Русская Православная Церковь и большевистское государство в 1925-27 гг.

Сталин в своем понимании антирелигиозной пропаганды исходил из обострения

классовой борьбы и необходимости нового наступления на церковь, то Бухарин

увязывал ее с задачей построения нового человека, совершения культурной

революции. По мнению Бухарина, в наступившем этапе нужны новые люди, с

новым складом ума, “нужна большая гибкость этого ума, творческая жилка у

миллионов строителей”[25]

Бухарин был согласен с тем, что необходимо усиление антирелигиозной

борьбы, ибо “именно по этой линии идет мобилизация сил враждебного нам

лагеря”.[26] Но при этом предлагаемые им методы борьбы существенно

отличались от тех, которые выдвигал Сталин. “Нужно отчетливо знать, что

есть крупнейшая разница между городом и деревней, между крестьянином и

рабочим… Задача не в том, чтобы “нажать”, а в том, чтобы убедить.[27]

Подводя итог, Бухарин подчеркнул, что при “общем развернутом фронте

нашего наступления на врага мы должны наступать дифференцировано”. Нужна

“длинная” борьба, а не кавалерийская атака.

Речь Бухарина была не просто выступлением, посвященным антирелигиозной

борьбе. В условиях давно начавшегося наступления на “правый уклон” Бухарин

использовал каждую возможность, чтобы донести до партии свои идеи.

Совершенно прав С. Коэн, который полагает, что в этой речи “он в

завуалированных выражениях протестовал против сложившейся атмосферы и

сталинских требований беспрекословного партийного подчинения”.[28]

Речь Бухарина была издана отдельной брошюрой. Некоторое время никакой

реакции со стороны Сталина не было. Наконец 8 июля 1929 г. Политбюро

приняло постановление,[29] в котором речь Бухарина подвергалась разгрому,

так как она якобы представляла “в замаскированной форме борьбу против

партии и ЦК”. [30] Как и следовало ожидать, Сталин развивал прежние

обвинения Бухарина в борьбе против партии. Важной победой Сталина был

запрет на публикацию статей и речей Бухарина. Фактически “правые уклонисты”

были лишены возможности излагать свои взгляды.

22 июля 1929 г. Бухарин пишет письмо членам и кандидатам в члены

Политбюро и Ярославскому, где пытается отвести все выдвинутые обвинения:

“Это экстраординарное решение, не знающее прецедентов в истории партии,

представляется мне глубоко несправедливым и по существу, и по формальным

соображениям”.[31]

Бухарин подчеркивает, что текст речи был предварительно согласован с

Ярославским и не вызвал у него никаких нареканий, а впоследствии был

опубликован в “Правде” и отдельным изданием. Эти факты подтверждают мнения,

что выступление Бухарина было разрешено вполне сознательно, чтобы на его

почве выдвинуть новые обвинения. Конечно, это понимал и сам Бухарин, с

горечью спрашивавший у своих бывших товарищей по партии, в чем смысл

“несогласованности” его речи с “генеральной линией” – “несогласованность,

которую не замечал никто в течение примерно шести недель”.

Однако это письмо (вместе с последующим, касавшемся других вопросов),

лишь усугубило “вину” Бухарина в глазах сталинской клики. 13 августа 1929

г. было принято постановление Политбюро, которое оценило эти письма как

свидетельства того, что “т. Бухарин продолжает пользоваться избранным им в

последнее время методом борьбы с партией и ее ЦК, делая вылазки против

решений ЦК на стороне… и позволяя себе далее замаскированные нападки на

линию партии в речах и статьях”.[32]

Отдельной критике еще раз была подвергнута речь Бухарина на съезде.

Учитывая важность этого момента, приведем данную часть постановления

Политбюро полностью: “тов. Бухарин также делает вид, что его выступление на

съезде безбожников якобы не находится в противоречии с линией партии и ее

ЦК. Между тем на деле под прикрытием лозунга “Подвергай все сомнению”,

направлявшегося Марксом на разрушение капитализма и на свержение власти

буржуазии, тов. Бухарин ведет пропаганду недоверия к генеральной линии

партии, стоящей во главе победоносного строительства социализма. Тем самым

вместо содействия делу мобилизации широких масс трудящихся под

коммунистическим знамением рабочего плана, тов. Бухарин в указанном

выступлении – не говоря уже о полном попрании им Марксова метода

диалектики – продолжает борьбу с партийным руководством, отражая своей

позицией наличие в мелкобуржуазных слоях известных колебаний, неизбежных в

условиях обострения классовой борьбы при развертывании наступления

пролетариата на капиталистические элементы”[33]

Постановление принималось путем рассылки опросных листов, которое

провел верный помощник Сталина – И.П. Товстуха. Он с самого начала

позаботился о том, чтобы не возникло “недоразумений”. Рыков и Калинин,

разделявшие взгляды Бухарина на борьбу с религией, не участвовали в

голосовании. В деле также отсутствует лист Сталина – как это часто бывало,

он не оставил следов, не желая, чтобы его обвиняли в сведении счетов с

Бухариным. Дало решили голоса верных соратников “вождя” – Микояна,

Молотова, Кагановича, Ярославского (который вообще не был членом

Политбюро), а также Баумана и Рудзутака, поддерживавших Сталина. Лишь М.

Томский проголосовал против, но его позиция уже не могла что-либо изменить.

Параллельно с этим надлежащие выводы сделал и Союз Воинствующих

Безбожников. 8 августа 1929 г. на экстренном (!) заседании фракции рабочего

Президиума Исполбюро Центрального Совета СВБ его члены заслушали сообщение

о решении Политбюро. Последовали покаянные постановления: “Признать, что

издание брошюры для широкого распространения без предварительного

рассмотрения и обсуждения было ошибкой”.[34] Понять такую спешку можно,

ведь именно ЦС СВБ совершил непростительный “грех” – разрешил издать речь

Бухарина.

В августе 1929 г. издание работ Бухарина и публикация его статей были

полностью прекращены – постановление Политбюро тщательно выполнялось.

Совсем скоро, в ноябре 1929 г. Бухарин будет выведен из Политбюро, после

чего он, Рыков и Томский выступят с покаянным заявлением. Сталин

окончательно утвердится у власти.

Таким образом, речь Бухарина на съезде СВБ отводившуюся ей роль.

Спровоцировав Бухарина, Сталин затем использовал его выступление для

обвинения в “правом уклоне”, отходе от “генеральной линии” и т.д., что было

весьма важным моментом в деле разгрома “правых”. Вместе с другими подобными

факторами (теория о мирном врастании кулака в социализм, споры о культурной

революции и т.д.) речь Бухарина была использована для дискредитации его в

глазах партийцев, что помогло осуществить его изгнание из Политбюро.

Выводы по главе.

1928-29 гг. ознаменовались новым этапом внутрипартийной борьбы, в

результате которой Н. Бухарин и ряд других партийных руководителей были

отстранены от руководства, а позиции Сталина окончательно укрепились. В

этой борьбе существенную роль сыграли противоречия между Сталиным и

Бухариным по антирелигиозному вопросу. Сталин умело использовал эти

разногласия, чтобы обвинить Бухарина в отступлениях от “генерального курса”

и тем самым дискредитировать его позицию в глазах партийных масс. С этой

целью он сознательно допустил выступление Бухарина на II съезде Союза

Безбожников, ставшее затем предметом обсуждения на Политбюро. В итоге

Бухарину было запрещено выступать с речами и печатать свои статьи, что

имело огромное значение для ослабления его позиций.

Глава 3. Ужесточение репрессий в отношении религиозных организаций в 1928 –

29 гг.

§1. Советское законодательство в религиозной сфере.

1927-29 стали временем принятия целой серии законодательных актов,

осложняющих положение религиозных конфессий и в первую очередь РПЦ.

Большинство их приходится на конец 1928 – начало 1929 г., однако начало

этому процессу было положено еще в 1927 г.

Одной из основных задач данного законодательства было ухудшение и без

того тяжелого положения духовенства. Со своей стороны властные органы

сделали все, чтобы сделать жизнь священнослужителей невыносимой. 21 февраля

1927 г. Наркомат труда СССР своим постановлением лишил “бывших и настоящих

служителей культов; членов [их] семей”[35] права на пенсию и пособие по

безработице. Это означало “официальное” признание духовенства нетрудовым

элементом со всеми вытекающими отсюда последствиями (фактически же

духовенство стало относиться к “эксплуататорам” сразу же после революции).

Следующим шагом стал циркуляр Наркомзема РСФСР от 13 марта 1928 года о

правах на землепользование служителей культов. Теперь для того, чтобы

получить для ведения хозяйства участок земли, священнослужителю приходилось

обращаться в уездные земельные управления, которые могли отказать им, если

сочтут необходимым. Теоретически наделение землей служителя церкви должно

было проводиться в самую последнюю очередь.[36] Однако на практике

наделение священника землей было абсолютно нереальным делом.

Свой вклад в дискриминацию духовенства внес и Наркомпрос, который 5

июня 1928 г. постановил: “Приравнять служителей религиозных культов и их

детей в отношении взимания с них платы за обучение к лицам, живущим на

нетрудовые доходы”.[37]

Большинство приходских священников имело очень низкие доходы и оплатить

учебу своих детей для них было достаточно сложно. Фактически данное

постановление делало невозможным получение образования для детей

священнослужителей.

Параллельно с принятием вышеперечисленного законодательства в

аппарате ВЦИК был подготовлен проект инструкции “О порядке проведения в

жизнь декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви”,

которая модифицировала многочисленные постановления и циркуляры различных

ведомств. Проект повторял все декларативные фразы большевистского

законодательства о свободе совести и т.п., но вместе с тем в нем было

немало важных моментов. Особенно подчеркивалось, что “запрещается выносить

какие-либо постановления или распоряжения, которые бы стесняли или

ограничивали исполнение верующими обрядов культа…” (п.4)[38]

Вместе с этим в инструкции появляется упоминание о “двадцатках”,

которые будут окончательно закреплены законом от 8 апреля 1929 г.

В проекте также отмечалось, что “ликвидация молитвенного здания не

допускается, если она приводит к невозможности дальнейшего отправления

культа данной религиозной общиной…”[39]

Данный проект был передан на рассмотрение в СНК РСФСР, отдельный

экземпляр был передан Ем. Ярославскому. Однако даже такой проект вызвал

недовольство некоторых партийцев, занятых антирелигиозной работой. В

письме П.Г. Смидовичу от 4 мая 1928 г. наркомюст Н. Янсон отмечал, что

“издание такой инструкции политически нецелесообразно… такая инструкция,

изданная от имени Правительства, может произвести впечатление новой

декларации прав религиозников и, несомненно, осложнит борьбу с ними”.[40]

Особое недовольство Янсона вызвал 4 пункт, по поводу которого он особо

подчеркнул, что “местные органы власти в этих случаях имеют и должны иметь

право выносить постановления, запрещающие устройство таких обрядов”.[41]

Данный материал позволяет сделать ряд важных выводов. Мы видим, что

относительно умеренный проект инструкции был подготовлен аппаратом ВЦИК,

возможно, при непосредственном участии П.Г. Смидовича и несомненно, был

одобрен М.И, Каменевым. Однако, даже эти робкие попытки как-то повлиять на

беззакония, творившиеся в отношении церкви, встречали сопротивление со

стороны репрессивных органов государства, в руках которых и была настоящая

власть.

Нужно также отметить, что данный проект имеет сильное текстологическое

сходство с законом от 8 апреля 1929 г., который разрабатывался при

непосредственном участии АРК. Возможно, инструкция вызвала одобрения

членов комиссии, так как соответствовала их представлениям о характере

борьбы с религией.

Одной из самых сложных проблем оставалось лишение избирательных прав.

На практике зачастую лишали прав всех, кто так или иначе был связан с

отправлением культа. 11 февраля 1925 г. нарком внутренних дел А.Г.

Белобородов разъяснял Смидовичу, что “… лица, обслуживающие культ в

вокальном, декламационном, музыкальном, художественном, санитарном и т.п.

отношениях принадлежат к обслуживающему здание культа техническому

персоналу и … не являются лишенными избирательных прав…”[42]

Однако на местах продолжалась прежняя тактика, в связи с чем Президиум

Всероссийского Центризбиркома в апреле 1929 г. сделал еще одно разъяснение:

“… рядовые члены религиозных объединений, хотя бы они (члены) и являлись

активными верующими, не лишаются избирательных прав”.[43]

Все эти разъяснения местные власти часто просто игнорировали. Вот лишь

несколько характерных примеров из жалоб в “Крестьянскую газету”.

Крестьянин Н. Тюрин из с. Партизанского Липецкого уезда Тамбовской губернии

был лишен избирательного права за то, что с 1911 по 1915 г. был

послушником. Бывший красноармеец Г. Петренко стал “лишенцем” из-за того,

что его отца выбрали церковным старостой. Лишенные прав К. Первозванский и

Хавдатова были детьми священнослужителей, Н. Булавин и Кравченко –

церковными старостами.[44] Это лишь отдельные примеры, которые можно

продолжить.

В феврале 1929 г. АРК приняла постановление о лишении избирательных

прав председателей религиозных общин и членов их исполнительных органов.

При этом, однако, рекомендовалось учитывать, получали ли они содержание от

общин: “При определении избир[ательных] прав председателей религ[иозных]

общин и членов их исполнительных органов, необходимо исходить не только из

того, что они являются служителями религ[иозных] культов, но также

принимать во внимание получаемые ими от религиозных организаций

содержания”.[45] Однако можно смело предположить, что на местах на такие

тонкости далеко не всегда обращали внимания.

2 марта 1929 г. Комиссия рассмотрела проект закона о религиозных

объединениях. Как мы отмечали, по тексту он близок упомянутому выше

проекту инструкции. Возможно, она и была взята за основу. В прежний

параграф добавлена фраза о лишении религиозных обществ прав юридического

лица; этим обществам также запрещено было заниматься какой-либо

деятельностью, кроме “удовлетворения религиозных потребностей”. [46]

Этот дополнительный вариант был отправлен для утверждения во ВЦИК и

принят 8 апреля 1929 г.

Закон вводил вместо традиционного прихода пресловутую “двадцатку” -

религиозное общество.: “Религиозное общество есть местное объединение

верующих, достигших 18-летнего возраста, одного и того же культа,

вероисповедания, направления или толка, в количестве не менее двадцати лиц,

объединившихся для совместного удовлетворения своих религиозных

потребностей”.[47] Как уже отмечалось, они не обладали правами

юридического лица. Свою деятельность общества могли начать только после

регистрации в местных органах власти (п. 4-7). Церкви и церковное имущество

рассматривались как государственная собственность, которую власти, как бы

делая одолжение верующим, передавали для использования бесплатно. Собрания

и различные обряды могли проходить только с разрешения местных исполкомов;

они же могли удалять из общества отдельных его членов.

Перечень того, что запрещалось делать религиозным обществам,

чрезвычайно широк: “создавать кассы взаимопомощи кооперативы,

производственные объединения … оказывать материальную поддержку своим

членам … организовывать специальные детские, юношеские, молитвенные и

другие собрания, как и общие библейские, литературные рукодельческие,

трудовые, по обучению религии и т.п. собрания, группы, кружки, отделы, а

также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и

читальни, организовывать санатории и лечебную помощь”.[48]

Несомненно, данный закон существенно ограничивал права верующих, делал

их полностью зависимыми от произвола местных властей. Не случайно И.Р.

Шафаревич писал, что этот и другие законы “во многих важнейших вопросах не

обеспечивают достаточных гарантий нормального развития религиозной жизни

…”.[49] И все же следует подчеркнуть, что Комиссия, утверждая проект

закона, не добавила ничего такого, что не было бы испытано в ходе борьбы с

церковью. Она лишь подвела “правовую” базу под уже сложившиеся

практические взаимоотношения между государством и религиозными конфессиями.

22 июля 1929 г. АРК рассмотрела сразу два вопроса, связанных с

ухудшением гражданских прав священнослужителей. Было подтверждено, что

служители культов как нетрудовые элементы не могут состоять в промысловой

кооперации, а также быть членами профсоюзов. В последнем случае все же было

сделано исключение для тех, кто “хотя и обслуживает тот или иной культ, но

в то же время являются и обслуживающими общественные или госуд[арственные]

нужды, как, например, сторожа церквей…”.[50]

4 ноября, рассматривая проект циркуляра о правах землепользования

служителей культов, АРК признала необходимым лишить земли

священнослужителей. Вместе с тем права на землю священников, “открыто

порвавших с религией”, оставались нетронутыми.[51] Здесь уже чувствуется

прямое влияние сталинской догмы о “попе –сообщнике кулака”, которому “нет

места в колхозе”.

Как видим, целью многих принятых законов и постановлений было ухудшение

положения священников. Мощный удар, нанесенный в предыдущие годы по

епископату, не разрушил организационную структуру церкви, и теперь власти

начинают действовать по-иному.

Вместе с тем принятие репрессивного законодательства разворачивается

перед началом и в ходе осуществления коллективизации. Между этими

событиями есть тесная взаимосвязь. Подчинение деревни и выкачка из нее

средств для нужд индустриализации – лишь одна из целей раскрестьянивания.

Для создания тоталитарной государственной системы была нужна

соответствующая социальная база. Отсюда стремление Сталина опереться на

люмпенизированные слои общества вообще и деревни в частности. Однако

большинство крестьян было против свертывания НЭПа и нужно было сразу

избавляться от будущих проблем. Поэтому острие репрессий в ходе

коллективизации было направлено против значительной части сельского

населения.

Данная борьба шла и по идеологической линии. Религия, как известно,

является сильным объединяющим фактором. Пример того – годы Ордынского Ига,

когда православная церковь играла роль несуществующего государства,

объединяя русскую нацию. Точно так же православие было фактором,

сплачивающим крестьянство, одним из условий его самоосознания себя как

единого социального слоя. Без разрушения православия невозможно было

уничтожить крестьянство как самостоятельную часть общества. Именно по РПЦ

пришелся основной удар безбожной власти. И не случайно Ем. Ярославский

относил победоносное завершение наступления на церковь к тому же времени,

когда планировалась окончательная коллективизация всех оставшихся

единоличных хозяйств – к концу 1930-х гг.

Для будущего “коммунистического” общества был нужен новый человек с

новой системой ценностей, в которой религии уже не было места. Однако для

ее вытеснения из сознания человека большевики использовали совсем не

идеологические методы борьбы.

§2. Закрытие церквей.

Эта проблема, возникшая в первые же годы после революции, всегда была

одной из самых острых. Каждый год уничтожались сотни памятников

архитектуры, многие из которых – свидетели исторических событий прошлого.

Особый всплеск закрытия храмов пришелся на годы изъятия церковных

ценностей, затем их количество несколько пошло на убыль, но сам этот

процесс никогда не прекращался.

1928-1929 гг. – очередное усиление компании по закрытию церквей. Даже

только по цифрам видно, как быстро менялась ситуация в этом вопросе. По

данным В. Цыпина, в 1928 г. было закрыто 534 церкви, а в 1929 г. уже

1119.[52] Эти кампании сопровождались оскорблениями верующих, нарушениями

даже дискриминационного к религии советского законодательства, что

приводило к столкновениям между властями и верующими людьми.

Такой широкий размах вызывал опасения у некоторых осторожных

большевиков, которые призывали умерить кампанию по закрытию церквей. В 1928

г. это вызвало тревогу даже у руководителей Союза Безбожников, не очень-то

беспокоившихся о подобных вещах. В информационном письме Центрального

Совета СБ от 2 ноября 1928 г. отмечалось, что “в последнее время закрытие

церквей на местах начинает приобретать несколько стихийный характер.

Советы или ячейки СБ без достаточной и оправдывающей себя подготовки

форсируют закрытие церквей. Самое главное, часто начинают эту работу,

предварительно не согласовав ее с парторганами, органами административного

надзора и пр.; не выявив как следует настроений и возможных затруднений, в

результате чего дискредитируют СБ, подрывая авторитет советский и

партийных органов”.[53]

Однако все подобные письма и записки оставались пустым звуком. Закрытия

церквей продолжалось в прежнем темпе.

В марте-апреле 1929 года произошли многочисленные столкновения с

верующими, вызванные закрытием церквей. Остановимся более подробно на двух

из них.

Первое произошло в селе Дятьково Бежецкого уезда Брянской губернии.

Горсовет поселка привлекала перспектива получить некоторое количество

чугуна, из которого был сделан склеп генерала Мальцева, находившийся при

поселковом храме. Сразу же были проведены “митинги” рабочих, разработаны

соответствующие “ходатайства”, и 28 февраля 1929 г. Президиум Брянского

губисполкома разрешил ликвидировать склеп “с использованием полученных

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5