Французская Буржуазная революция

июня попал в разряд ненадежных для короля полк "Французской гвардии" ("La

garde francaise"); драгунский полк тоже вызывал сомнения. Верными считались

так называемый "Королевский немецкий полк" ("Royal allemand") и

"Королевский швейцарский полк" ("Royal suisse"). Эти полки состояли не

целиком из немцев, но значительное большинство и руководящая роль в них

принадлежала иностранцам, пользовавшимся рядом привилегий.

Солдаты иностранных полков ничем особым не отличались от полка

"Французской гвардии", но офицеры, полковники и генералы дорожили

репутацией непосредственной охраны короля, его семьи и королевской власти.

Они от имени своих полков (ничуть не считаясь с истинным настроением

солдат) красноречиво произносили верноподданнические речи. На эти-то полки

больше всего и надеялся двор.

Мы приводим этот факт только для того, чтобы ввести читателей в курс

событий, которые произошли после заявления Мирабо, когда король и двор

решили нанести "большой удар" (frapper le grand coup), т.е. разогнать

Национальное собрание и удалить в отставку ненавистного Неккера.

Почему именно Неккер, умереннейший из умеренных реформаторов, богатый

женевский банкир, человек, стоявший на несколько пушечных выстрелов от

революции, почему он попал в глазах двора в число революционеров,

неизвестно. Но те аристократы, которые уцелели в вихре революции,

впоследствии не переставали утверждать, что Неккер сделал революцию. Неккер

с их точки зрения был символом измены, прокравшейся внутрь двора и

правительства. Истребление этого умеренного реформатора казалось

приближенным Людовика XVI делом первой необходимости.

Королева и королевский брат граф д'Артуа обратились к Людовику XVI с

требованием убрать Неккера. Король колебался в течение всего дня 9 июля; 10-

го он наконец решился и Неккер получил через третьих лиц приказ об

отставке. Король предложил ему немедленно выехать из Франции. 11 июля в 5

часов вечера Неккер отбыл из Версаля. Когда это произошло, при дворе царило

ликование. Король и двор считали, что с отставкой Неккера половина дела уже

сделана, революция предотвращена.

После отставки Неккера во главе министерства был поставлен маршал

герцог де Бройль, который наскоро стал составлять кабинет, но сформировать

его так и не успел; он привлек только барона де Бретейля. И вот эти два

человека - маршал де Бройль и барон де Бретейль - взяли в свои руки

инициативу начавшейся реакционной борьбы двора против Национального

собрания. Они должны были поправить дело, испорченное Неккером.

Имена новых министров возбуждали общую ненависть. Отставка Неккера

была воспринята народом как симптом подготовляемой королем расправы с

Национальным собранием и революционным Парижем. К 6-7 часам вечера 12 июля

в Версаль стали проникать сначала смутные, а потом все более и более

определенные слухи о том, что Париж охвачен огнем восстания, что известие

об отставке Неккера оказалось искрой, которая подожгла пороховой погреб.

Вечером же 12 июля, несмотря на воскресный день, в экстренном порядке

собралось Национальное собрание. Но никаких решений оно не вынесло.

Впоследствии руководители собрания, Мирабо и другие, объясняли эту

нерешительность тем, что собралось слишком мало депутатов.

Это, разумеется, одно из тех объяснений, которые ничего не объясняют.

Чувство неуверенности, чувство жесточайшей тревоги, не оставлявшее

депутатов вплоть до вечера 14 июля, было истинной причиной того, что

собрание не приняло никаких решений.

Никто не знал, что будет дальше. После всего, что король сделал,

начиная с 23 июня, после его слащавых разговоров о необходимости

действовать вместе на почве законодательства, после того, как король взял

назад свое повеление голосовать посословно и разрешил голосовать поголовно,

отставка и высылка Неккера казались внезапным и решительным вызовом.

Было ясно, что отставка Неккера и назначение де Бретейля и де Бройля

- прямой ответ на заявление Мирабо и на требование удаления войск из

Версаля. Вызов королевского правительства требовал решительных действий. Но

большинство Учредительного собрания отнюдь не было обрадовано наметившимися

признаками сближения солдат с революционным населением Парижа, ибо оно

вовсе не желало решать свой спор с правящими кругами при помощи

вооруженного восстания народа. Учредительное собрание до последней минуты

надеялось, что одной угрозы вооруженного восстания будет достаточно для

того, чтобы правящие круги уступили и отказались от применения вооруженной

силы. О насильственном свержении власти короля Учредительное собрание и не

помышляло.

Нужно иметь в виду, что Французская революция развертывалась совсем

не при тех условиях, при которых начинались другие большие революции,

например английская революция XVII в., а тем более русская революция 1905

г., не говоря уже о Февральской революции 1917 г.

В годы, предшествовавшие революционному взрыву, во Франции появилась

обширная просветительная литература. Классовая борьба обострялась Отдельные

вспышки народного гнева быстро заливались кровью. И в XVII и в XVIII вв.

происходили многочисленные крестьянские восстания, направленные против

феодального гнета, а местами и против правительственного налогового пресса.

Имели место и стачки рабочего люда, и их было несравненно больше, чем

обычно думают. Но эти разнообразные движения не направлялись

непосредственно против королевской власти. Не было ни одного настоящего,

сколько-нибудь заметного революционного выступления против монархии

Бурбонов за весь XVIII в., вплоть до 1789 г.

Мало того. В конце апреля 1789 г. рабочие двух мануфактур (Ревельона

и Анрио), озлобленные хозяйской эксплуатацией, с яростью голодных людей

бросились уничтожать имущество своих поработителей. Солдаты стреляли в

рабочих, потом несколько рабочих было повешено, причем войска окружили

эшафот. И все же глухо волновавшееся рабочее Сент-Антуанское предместье не

поддержало этого восстания. Характерно, что собравшиеся через несколько

дней Генеральные штаты даже не обратили внимание на эти кровавые события в

Париже. Ясно, что, вспоминая полную покорность войск королю в апреле,

собрание депутатов не решилось что-нибудь предпринять 12 июля. Депутаты не

знали, что будет дальше, как поведут себя войска и на этот раз.

Но уже к вечеру 12 июля в Париже творилось нечто небывалое. Огромные

массы народа высыпали на улицу, толпа носила бюст Неккера. Назревало

революционное выступление масс. В Версаль приходили слухи, что в нескольких

местах драгуны пытались разогнать толпу, но не пускали в ход своего оружия.

Некоторые полковники не переставали заявлять, что они за своих солдат не

очень ручаются.

В тот же день солдаты полка "Французской гвардии" появились на

улицах. Их не арестовывали потому, что солдаты других полков будто бы никак

не могли их настигнуть: ясно, что они не хотели арестовывать своих

товарищей.

Несметная толпа собралась в Пале-Рояле, в огромном внутреннем дворе,

сохранившемся в пространственном смысле до сих пор. Выступавший там молодой

журналист Камилл Демулен произнес революционную речь и назвал отставку

Неккера предисловием к Варфоломеевской ночи.

Речь Демулена произвела колоссальное впечатление. Тысячи людей

кричали, что они будут бороться, и требовали немедленного возвращения

Неккера.

В ночь с 12 на 13 июля прошла в приготовлениях. Огни горели во всем

Париже. Из Сент-Антуанского предместья шли новые и новые толпы людей. Они

не возвращались домой, а располагались лагерями на улицах. Было ясно, что

на следующий день нужно ожидать дальнейшего обострения событий.

Много легенд окружает дни 12 и 13 июля. В ряде французских книг (а

русских и подавно) написано, что Камилл Демулен призывал к взятию Бастилии.

Ничего подобного не было. Одна мысль беспокоила народ: опасность со стороны

войск, движущихся из Версаля. Все знали, что так называемые верные полки

там, что нужно идти к городской заставе и принять бой с королевскими

полками, идущими громить бунтующий Париж.

Бастилия вышла на первый план простым и естественным образом: для

борьбы нужно было оружие и порох, а запасы пороха хранились в Бастилии.

Бастилия была тогда эмблемой угнетения. Бастилия ассоциировалась с

ужасными "Леттр де каше" ("Lettre de cachet") - страшными приказами об

арестах, которые подписывались королем и пачками давались кому угодно:

министрам, губернаторам, любовницам, фаворитам. Такой приказ, заранее

подписанный королем, повелевал коменданту Бастилии заключить в крепость

такого-то (тут оставлялось место для имени и фамилии) и держать его впредь

до распоряжения. Таким образом, сановник или любимец, которому в порядке

милости давалась такая бумажка, мог вписать в этот бланк кого ему

вздумается и передать приказ полиции. Человека заключали в тюрьму и держали

его до тех пор, пока владелец приказа не соблаговолит испросить у короля

позволения выпустить заключенного или сам король о нем не вспомнит. Держали

и год, и пять лет, и тридцать пять лет, а о некоторых забывали совсем.

И все же вовсе не об этой ненавистной Бастилии думал народ 12 и 13

июля. Речь шла о гораздо более неотложном деле, чем освобождение

заключенных. Необходимо было дать отпор войскам, которые не сегодня -

завтра войдут в Париж, а может быть, уже сейчас входят в него. Народ

бросился к лавкам оружейных мастеров, все лавки и мастерские были мгновенно

опустошены. Кинулись во Дворец инвалидов (Palas des invalides), где

хранилось оружие. Это было огромное здание, в которое было трудно

проникнуть. Командир гарнизона дворца Безанваль пытался вступить в

переговоры с толпой. Но толпа не расходилась. Она силой ворвалась во двор.

Офицеры, потерявшие веру в своих солдат, не решились пустить в ход оружие.

Безанваль со своим отрядом вынужден был удалиться.

Народ, ворвавшись во Дворец инвалидов, захватил 32 тысячи ружей, но

пороху найдено было мало. Бросились в арсенал, но и там пороху почти не

оказалось. Порох был заранее перевезен в Бастилию. И вот именно тогда

Бастилия предстала перед мыслью и воображением революционной толпы как

непосредственное препятствие к вооружению народа, и поэтому взятие Бастилии

показалось ближайшей и самой важной задачей. Только тогда огромная масса

народа бросилась к Бастилии. Эта твердыня сразу стала основным оплотом

врага. И именно в этот момент нараставшее революционное напряжение достигло

своего апогея.

Это произошло уже утром 14 июля. События у Бастилии начались с того,

что губернатору де Лонэ предложили выдать оружие. Де Лоне ответил отказом и

стал готовиться к сопротивлению.

Бастилия была огромной твердыней и считалась одной из самых грозных

крепостей, которые стояли когда-либо внутри городов. Она была расположена у

самого входа в Сент-Антуанское предместье и своими орудиями "покрывала",

как говорят артиллеристы, не только предместье, но и кварталы,

расположившиеся вокруг в форме звезды. Здесь были подъемные мосты, которые

вели во внутренний двор и из внутреннего двора в крепость.

Огромная толпа собралась вокруг Бастилии. Несмотря на всю ненависть,

которую возбуждала Бастилия в революционно настроенных людях, несмотря на

ужасающие воспоминания, связанные с грозными, серыми стенами этой крепости,

все же первые два часа толпа еще не думала о штурме. Она требовала только

выдачи оружия.

Но когда началась стрельба, когда маленький гарнизон стал оказывать

сопротивление, это требование революционной массы переросло в другое.

Ярость толпы возросла до такой степени, что люди непоколебимо стояли, ничем

не прикрытые, и падали под выстрелами. Они не теряли времени на устройство

каких бы то ни было ретраншементов. Однако они отстреливались, достали даже

несколько пушек. Осаждающие действовали, рискуя жизнью. Некоторые из них

бросились к подъемному мосту, ведущему во внутренний двор, и опустили его.

Опустили и другой мост, отбили его от скреп без нужных предосторожностей.

Огромный мост упал, раздавив одного человека и поранив нескольких. Не

обращая внимания на эти жертвы, толпа бросилась по подъемным мостам и

проникла во внутренний двор. В это время со стен Бастилии загремели пушки,

что довело народ до последней степени возмущения.

Де Лонэ, так же как и Безанваль, видел полную невозможность

дальнейшего сопротивления. Он ожидал помощи от герцога де Бройля. Помощь,

однако, не подходила. Де Лонэ растерялся. Он собрал своих инвалидов и

швейцарцев, которых у него было в общей сложности немногим больше сотни

человек. Проверили запасы провианта. Его оказалось достаточным только на 24

часа и не более чем на 36 человек. Между тем настроение толпы - целого моря

людей, окружившего не только Бастилию, но запрудившего и все улицы города,

ее гневные вопли, усилившаяся стрельба - все показывало, что ярость народа

не только не ослабевает, но усиливается.

В это время несколько делегаций под белым флагом пытались проникнуть

к де Лонэ. Одна делегация прошла, вторая проникла в крепость уже с трудом,

а третью обстреляли. Это было принято за сознательную провокацию со стороны

де Лонэ. Окруженные, полуголодные и измученные инвалиды и швейцарцы явно не

желали продолжать бой. Губернатор хотел было взорвать пороховой склад. Но

ему не дали это сделать. Тогда он решил сдаться.

Легенда говорит о том, что будто бы осаждавшие гарантировали де Лонэ

сохранение жизни, что они обещали ему капитуляцию .

Никакого обещания со стороны народа не только не было, но и не могло

быть. Распространил эту легенду Юлен. Он был одним из героев взятия

Бастилии. Ему, собственно, и сдался де Лонэ. Когда от имени де Лонэ с высот

Бастилии он обратился к толпе с вопросом, обещает ли народ капитуляцию,

т.е. сохранение жизни губернатору и его отряду, то осаждавшие единодушно

ответили: "Нет! Не будет никакой капитуляции!"

Народ требовал сдачи крепости на милость победителей. Юлен сам дал де

Лонэ обещание сохранить ему жизнь, хотя он не имел на это никакого права.

Победители хотели растерзать не только де Лонэ, но и Юлена за то, что тот

его защищал.

Когда Юлен с чрезвычайным трудом довел де Лонэ до ратуши (Hotel de

ville) и хотел сдать его под арест, толпа отшвырнула Юлена и чуть не

растоптала его. Раньше чем Юлен успел подняться, он уже увидел голову де

Лонэ на пике, которую несли несколько человек перед ликующей толпой,

ринувшейся к ратуше.

Еще один вопрос вызывает много разногласий в исторической литературе.

Это вопрос о том, какова роль организации, которая взяла на себя переговоры

с де Лонэ. Такая организация была. Она самочинным порядком явилась на свет

еще 12 июля, а на следующий день окончательно конституировалась. Это был

так называемый "Комитет избирателей".

Как известно, избрание в Генеральные штаты было двухстепенным.

Сначала выбирались выборщики из числа имевших право голоса, а уже затем они

избирали депутатов. Выборщиков от Парижа было двести человек. И вот эти

двести человек собрались. Никаких прав они не имели, никаких полномочий

народ им не давал, тем не менее на первых порах они сыграли роль

муниципалитета. Во главе их стоял купеческий старшина Флессель, игравший

двойную, изменническую роль.

Внешне он изображал человека, желающего во что бы то ни стало

вооружить народ и спасти его от Версаля, т.е. от полков, верных королю. На

самом же деле Флессель искусно обманывал революционную массу, направляя ее

туда, где оружия заведомо не было. Этим он рассчитывал выиграть время,

ожидая быстрого прихода королевских войск из Версаля.

Большинство членов "Комитета избирателей" вполне одобряло все, что

делал Флессель для того, чтобы помешать вооружению парижского народа.

Именитые буржуа Парижа не желали вооружать никого, кроме состоятельных

горожан, составивших в дальнейшем национальную гвардию.

Флессель заставил несколько тысяч человек топтаться на месте, говоря,

что он достанет продовольствие, оружие и артиллерийские снаряды. Когда же

люди открыли ящики, обещанные им, то там оказались не снаряды и не хлеб, а

камни, железный лом и какой-то отовсюду набросанный хлам.

Однако эта двуличная игра Флесселя была быстро разгадана. Восставшие

схватили его и по дороге в Пале-Рояль убили как изменника.

Победа - и победа блистательная - была одержана.

Взятие Бастилии, которое уже к вечеру 14 июля определилось как полное

торжество революции, тут же стали приукрашивать легендами. И в народной

массе и историки говорили (а иной раз и до сих пор повторяют) о взятии

Бастилии штурмом. Между тем это была осада, сдача крепости последовала до

штурма, и нужды в штурме не оказалось. Но даже и штурм Бастилии не был бы

столь веским аргументом в пользу победы революции, как то, что случилось на

самом деле: сдача грозной, неприступной крепости обнаружила полнейший

маразм власти. Для королевского правительства стало ясно, что

сопротивляться дальше невозможно. Было очевидно, что революция сокрушила не

только Бастилию, но и твердыню абсолютизма. Народные массы Парижа,

поддержанные всей Францией и значительной частью войска, совершили

вооруженное восстание в защиту Учредительного собрания, т.е. в защиту

буржуазии. Однако это восстание произошло не по воле крупной буржуазии, а в

значительной мере вопреки ее желанию.

Всю ночь - это была уже, считая с 12 июля, третья ночь революции -

люди лишь по очереди, на несколько часов ложились спать. Всю ночь горели

огни в городе. Все ждали, что главнокомандующий министр де Бройль придет

ночью с полками из Версаля. И вместе с тем все были полны решимости к

продолжению борьбы.

Герцог Ларошфуко-Лианкур, один из приближенных Людовика XVI, явился

во дворец, когда король еще спал. Короля разбудили, и Ларошфуко рассказал

ему, что взята Бастилия, губернатор де Лонэ убит, а Париж во власти

восставших. Король спросил: "Это возмущение?". Ларошфуко ответил ему

историческими словами: "Это - революция, государь!".

И тут впервые король Людовик XVI осознал, что он столкнулся лицом к

лицу с таким событием, которое не переживал никто из его предшественников

за полторы тысячи лет существования французского королевского трона.

Утром 15 июля герцог Ларошфуко, сделав радостное лицо, сообщил

Национальному собранию, что король решил удалить войска из Версаля.

Собрание, переживавшее в течение всего предшествующего дня смертельную

тревогу, ответило на эти слова громкими аплодисментами. Затем, когда

Ларошфуко сказал, что король хочет лично сообщить о своем решении, Мирабо

встал и заявил: "Скажите королю, что Генрих IV, память которого все

благословляют, тот из его предков, которого король Людовик XVI хотел

принять за образец, пропускал съестные припасы в восставший Париж, который

Генрих лично осаждал, а свирепые советники короля Людовика XVI отправляют

прочь хлеб, который торговцы хотят ввести в голодающий и верный королю

Париж!"

15 июля, когда Мирабо произносил эти слова, в Париже, после

первоначальной горячки победы и торжества, появилась некоторая

растерянность. Дело было уже не в том, пошлет или не пошлет король войска,

но в том, что де Бройль запретил пропускать съестные припасы в Париж.

Начиная с 13 июля в Париже уже не хватало съестных припасов. Говорили, что

де Бройль хочет взять Париж голодом. И когда Мирабо заявлял, что Людовик

XVI не пропускает в Париж хлеб, он имел а виду то страшное оружие, которое

оставалось еще в руках короля - голод.

Но за день 15 июля случилось нечто новое и очень важное: в

версальских войсках, именно в так называемых верных частях, начались

колебания.

Королевский двор ждал выхода революционной массы из Парижа и

нашествия ее на Версаль. Король знал, что у этой массы есть теперь оружие и

порох, он знал, что полк "Французской гвардии" уже полностью перешел на

сторону народа, - значит, у восставших уже есть организованная военная

сила. И король пошел на уступки. К вечеру 16 июля он вынужден был вернуть

Неккера и уволить в отставку де Бройля. Мало того: короля заставили выехать

в Париж для того, чтобы лично примириться с восставшим против него народом.

Уже в этот момент король, разумеется, потерял свою власть. Правда, с тех

пор он сделал еще немало попыток покончить с революцией вооруженной рукой,

прежде чем проиграл сначала свою свободу, а затем и жизнь.

Весть о взятии Бастилии парижским народом произвела потрясающее

впечатление на весь мир. Вот что писала архибуржуазная голландская газета

"Gazette de Leyde" через несколько дней после этого происшествия:

"Непостижимое дело славной французской нации и особенно жителей

революционной столицы. В течение 26 часов они выставили 100 тысяч

вооруженных. Ночью они очистили Париж от множества воров и разбойников, из

которых те, кто был пойман на месте преступления, немедленно были повешены

или расстреляны. Без всякого военного командования революционеры заняли

Дворец инвалидов и грозный замок Бастилию. Все эти огромные и поистине

героические действия совершены без всякого беспорядка".

26 августа Собрание принимает Декларацию прав человека и гражданина,

которую король сперва отказывается ее утвердить, но волнения вспыхивают с

новой силой. Следует знаменитый 10-тысячный поход женщин на Версаль - и

король вынужден вернуться в Париж и утвердить Декларацию, все больше

превращаясь во власть без силы. Собрание же все больше и больше становится

силой без власти.

Чего хотят депутаты? Пока что самые смелые их мечты - конституционная

монархия взамен абсолютизма: разница лишь в том, что "правые" желают

варианта с декоративным парламентом и абсолютным "вето" короля, "левые"

выступают за возможность преодоления королевского "вето", а "крайне левые"

- будущие республиканцы (Робеспьер в том числе), отвергают "вето" в

Страницы: 1, 2, 3, 4