Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации

аморфное образование, объединявшее первых лиц племени. Цезарь, однако,

уcмотрел в нем подобие сената, и, по всей вероятности, речь действительно

идет о совете старейшин, состоявшем, правда, уже не из патриархов всех

родов племени, а из представителей родоплеменной знати, оказавшихся к

началу нашей эры на положении «старших» в обществе.

Наряду с коллективной властью народного собрания и совета старейшин у

германцев существовала индивидуальная власть племенных вождей. Античные

авторы называют их по-разному: одних — принцепсами, дуксами, архонтами,

игемонами, т.е. предводителями, других — так же, как своих правителей

героической эпохи — рексами или василевсами, иначе говоря, царями. Тацит,

например, рассказывает, что когда Арминий — знаменитый предводитель

херусков, нанесший в 9 г. в Тевтобургском лесу сокрушительное поражение

легионам Квинтилия Вара, вознамерился стать рексом, свободолюбивые

соплеменники убили его. Перед нами племенные вожди или верховные вожди

племенных союзов, чью власть лишь условно, с учетом исторической

перспективы, можно квалифицировать как монархическую. Могущество и

прочность положения этих вождей, естественно, различались, но зависели ли

эти различия от уровня развития племени и находили ли отражение в языке

самих германцев, неясно. Переходный характер древнегерманских институтов

власти, еще несомненно догосударственных, но уже далеко не первобытных,

затрудняет выбор терминов, которые бы правильно передавали их суть. Это

касается и титулов. Так, применительно к вождям германцев термины

«василевс» и «реке» чаще всего переводятся на русский язык как «король».

Между тем это слово (произведенное славянами от собственного имени Карла

Великого, франкского монарха, умершего в 814 г.), принадлежит уже эпохе

феодализма и может быть отнесено к политическим реалиям родоплеменного

строя лишь с оговорками.

Говоря о германских древностях, разумнее, наверное, взять на

вооружение общегерманское слово konung. Как и связанное с ним славянское

«князь», слово «конунг» восходит к индоевропейскому keni — «род» (ср.

латинское gens). Таким образом, в первичном значении термина конунг — это

родовитый, благородный, следовательно, знатный и в силу этого достойный

уважения и послушания человек, но никак не повелитель и не господин.

По наблюдениям Тацита, конунг располагал весьма ограниченной властью и

управлял соплеменниками, скорее убеждая и увлекая примером, нежели

приказывая. Конунг был военным предводителем племени, представлял его в

международных делах, имел преимущество при дележе военной добычи и право на

более или менее регулярные, хотя и добровольные, подношения со стороны

соплеменников, а также на часть штрафов с осужденных, причитавшуюся ему

именно как главе племени. Однако ни судьей, ни хранителем, тем более

творцом племенных обычаев он не был и особой распорядительной властью не

обладал. Даже на войне, пишет Тацит, «казнить, заключать в оковы,

подвергать телесному наказанию не дозволено никому, кроме жрецов»,

действующих как бы по повелению божества. Вместе с тем конунг и сам

выполнял определенные сакральные функции. У ряда племен он и много столетий

спустя играл важную роль в совершении публичных гаданий и жертвоприношений,

считался лично ответственным за неудачу на войне и неурожай и мог быть на

этом основании не только смещен, но и принесен в жертву, дабы умилостивить

богов. Власть конунга была выборной. Избирали его на народном собрании из

числа наиболее знатных мужей, еще не обязательно принадлежащих к одному

роду, иногда по жребию, но чаще сознательным решением присутствовавших,

поднимавших тогда своего избранника на щит. На народном собрании же, не без

подстрекательства со стороны оппозиционно настроенной части знати,

происходило и смещение ставшего почему-либо неугодным конунга. Особое место

в древнегерманском обществе занимали предводители дружин. В отличие от

племенного войска-ополчения, включавшего всех боеспособных членов племени,

строившегося по родам и семьям и возглавлявшегося конунгом, дружины

составлялись из случайных, не связанных родством людей, надумавших сообща

попытать ратное счастье и ради этого примкнувших к какому-то бывалому,

удачливому, известному своей отвагой воину. В основном это была молодежь,

часто знатного происхождения, надолго, если не навсегда, отрывавшаяся от

отчего дома и сельскохозяйственного труда и всецело посвящавшая себя войне,

а точнее, разбойным набегам на соседей. В промежутках между набегами

дружинники проводили время в охотах, пирах, состязаниях и азартных играх,

постепенно проедая и проматывая награбленное. Эту долю, может быть и

завидную для германского юношества, избирали, однако, немногие: в

дружинники шли наиболее знатные и богатые, чьи семьи могли позволить себе

потерю работника, либо самые беспокойные, вольные или невольные изгои,

порвавшие с родней, а то и с племенем. Нередко они нанимались в солдаты к

римлянам; так, например, начинал свою карьеру Арминий.

Внутри дружины существовала своя иерархия, положение в ней

определялось не столько знатностью рода, сколько личной доблестью. Это

порождало соперничество между дружинниками, но все противоречия между ними

заслонялись общей безоговорочной преданностью предводителю. Считалось, что

предводителю принадлежит не только слава, но и добыча, дружинники же

кормятся, получают оружие и кров от его щедрот.

Будучи чрезвычайно сплоченной, дружина занимала особое место в

племенной организации. Она то противопоставляла себя племени, нарушая

заключенные им договоры (чего, похоже, не понимали дисциплинированные

римляне, принимавшие самовольные вылазки отдельных отрядов за вероломство

целого племени), то составляла ядро племенного войска, оказываясь

средоточием его мощи и нередко обеспечивая своему предводителю достоинство

конунга. По мере того как такие случаи учащались, облик дружины менялся, и

постепенно из разбойничьей ватаги, существовавшей как бы на периферии

племени, она превращалась в настоящее княжеское войско и в этом качестве

становилась основой власти племенного вождя. В дальнейшем, к эпохе Великого

переселения, из дружины, во всяком случае «старшей» ее части, вырастала

новая, служилая знать, постепенно оттеснявшая старую, родоплеменную, хотя

корнями многие представители новой знати были связаны со старой.

Древние германцы не составляли этнического целого и, по-видимому, не

воспринимали себя как единый народ. Привычный нам этноним Germani возник

как название какого-то одного германского племени; кельты распространили

его на всех своих северо-восточных соседей и в этом значении передали

римлянам. Сами германцы, хотя и осознавали общность своего происхождения,

культов и языка, похоже, не испытывали потребности в общем наименовании.

Показательно, что слово diutisk (от thiuda — «народ»), к которому восходит

современное самоназвание немцев — Deutsch, зарегистрировано в источниках

только с конца VIII — начала IX в. При этом и на континенте, и в Англии оно

первоначально употреблялось (в смысле «простонародный») лишь в отношении

языка германцев, противопоставляемого латыни. Этнической характеристикой

оно стало не ранее XI в., закрепившись, однако, к этому времени за одними

немцами. Связанный с тем же корнем этноним «тевтоны», в средние века и в

новое время применявшийся иногда ко всем германцам, в древности обозначал

только одно, правда, знаменитое, племя — первое, наряду с кимврами, с

которым столкнулись средиземноморские народы и которое едва не погубило

римскую державу.

Реальной политической единицей древнегерманского мира являлось племя.

Возникавшие время от времени племенные объединения строились не столько по

родственному, сколько по территориальному признаку и в условиях

непрестанных миграций нередко включали и негерманские (кельтские,

славянские, фракийские) племена. Таким объединением было, например,

недолговечное «царство» Маробода — предводителя германцев и кельтов,

населявших в начале I в. н.э. территорию современной Чехии.

Племенные объединения рубежа старой и новой эры были еще очень рыхлыми

и непрочными. Они вызывались к жизни временными, главным образом

внешнеполитическими обстоятельствами (переселением в чужую страну и

покорением ее или угрозой завоевания, нависшей над собственной страной) и с

переменой обстоятельств распадались.

В изображении римских авторов, склонных принимать родоплеменные

подразделения германцев за чисто территориальные, германская «цивитас»

состоит из довольно обособленных, живущих своей жизнью округов, управляемых

собственными принцепсами. Римляне обозначали эти округа словом pagus,

германским эквивалентом правильно, видимо, считать слово Gau. Судя по

данным топонимики, это были крупные, порядка 1000 кв. км, территории,

жители которых обычно имели общее название, отличающее их от прочих

соплеменников. Примером может служить расположенный в большой излучине

Рейна Брейсгау — «округ бризов».

Внутреннюю организацию округов приходится изучать в основном по

материалам раннесредневековых источников, рисующих эти институты

древнегерманского общества не просто угасающими, но и деформированными. В

каждом округе, видимо, имелось свое, малое собрание, где избирался военный

вождь, а также лагман - знаток и хранитель местных обычаев. Округ в свою

очередь дробился на несколько сотен, обязанных выставлять в племенное

ополчение по сотне воинов и потому так называвшихся. В сотне также

существовало свое собрание, созывавшееся чаще, чем собрания более высокого

уровня, по нескольку раз в год. На сотенном собрании заключались сделки,

рассматривались совершенные в пределах сотни правонарушения, вообще все

значимые для нее вопросы правового характера. Дела, касавшиеся сразу двух и

более сотен (например, тяжбы между членами разных сотен), слушались в

окружном или даже в племенном собрании.

Круг вопросов, обсуждавшихся на племенном собрании, был шире, а сами

вопросы — серьезнее. Так, внешнеполитические дела имело смысл решать всем

племенем сообща. Однако полномочия и функции собраний были в принципе одни

и те же, принудить округа и сотни к выполнению своих решений племенное

собрание было не в состоянии: все держалось на добровольном согласии

соплеменников, объединенных в сотни и округа. Не будучи политически

самостоятельными, они являлись все же вполне жизнеспособными образованиями

и, если решения племени шли вразрез с их частными интересами, сравнительно

легко и безболезненно откалывались от него, чтобы затем примкнуть — в целях

самосохранения — к другому племени. Случалось, что раскол совершался не в

результате разногласий, а под натиском врагов, подчинивших и увлекших за

собой жителей отдельных округов и сотен, или даже как вынужденная мера —

вследствие перенаселенности, истощения почв и т. д. Тогда бросали жребий, и

часть племени отправлялась в путь в поисках новой родины. Так, по всей

вероятности, обстояло дело у семнонов, позднее у вандалов, саксов,

некоторых других племен.

Эволюция политического строя германцев. К IV-V вв. в политическом

строе германцев происходят важные изменения. Племенные объединения

перерастают в племенные союзы, более сплоченные, устойчивые и, как правило,

более многочисленные. Некоторые из этих союзов (например, аламанский,

готский, франкский) насчитывали по нескольку сот тысяч человек и занимали

или контролировали огромные территории. Уже по этой причине совместный сбор

всех полноправных членов союза был практически невозможен. Нормально

продолжали функционировать лишь окружные и сотенные собрания, постепенно

утрачивавшие, однако, политический характер. Собрание племенного союза

сохранялось лишь как собрание идущего войной или явившегося на смотр

войска. Таковы Мартовские поля франков, войсковой тинг лангобардов. На

общесоюзном собрании продолжали решать вопросы войны и мира, провозглашать

и низвергать конунгов, но сфера его деятельности сузилась, активность и

реальное значение как самостоятельной политической силы упали. На первый

план выдвинулись другие органы власти.

Совет родоплеменных старейшин окончательно уступил место совету

дружинной, служилой знати, группирующейся вокруг конунга. Среди советников

выделялись предводители подразделений племенного союза — «царьки» (reguli),

как называет их Аммиан Марцеллин в отличие от остальной знати. Каждый из

них располагал собственной дружиной, уже заметно обособившейся от массы

соплеменников и проживавшей вместе с ним в специально построенной крепости

(бурге), бывшей поначалу чисто военным, впоследствии также торгово-

ремесленным, но никак не сельскохозяйственным поселением. Знать оказывала

весьма ощутимое влияние на действия верховного союзного конунга,

непосредственно или через войсковое собрание, заставляя его считаться со

своими интересами. Тем не менее власть конунга несомненно усилилась. Не

будучи еще наследственной, она уже стала прерогативой какого-то одного

рода. Сосредоточение власти в руках одной семьи способствовало накоплению

ею все больших богатств, в свою очередь укреплявших политические позиции

правящей династии. У вестогов на этой основе уже в V в., если не раньше,

возникает казна — важный элемент зарождавшейся государственности. Возросший

авторитет королевской власти выразился также в изменившемся отношении к

личности конунга. Оскорбление и даже убийство конунга еще может быть

искуплено уплатой вергельда, но размер его уже заметно (обычно вдвое) выше,

чем вергельд других знатных людей. Конунги и их родня начинают выделяться и

внешним обликом: платьем, прической, атрибутами власти. У франков,

например, признаком принадлежности к королевскому роду Меровингов были

длинные, до плеч, волосы.

Начиная с IV в. предводители отдельных германских племен и племенных

подразделений все чаще поступают на службу к римлянам, сражаясь со своими

дружинами в составе римской армии там, куда их пошлют (будь то даже Сирия),

но в большинстве случаев оставаясь на прежнем месте и обязуясь всем

племенем охранять на своем участке границу империи от других германцев. Эта

практика еще больше, чем торговля с Римом, содействовала приобщению

германцев к римской культуре, в том числе культуре политической. Получая от

римского правительства высокие должности в военной, затем гражданской

администрации и сопутствующие этим должностям звания, конунги пытались

перестроить и свои отношения с соплеменниками.

Важным средством социально-политического возвышения конунгов, как и

знати в целом, явилось восприятие германцами (разумеется, поверхностное)

христианства, которое более подходило меняющейся общественной структуре

варварского мира, чем древняя языческая религия германцев. Первыми на эту

стезю вступили вестготы. Начало массового распространения христианства в их

среде относится к середине IV в. и связано с миссионерской деятельностью

вестготского священника Ульфилы, приспособившего латинский алфавит к

готскому языку и переведшего на него Библию. Рукоположенный в сан епископа

в 341 г., когда в церкви временно возобладали ариане, Ульфила проповедовал

соплеменникам христианство арианского толка, которое в самой империи вскоре

было объявлено ересью. Познакомившись с христианским учением в основном

через вестготов и не вникая, во всяком случае поначалу, в богословские

споры, другие германские народы также восприняли его по большей части в

форме арианства. Различия в вероисповедании усугубили и без того непростые

взаимоотношения германцев с империей; арианство нередко служило им знаменем

борьбы против Рима. Однако сама по себе христианизация сыграла очень важную

роль в социально-политическом развитии германских племен, ускорив и

идеологически оформив становление у них государства.

4. Падение Западной Римской империи и

образование варварских королевств

Причины Великого переселения народов. Период с IV в. по VII в. вошел в

историю Европы как эпоха Великого переселения народов, названная так

потому, что на эти четыре столетия приходится пик миграционных процессов,

захвативших практически весь континент и радикально изменивших его

этнический, культурный и политический облик. Это эпоха гибели античной

цивилизации и зарождения феодализма.

Усиление имущественного и социального неравенства подталкивало

различные слои варварских племен к тому, чтобы попытаться захватить новые,

занятые чужаками, земли — на этой стадии развития варварское общество

склонно к экспансии. Сказалось также давление шедших с Востока степных

кочевников. Однако наиболее общей причиной, повлекшей одновременное

перемещение огромной разноплеменной массы людей, по всей видимости, было

резкое изменение климата. Приблизительно со II в. начинается и к V в.

достигает максимума похолодание, вызвавшее усыхание сухих и увлажнение

влажных почв с соответствующими изменениями растительного покрова. Эти

перемены отрицательно сказались на условиях хозяйствования как кочевых

народов евразийских степей, так и оседлого населения европейского севера,

побуждая и тех и других искать новую среду обитания в более южных широтах.

Ухудшение климата хронологически совпало для многих варварских племен

Европы с разложением у них родоплеменного строя. Экстенсивное по

преимуществу развитие производства и сопутствовавший ему рост

народонаселения натолкнулись в начале новой эры на ограниченность природных

ресурсов лесной, отчасти и лесостепной зоны континента, которые при

тогдашнем уровне производительных сил были менее удобны в хозяйственном

отношении, чем районы Средиземноморья. В числе основных причин миграций

нужно назвать и внешнеполитические факторы, а именно: давление одних

варварских племен (чаще всего кочевых) на другие и ослабление Римской

империи, оказавшейся более неспособной противостоять натиску со стороны

своих окрепших соседей. В IV — V вв. главную роль в Великом переселении

играли германские и тюркские, впоследствии также славянские и угро-финские

племена.

Передвижения германских племен. Родиной германцев были северные,

приморские области Германии, Ютландия и Южная Скандинавия. Южнее жили

кельты, восточнее — славяне и балты. Первая волна германской экспансии

вылилась в грандиозные перемещения кимвров и тевтонов, за четверть века

исколесивших пол-Европы (крайние точки: Ютландия, Венгрия, Испания) и

наконец в 102—101 гг. до н.э. разгромленных Гаем Марием в отрогах Западных

Альп. Вторая волна приходится на 60-е годы I в. до н.э., когда свевы под

предводительством Ариовиста попытались закрепиться в Восточной Галлии. В 58

г. до н.э. они были разбиты Цезарем. Однако к этому времени германцы уже

прочно обосновались на среднем Рейне, к концу столетия и на верхнем Дунае,

покорив и по большей части ассимилировав местное кельтское население.

Дальнейшее продвижение германцев на юг было остановлено римлянами, поэтому

с конца I в. до н.э. экспансия их направляется в основном на восток и юго-

восток: в верховья Эльбы и Одера, на средний, затем и нижний Дунай.

После разгрома в Тевтобургском лесу (9 г. н.э.) римляне больше не

предпринимали серьезных попыток завоевать Германию. Редкие экспедиции

вглубь германской территории носили по преимуществу демонстрационный

характер; более действенным было признано дипломатическое вмешательство,

позволявшее при помощи подкупа, шантажа и натравливания одних племен на

другие удерживать пограничных варваров от нападения. Граница же

установилась по Рейну и Дунаю, где впредь в многочисленных крепостях было

сосредоточено большинство легионов. В последней трети I в. н.э. для

облегчения переброски войск в стратегически важном районе Шварцвальда были

сооружены новые мощные укрепления — лимес; земли между лимесом, Рейном и

Дунаем (так называемые Десятинные поля) были заселены приглашенными из

Галлии кельтами. В начале II в. римляне захватили также Дакию, обезопасив

себя от варварских набегов и на нижнем Дунае.

Положение стало меняться во второй половине II в., когда в ходе так

называемой Маркоманской войны (166-180) значительные массы варваров впервые

прорвали римскую границу, создав угрозу даже Италии. Марку Аврелию с трудом

удалось отбросить их за Дунай, но с этого времени германские вторжения

заметно учащаются. Борясь с ними и сталкиваясь с падением боеспособности и

численности собственных войск, римляне пошли по пути поселения отдельных

варварских племен на территории империи, перепоручая им охрану ряда

рубежей; одновременно усилилась варваризация самой римской армии.

В 50-е годы III в., воспользовавшись охватившей империю смутой,

германцы проникли на римскую территорию сразу на нескольких участках.

Наибольшую опасность для Рима представляли вторжения аламанов и франков в

Галлию и дальше в Испанию, а также появление готов на северных Балканах,

откуда они совершали набеги во внутренние районы полуострова и пиратские

нападения с моря на побережье Пропонтиды и Эгеиды. Франки и аламаны были

оттеснены за Рейн приблизительно в 260 г.: последние, правда, закрепились

на Десятинных полях. На Балканах в 269 г. готы потерпели сокрушительное

поражение при Наиссусе и отступили за Дунай. Однако, несмотря на

несомненный успех два года спустя римляне эвакуировали войска и гражданское

население из Дакии. После этого граница на несколько десятилетий

стабилизировалась. В дальнейшем, несмотря на периодические вторжения и

мятежи германских поселенцев (например, I середине IV в., когда франки и

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5