалось не богатство дамы, не её

знатность, а гармония внешней и внутренней красоты. Именно это

счастливое совпадение более всего вдохновляло представителей рыцарской

культуры, становилось их идеалом, которому они поклонялись. Рыцарская

любовь способствовала процессу духовного самоуглубления. В беседах и

литературе важное место отводилось проблемам этического взаимоотношения

между рыцарем и его возлюбленной, происходило осмысление нравственных

основ любви. Так, например, обсуждалась тема неверности дамы по

отношению к рыцарю или вариант измены самого рыцаря, когда он, оставив

свою возлюбленную, устремлялся к более богатой даме. Анализировались

нравственные последствия ситуации, когда дама отдавала своё сердце сразу

двум поклонникам, рассматривались даже вопросы на предмет того, какая из

потерпевших заслуживает большего сострадания: у которой умер

возлюбленный, или та, чей поклонник оказался неверным.

Земная любовь вплеталась разноцветными нитями в человеческое

бытие. Из-за неразделённого чувства постригались в монахи, расставались

с жизнью, во имя любви совершали подвиги. Средневековая жизнь знала

немало примеров трагической любви шекспировского размаха, она давала

возможность для высочайшего взлёта чувств, доходящего порой до безумия.

Такова история рыцаря Гильема де ла Тора, который взял себе в жёны

похищенную юную и прекрасную девушку, воспевая её достоинства. Но

случилась беда и возлюбленная умерла. Рыцарь от сильнейшего переживания

впал в безумие, вообразив, будто молодая жена не мертва и десять дней не

выходил из склепа, умоляя её хоть что-то сказать. Он так никогда и не

смог примириться с этой жестокой потерей, вызывая до конца жизни

насмешки и злые шутки со стороны окружающих.

Следовательно, множество интимных, трогательных и трагичных

историй свидетельствуют о том, что любовь чувственная наряду с глубоким

интересом к метафизическому миру была одним из важнейших элементов

средневековой культуры. Человек стремился ценить различные форм красоты,

доверять искреннему проявлению чувств. Хотя героини лирики трубадуров

были лишены конкретных черт, индивидуализации, их образы

идеализировались и воспринимались нередко “телесными очами”. Чаще всего

упоминались белокурые волосы, молодое ласковое тело, руки с длинными

пальцами, прекрасная улыбка и т.д. Этот очевидный недостаток можно

отнести на счёт довольно сложной задачи, стоящей перед влюблённым

рыцарем, который боготворил свою даму и должен был воспеть её красоту с

помощью слова, воплотить переполняющие его чувства в совершенное

произведение. Однако как рыцарская, так и карнавальная эстетика носила

ограниченный, периферийный характер, вкрапляясь в монолитное тело

религиозной культуры.

Глава 3. Осознание прекрасного в культуре Нового времени.

(1.Предпосылки создания новой ментальности.

В XVII в. европейская цивилизация берёт мощный разбег в своём

научно-техническом развитии. С утверждением капитализма вызревают

качественно иные принципы мироустройства, закладываются прочные основы

для реализации целей нового менталитета. Углубляется процесс

индивидуализации, происходит окончательное разрушение созерцательного

мироотношения. Предпринимаются радикальные шаги по увеличению власти над

природным миром. Не прошлое с его “золотым веком”, но будущий невиданный

прогресс становится новой путеводной звездой, манящей и будоражащей

человеческое сознание. Культуры прошлого стремились к эзотерическому, в

котором отражалось молитвенное отношение человека к мирозданию,

восхищение совершенным строем природного бытия. Знания рассматривались

как путь к добродетели. Новая социальная система была нацелена на

экзотерическое понимание.

В новом культурном ареале предпринимается энергичная попытка

извлечь из знаний практическую пользу, утилитарный смысл. Так, Ф.Бэкон

мечтал не просто о возрастании роли познания, но о таком безграничном

могуществе общества, когда оно, опираясь на научно-технический прогресс,

сможет управлять природой наподобие бога, манипулировать миром, являя

нескончаемые чудеса. Причём завоевание внешней реальности должно

строиться на наблюдении, эмпирическом опыте - надёжном источнике

истинного знания. М. Фуко писал, что: «Уже у Бэкона содержится критика

сходства, эмпирическая критика, затрагивающая не отношения порядка и

равенства между вещами, а типы ума и формы иллюзий, которым подвержен

ум... Бэкон не рассеивает подобия посредством очевидности и ее правил.

Он показывает как подобия манят взгляд, исчезают при приближении к ним,

но вновь исчезают тут же, немного дальше. Это - идолы. Идолы пещеры и

театра заставляют нас уверовать в то, что вещи сходны с тем, что мы

узнали, с теориями. Которые мы себе придумали».[22]

Именно этот подход, который разделяли многие представители эпохи

Просвещения, способствовал повороту европейской мысли в сторону

естественного мира, росту недоверия к метафизическим представлениям,

теологическим постулатам. В век, когда совершались новые научно-

технические открытия, приводившие в замешательство умы, падала вера к

былым авторитетным суждениям, укоренялся скептицизм. Происходил процесс,

аналогичный тому, что наблюдался в период становления античной культуры.

Как в VI веке до н.э. философы подвергали критике мифологические

представления, называя их мнением в отличие от знаний, так и теперь

разворачивается активная критика традиционных основ культуры и, прежде

всего, религии, ибо конфронтация, нетерпимость к инакомыслию, лицемерие,

религиозные войны неизбежно породили недоверие общества к самой

христианской идеологии.

Один из основополагающих пунктов новой культуры, который выдвинул

Декарт - принцип сомнения в общепризнанном знании. Сомнению подвергалось

даже реальное существование самого мира. Незыблемое основание

отыскивается в разуме, в непосредственной достоверности сознания:

“Мыслю, следовательно, существую”. Ещё одно весьма характерное

размышление Декарта состояло в том, что все объекты внешнего мира, кроме

самого разума, лишены одухотворённости. Природе совершенно не присущи

антропоморфные качества. Весь материальный мир рассматривался как

механизм, как гигантская система мастерски сконструированных машин. Бог

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7