Исторический опыт реформаторской деятельности самодержавия в первой половине XIX в.

"обязанных крестьянах". По этому закону, помещик получал право освобождать

крестьян от крепостной зависимости, давая им земельный надел (в

наследственное пользование на известных условиях, определяемых добровольным

соглашением). Получая личную свободу, крестьяне оставались сидеть на

владельческой земле и за пользование ею обязаны были (откуда и название

"обязанных") нести повинности в пользу владельца. Закон об обязанных

крестьянах был торжественно обсуждаем в Государственном совете, причем

император Николай в пространной речи высказал свой взгляд на положение

крестьянского дела в его время; крестьянское освобождение государь считал

делом будущего и думал, что оно должно совершиться лишь постепенно и с

непременным сохранением права помещиков на их землю. В этом смысле и был

дан закон 1842 года, сохранявший крестьянские наделы в вечной собственности

помещиков. Однако и на таком условии помещики не стали освобождать своих

крепостных и закон об обязанных крестьянах не получил почти никакого

применения в жизни.

§4. С. С. Уваров

Меры в области народного просвещения при императоре Николае I

отличались двойственностью направления. С одной стороны, очевидны были

заботы о распространении образования в. государстве; с другой же стороны,

заметен был страх перед просвещением и старания о том, чтобы оно не стало

проводником революционных идей в обществе.

Заботы о распространении образования выразилась в учреждении весьма

многих учебных заведений. Учреждались специальные учебные заведения:

военные (кадетские корпуса и академии, военная и морская), технические

(технологический институт и строительное училище в Петербурге, межевой

институт в Москве); возобновлен был главный педагогический институт для

приготовления преподавателей. Все эти учебные заведения имели в виду

удовлетворение практических нужд государства. Для образования общего

сделано также немало. Учреждено было несколько женских институтов.

Основывались пансионы с гимназическим курсом для сыновей дворян. Были

улучшены и мужские гимназии. По мысли министра народного просвещения графа

С. С. Уварова, среднее образование, даваемое гимназиями, должно было

составлять удел лишь высших сословий и предназначалось для детей дворян и

чиновников. Оно было сделано "классическим", чтобы "основать новейшее

русское образование тверже и глубже на древней образованности той нации, от

которой Россия получила и святое учение веры, и первые начатки своего

просвещения" (то есть Византии). Для детей купцов и мещан предназначались

уездные училища, причем правительство принимало некоторые меры к тому,

чтобы лица из этих сословий не попадали в гимназии. Однако стремление к

знанию настолько уже созрело в населении, что эти меры не приводили к цели.

В гимназии вместе с дворянами поступали в большом числе так называемые

"разночинцы", то есть лица, уволенные из податных сословий, но не

принадлежащие к дворянам потомственным или личным. Наплыв разночинцев в

гимназии и университеты составлял интересное и важное явление того времени:

благодаря ему, состав русского образованного общества, "интеллигенции",

перестал быть, как прежде, исключительно дворянским.

Опасения правительства относительно того, что учебные заведения станут

распространителями вредных политических влияний, выразились в ряде

стеснительных мер. Устав университетов, выработанный в 1835г. графом

Уваровым, давал университетам некоторые права самоуправления и свободу

преподавания. Но, когда на Западе в 1848 году произошел ряд революционных

движений, русские университеты подверглись чрезвычайным ограничениям и

исключительному надзору. Преподавание философии было упразднено; посылка за

границу молодых людей для подготовления к профессуре прекращена; число

студентов ограничено для каждого университета определенным комплектом (300

человек); студентов стали обучать военной маршировке и дисциплине. Эта

последняя мера была введена и в старших классах гимназий. Министерство

народного просвещения, которому была в то время подчинена цензура,

чрезвычайно усилило цензурные строгости, запрещая всякую попытку в

журналах, книгах и лекциях касаться политических тем. Последние годы

царствования императора Николая I заслужили поэтому славу необыкновенно

суровой эпохи, когда была подавлена всякая общественная жизнь и угнетена

наука и литература. Малейшее подозрение в том, что какое-либо лицо утратило

"непорочность мнений" и стало неблагонадежным, влекло за собою опалу и

наказание без суда.

«Теория официальной народности». Николаевское правительство вело

борьбу с освободительными идеями не только с помощью полиции и цензуры. Оно

попыталось разработать собственную идеологию, внедрить ее в школы,

университеты, печать. Главным идеологом самодержавия стал министр народного

просвещения граф С. С. Уваров. В прошлом вольнодумец, друг некоторых

декабристов, он стал верным слугой Николая. Именно Уваров выдвинул так

называемую «теорию официальной народности» («православие, самодержавие и

народность»). Смысл этой надуманной «теории» состоял в противопоставлении

дворянско-интеллигентской революционности и пассивности народных масс,

наблюдавшейся в первые десятилетия XIX в. Освободительные идеи изображались

как явление, распространенное только среди «испорченной» части

образованного общества. Пассивность же крестьянства, его патриархальная

набожность, вера в царя, обусловленная темнотой и забитостью,

представлялись в качестве «исконных» и «самобытных» черт народного

характера. Другие народы, уверял Уваров, «не ведают покоя и слабеют от

разномыслия», а Россия «крепка единодушием беспримерным — здесь царь любит

Отечество в лице народа и правит им, как отец, руководствуясь законами, а

народ не умеет отделять Отечество от царя и видит в нем свое счастье, силу

и славу»[20].

Уваровскую «теорию» подхватил Бенкендорф. «Прошедшее России было

удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее

будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое

воображение», — утверждал этот прибалтийский барон, наводнивший Россию

жандармами[21].

Виднейшие представители казенной науки (историки М. П. Погодин, Н. Г.

Устрялов и другие) приложили все свое старание в раздувании мифов и легенд

«официальной народности». Наигранный оптимизм, противопоставление

«самобытной» России «растленному» Западу, восхваление существующих в России

порядков, в том числе крепостного права, — эти мотивы пронизывали писания

официальных сочинителей.

Для многих здравомыслящих людей были очевидны надуманность и лицемерие

казенного пустозвонства, но мало кто решался сказать об этом открыто.

Поэтому такое глубокое впечатление на современников произвело

«Философическое письмо», опубликованное в 1836 г. в журнале «Телескоп» и

принадлежавшее перу Петра Яковлевича Чаадаева (1794 — 1856), друга А. С.

Пушкина и многих декабристов. С горьким негодованием говорил Чаадаев об

изоляции России от новейших европейских идейных течений, об утвердившейся в

стране обстановке национального самодовольства и духовного застоя.

После этого письма Чаадаев по распоряжению царя был объявлен

сумасшедшим и помещен под домашний арест. «Теория официальной народности»

на многие десятилетия стала краеугольным камнем идеологии самодержавия.

§5. Деятельность Третьего отделения; усиление цензурного гнета. После

выступления декабристов правительство предприняло ряд спешных мер по

укреплению полицейского аппарата. В 1826 г. было учреждено III отделение

«Собственной его императорского величества канцелярии», которое стало

главным органом политического сыска. В его распоряжении находился Отдельный

корпус жандармов. Начальник III отделения одновременно являлся и шефом

корпуса жандармов. Долгие годы эту должность занимал граф А. X. Бенкендорф.

Личный друг Николая, он сосредоточил в своих руках громадную власть.

В обществе, подавленном расправой над декабристами, выискивались

малейшие проявления «крамолы». Заведенные дела всячески раздувались,

преподносились царю как «страшный заговор», участники которого получали

непомерно тяжелые наказания. В 1827 г. в Московском университете был

раскрыт кружок из шести студентов. Братья Критские обсуждали возможность

обращения к народу. Прокламацию с требованием конституции они намеревались

положить к памятнику Минину и Пожарскому. Так возникло «дело братьев

Критских». Старший из них через четыре года умер в Шлиссельбургской

крепости, другой, отправленный рядовым на Кавказ, погиб в сражении, третий

оказался в арестантских ротах вместе с тремя другими своими товарищами по

несчастью.

Правительство считало, что русская действительность не дает оснований

для зарождения «крамольного» образа мыслей и противоправительственных

организаций, что они появляются только под влиянием западноевропейских

освободительных идей. Справиться с «вредным» влиянием Запада николаевские

министры намеревались при помощи цензуры. В 1826 г. был опубликован новый

устав о цензуре, прозванный «чугунным». Цензоры не должны были пропускать в

печать произведения, где порицался монархический образ правления или

давался сочувственный отзыв о какой-либо европейской революции. Запрещалось

высказывать «самочинные» предложения о государственных преобразованиях.

Сурово пресекалось религиозное вольномыслие. Главный цензурный комитет

бдительно следил за деятельностью цензоров, карал и увольнял тех из них,

которые допускали послабления.

Кроме общей цензуры, появилась ведомственная. Третье отделение, Синод,

все министерства и даже небольшие ведомства получили право контролировать

печать в своей области. Разгул цензуры превзошел все разумные рамки — даже

с точки зрения правительства. Жертвами его нередко становились

дружественные режиму люди.

§6. Идеология царствования Николая I

Воздействие казенного патриотизма, идеи о «превосходстве» царской

России над Европой, на русскую общественность было немалым. Привычное для

русского общественного сознания историко-культурное сопоставление России и

Европы уходило в прошлое. Ему на смену пришли и глубоко укоренились

противопоставление русских и западноевропейских политических и социальных

институтов, идея особого русского пути. Постепенно мысль об особом

характере русского исторического развития входила и в мировоззрение тех

«недовольных», кто не был склонен безоговорочно следовать уваровским

восхвалениям православия, самодержавия и народности. Противопоставление

России и Европы, отчетливо сформулированное и внедряемое в русское общество

идеологами николаевского царствования Сперанским, Блудовым, Уваровым, было

принято либеральной общественностью. Но в противовес казенному тезису о

«превосходстве» России над Европой в либеральной среде выдвигается

положение об «отсталости России», отсталости изначальной, метафизической.

Концепция «отсталости России» возникла из попыток противостояния

официальной идеологии, ее вторичность очевидна, но в 1830-е годы она, в

известной мере, была прогрессивна, ибо способствовала осмыслению причин

реального социально-экономического отставания крепостной России от развитых

капиталистических государств Европы и поиску путей его преодоления. На ее

основе со временем возникли разновидности раннего российского либерализма —

западничество и славянофильство. Антитеза «Россия — Европа» укоренилась в

русском общественном сознании. Споры о «превосходстве» или «отсталости»

России составляли главное содержание идейной жизни 1830-х годов, хотя,

конечно, и не исчерпывали всего многообразия духовной картины эпохи.

§7. Итоги Царствования Николая I.

Николай основной целью своего царствования считал борьбу с повсеместно

распространившимся революционном духом, и всю свою жизнь подчинил этой

цели. Иногда эта борьба выражалась в открытых жестких столкновениях,

таких, как подавление Польского восстания 1830-1831 или отправка в 1848

войск за границу — в Венгрию для разгрома национально-освободительного

движения против австрийского господства. Россия становилась объектом

страха, ненависти и насмешек в глазах либеральной части европейского

общественного мнения, а сам Николай приобретал репутацию жандарма Европы.

В его царствование ряд гражданских ведомств получил военную организацию.

Введение военного принципа в государственное управление свидетельствовало

о недоверии царя к управленческому аппарату. Тем не менее стремление

максимально подчинить общество государственной опеке, свойственное

идеологии николаевской эпохи, фактически неизбежно вело к бюрократизации

управления. Царствование Николая I закончилось крупнейшим

внешнеполитическим крахом. Крымская война 1853-1856 продемонстрировала

организационную и техническую отсталость России от западных держав,

привела к ее политической изоляции. Тяжелое психологическое потрясение от

военных неудач подорвало здоровье Николая, и случайная простуда весной

1855 стала для него роковой.

Образ Николая I в позднейшей литературе приобрел в значительной

степени одиозный характер, император представал символом тупой реакции и

обскурантизма, что явно не учитывало всего многообразия его личности.

Заключение

Современники и историки об эпохе 1820-1850-х годов и соотношении

западноевропейской модели общественного развития и российской специфики.

В знаменитом документе эпохи, в первом «Философическом письме»,

авторская дата которого 1 декабря 1829 г., П. Я. Чаадаев провозгласил

разрыв Европы и России. Его позиция зеркальна официальным воззрениям, она

противоположна знаменитой формуле Бенкендорфа: «Прошлое России было

блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего,

оно превосходит все, что может представить себе самое смелое воображение».

Чаадаев писал об убожестве русского прошлого и настоящего, о величии

Европы. Боевой офицер 1812 года, друг Пушкина, собеседник декабристов,

Чаадаев сурово судил николаевскую Россию, с обидным для национального

чувства скептицизмом отзывался о ее будущем. Чаадаевская критика была

беспощадна, суждения афористичны, печальны и безнадежны.

Идея единства исторических судеб России и Европы у Чаадаева была

утрачена. Его «Философическое письмо» свидетельствовало о том, что

наступление правительственной идеологии на позиции передовой русской

общественности давало плоды.

В политическом плане концепция первого «Философического письма» была

направлена против российского абсолютизма. Чаадаев стремился показать

ничтожество николаевской России в сравнении с Западной Европой. Именно эта

сторона чаадаевской статьи и привлекла наибольшее внимание в 1836 г. «Былое

и думы» Герцена великолепно передают первые впечатления от чтения

«Философического письма»: «Летом 1836 года я спокойно сидел за своим

письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю книжку

«Телескопа»...

Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон; от

каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным.

Эдак пишут только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие;

жизнью, а не теорией доходят до такого взгляда... Читаю далее — «Письмо»

растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом

личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на

сердце.

Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и дать улечься мыслям и

чувствам, и потом снова читал и читал. Это напечатано по-русски,

неизвестным-автором... Я боялся, не сошел ли я с ума».

Герцен ценил «Философическое письмо» именно как политический документ

эпохи, как вызов николаевскому самодержавию. В работе «О развитии

революционных идей в России» он утверждал: «Сурово и холодно требует автор

от России отчета во всех страданиях, причиняемых ею человеку, который

осмеливается выйти из скотского состояния. Он желает знать, что мы покупаем

такой ценой, чем мы заслужили свое положение; он анализирует это с

неумолимой, приводящей в отчаяние проницательностью, а закончив эту

вивисекцию, с ужасом отворачивается, проклиная свою страну в ее прошлом, в

ее настоящем и в ее будущем... Кто из нас не испытывал минут, когда мы,

полные гнева, ненавидели эту страну, которая на все благородные порывы

человека отвечает лишь мучениями, которая спешит нас разбудить лишь затем,

чтобы подвергнуть пытке? Кто из нас не хотел вырваться навсегда из этой

тюрьмы, занимающей четвертую часть земного шара, из этой чудовищной

империи, в которой всякий полицейский надзиратель — царь, а царь —

коронованный полицейский надзиратель?»

Историко-философская сторона концепции Чаадаева была чужда Герцену.

Безотрадный чаадаевский пессимизм, неверие в русский народ, католические

симпатии, насильственное отмежевание России от Европы Герцен не принял:

«Заключение, к которому пришел Чаадаев, не выдерживает никакой критики».

Многие представители либеральной общественности официальное

противопоставление николаевской России и Европы приняли не сразу. На рубеже

1820—1830-х годов они продолжали высказываться за европеизацию русской

жизни. Об этом не раз говорили «любомудры», продолжавшие традиции

веневитинского кружка. Обыгрывая особенности русского календаря, Шевырев в

1828 г. писал в «Московском вестнике»: «Потребен был Петр I, чтобы

перевести нас из 7-го тысячелетия неподвижной Азии в 18-е столетие

деятельной Европы, потребны усилия нового Петра, потребны усилия целого

народа русского, чтобы уничтожить роковые дни, укореняющие нас в

младшинстве перед Европою, и уравнять стили»[22]. В стихах молодого

Шевырева воспет Петр I, поставлена тема России, которой поэт сулит великое

будущее, но чье настоящее вовсе не радужно. В стихотворении «Тибр» (1829)

сопоставление России — Волги и Европы — Тибра завершается торжеством как

Тибра («пред тобою Тибр великий плещет вольною волной»), так и Волги («как

младой народ, могуча, как Россия, широка»). Примечательна мысль о несвободе

России—Волги, скованной «цепью тяжкой и холодной» льда (образ, близкий

Тютчеву).

В статье «Девятнадцатый век» И. В. Киреевский скорбел, что «какая-то

китайская стена стоит между Россиею и Европою... стена, в которой Великий

Петр ударом сильной руки пробил широкие двери», и ставил вопрос: «Скоро ли

разрушится она?» Вопреки официальной идеологии, он писал: «У нас искать

национального, значит искать необразованного; развивать его на счет

европейских нововведений, значит изгонять просвещение; ибо, не имея

достаточных элементов для внутреннего развития образованности, откуда

возьмем мы ее, если не из Европы?»[23]

Не принимая официального восхваления прошлого, настоящего и будущего

России, либералы не были согласны и с чаадаевским утверждением о

неисторичности русского народа, об отсутствии у него богатого исторического

прошлого. Видимо, один из самых ранних откликов на «Философическое письмо»

принадлежит П. В. Киреевскому, который 17 июля 1833 г. писал поэту Языкову:

«Эта проклятая чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении

ругается над могилами отцов и силится истребить все великое откровение

воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость,

которая только что доведена ad absurdum в сумасшедшей голове Ч., но

отзывается, по несчастью, во многих, не чувствующих всей унизительности

этой мысли, — так меня бесит, что мне часто кажется, что вся великая жизнь

Петра родила больше злых, нежели добрых плодов»[24]. Не соглашаясь с

желчными выпадами Чаадаева, П. Киреевский словно нащупывает путь, который

бы позволил соединить неприятие казенного патриотизма с чувством

национальной гордости. Замечательно, что в 1833 г. он далек от позднейшего

славянофильского осуждения Петра I.

Сильное впечатление на русское общество произвели европейские

потрясения 1830—1831 гг. Как «небывалое и ужасное событие» воспринял

революцию Чаадаев. Крушение легитимного, католического и стародворянского

режима Бурбонов он понимал как крушение своих надежд на Европу. В сентябре

1831 г. он писал Пушкину: «Что до меня, у меня навертываются слезы на

глазах, когда я вижу это необъятное злополучие старого, моего старого

общества; это всеобщее бедствие, столь непредвиденно постигшее мою Европу».

К середине же 1830-х годов «предчувствие нового мира» привело Чаадаева

к пересмотру прежнего пессимистического взгляда на будущее русского народа.

В 1833 г. он писал А. И. Тургеневу: «Как и все народы, мы, русские,

подвигаемся теперь вперед бегом, на свой лад, если хотите, но мчимся

несомненно. Пройдет немного времени, и, я уверен, великие идеи, раз

настигнув нас, найдут у нас более удобную почву для своего осуществления и

воплощения в людях, чем где-либо, потому что не встретят у нас ни

закоренелых предрассудков, ни старых привычек, ни упорной рутины, которые

противостали бы им». Два года спустя он убеждал Тургенева: «Россия призвана

к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем

вопросам, возбуждающим споры в Европе». Теперь Чаадаев не был склонен

считать николаевскую систему помехой на пути превращения России в центр

европейской цивилизации: «Мы призваны... обучить Европу бесконечному

множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете,

что это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным

средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся ее политическим средоточием,

и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее

могущество, опирающееся на материальную силу». Но, комментируя европейские

политические события середины 1830-х годов, Чаадаев по-прежнему твердо

исходит из тезиса о разрыве России и Европы: «Пришедшая в остолбенение и

ужас, Европа с гневом оттолкнула нас; роковая страница нашей истории,

написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава богу, больше не

принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась».

Постоянными колебаниями характеризовалось отношение к

правительственной идеологии Н. И. Надеждина, который имел сильное влияние

на Станкевича и его товарищей. Общественные убеждения редактора «Телескопа»

неоднозначны. В 1830—1831 гг. он совершенно во вкусе официальных воззрений

противопоставлял спокойствие России потрясениям Запада, писал, что «русский

колосс» должен «иметь великое всемирное назначение»: «Тучи бродят над

Европой; но на чистом небе русском загораются там и здесь мирные звезды,

утешительные вестницы утра. Придет время, когда они сольются в яркую пучину

света». Несколько лет спустя он высказывал суждения, напоминавшие

чаадаевские: «Мы еще не знаем самих себя... Мы не думаем о себе... Что наша

жизнь, что наша общественность? Либо глубокий неподвижный сон, либо жалкая

игра китайских бездушных теней». Публикация «Философического письма» в

надеждинском «Телескопе» вряд ли была случайна. Но в том же 1836 г.

Надеждин поместил в двух номерах журнала программную статью «Европеизм и

народность в отношении к русской словесности». Опираясь на уваровскую

триаду, он воспел «русский кулак», который противопоставлял достижениям

«просвещенной Европы». «Европейцу как хвалиться своим тщедушным, крохотным

кулачишком? Только русский владеет кулаком настоящим, кулаком comme il

faut, идеалом кулака. И, право, в этом кулаке нет ничего предосудительного,

ничего низкого, ничего варварского, напротив, очень много значения, силы,

поэзии!»[25] В русском кулаке издатель «Телескопа» видел основу

«самобытности великой империи».

Дальше Надеждина в противопоставлении России и Европы пошел бывший

«любомудр», крупный русский дипломат В. П. Титов. В письме к В. Ф.

Одоевскому из Константинополя (март 1836 г.) он выдвинул положение: России

надо «овосточиться». Всякие изменения опасны: «Дай бог, чтобы все это так и

осталось; России бесполезны радикальные реформы, которые Европа ищет в поте

лица своего и не находит». Титов утверждал: «Задача, стало быть, приводится

к трем условиям: воскресить религиозную веру; упростить гражданские

отношения и научить людей, чтобы хотели быть самодовольными». В условиях

крепостной России титовская идея «самодовольства»— идея дикая, но вполне

соответствовавшая настроениям каленного патриотизма.

Список использованной литературы

1. «История России XIX в.» П.Н. Зырянов М., «Просвещение» 1994г.

2. «Учебник русской истории для средней школы» проф. С.Ф. Платонов

М., «Звено» 1994г.

3. «Русские мемуары. 1800-1825гг.» М., «Правда» 1989г.

4. «Русское общество 30-х годов XIX в.» под ред. И.А. Федосова

Издательство Московского университета 1989 г.

5. Промышленное законодательство России первой половины XIX в. Ю.Я.

Рыбаков М., «Наука» 1986г.

6. «III-е отделение при Николае I» И.Троицкий Лениздат 1990г.

7. «Из истории реформаторства в России» под ред. А.А Кара-Мурзы М.,

1991г.

8. «Мятеж реформаторов» Я. Гордин Лениздат 1989г.

-----------------------

[1] Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983, с. 363. 1

[2] Панченко А. М. Эстетические аспекты христианизации Руси. — «Русская

литература». Л., 1988, № 1, с. 50.

[3] Давыдов Д. Сочинения. — М., 1962, с. 471.

[4] Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. V. —М., 1921, с. 155, 157.

[5] «Исторический вестник", 1917, № 5—б, с. 547.

[6] Волконский С. Г. Записки. — СПб., 1901, с. 142.

[7] Эйдельман Н. Я. Грань веков. — М., 1982, с. 144.

[8] Учебник русской истории, проф. С.Ф. Платонов, с.309

[9] «План государственного преобразования графа М. М. Сперанского»..., с.

344

[10] Южаков С. Н. Указ, соч., с. 46.

[11] Южаков С. Н. Указ, соч., с. 47

[12] Тугенбунд - "Моральный и политический союз", созданный в Кенигсберге в

апреле 1808 года для объединения всех патриотических сил немецкого народа

вокруг прусского короля (утвердившего устав общества) с целью борьбы с

французами – Учебник русской истории, проф. С.Ф. Платонов, с.326

[13]Учебник русской истории, проф. С.Ф. Платонов, с.323

[14] Русское общество 30-х годовXIX в. Мемуары современников, с.10

[15]Русское общество 30-х годов XIX в. Мемуары современников, с.13

[16] Там же, с.16

[17] Учебник русской истории, проф. С.Ф. Платонов, с.333

[18] Учебник русской истории., проф. Платонов С.Ф., с. 335

[19] Учебник русской истории, проф. Платонов С.Ф., с. 336

[20] История России, XIX век, с.52

[21] Там же, с. 54

[22] Русское общество 30-х годов XIX в., с. 38

[23] Там же, с.39

[24] Там же, с.40

[25] Русское общество 30-х годов XIX в., с. 42

Страницы: 1, 2, 3, 4