Индейцы Америки

навахо». Туда пригнали семь тысяч индейцев, потеряв чуть ли не половину в

дороге. Потом четыре голодных года в загоне, тощий рацион, разграблявшийся

на две трети офицерами и чиновниками БИД и восполнявшийся крысами и дикими

кореньями, неурожаи и засухи, холодные зимы без топлива и крова, все чужое

– даже змеи смертоноснее и коварнее, и тоска по родине.

Эксперимент по выкорчевыванию и пересаживанию был безжалостным и

неудачным. Навахо слезно просили «Большого Белого Отца» вернуть их на землю

предков, меж четырех гор и четырех рек.

История сохранила протокол переговоров в форте Самнер индейских вождей

и представителя американского правительства генерала Шермана. Вождь

Барбончито говорил американцу: «Пока я не стар и здоров, дайте мне

вернуться туда, где я родился... Если вы отправите нас назад в нашу родную

страну, мы будем считать вас нашим отцом и нашей матерью. Я говорю от имени

всего племени, от имени всех наших животных – от лошади до собаки, а также

от имени еще нерожденных детей».

Их вернули – по договору 1868 года, восьмому и последнему договору

между правительством США и племенем навахо. С крепкими зарубками в памяти и

с непонятной бумагой на английском языке, под которой стояли корявые кресты

– подписи их вождей. Генерал Шерман доносил в Вашингтон, что по договору

навахо получили «небольшую часть их прежней территории, которая максимально

далека и от путей белого человека, и от его возможных будущих нужд». (Между

прочим, именно эта максимальная удаленность «от путей белого человека»

помогла навахо сохранить свою самобытность и, единственному из индеиских

племен, свой язык как главное средство общения внутри племени).

Это было на Севере, а вот Юг и уже в 20-м столетии:

Для индейцев, со времени пленения Джеронимо, партизанское

существование стало обычным; тогда оставшиеся непокорные индейцы чирикахуа

разбились на маленькие группы и скрылись в глубине безмолвных ущелий Сьерра

Мадре - матери горной цепи Мексики. Конфликты с ранчерами, рудокопами и

лесорубами были постоянными и непрерывными: обе стороны накопили ненависть

друг к другу и мелкие столкновения затрагивали каждого, исключая детей,

если они, конечно не были взяты в плен.

Кармина - так звали маленькую апачскую девочку, о которой рассказал

Аристео Гарсиа в 1932 году. Ее судьба была лучшей, чем у большинства ее

соплеменников, потому что Джек Роу и его партнер Джек Харрис пожалели

отчаявшегося напуганного ребенка. Позже Харрис и его жена удочерили

девочку. Народ Кармины, апачи Сьерра Мадре, совершили налет на ранчо Сан-

Бернардино на Аризонской стороне границы в 1907 году.

Позднее, в 20-х - 30-х годах двадцатого века , ходили упорные слухи о

том, что этих индейцев видели в Нью-Мексико и Аризоне. Семья Фимбрес,

которая жила у Накори Чико, участвовала в перестрелках с ними в 1929 и 1930

гг. В 1934-м другая встреча неожиданно произошла у прохода Кумпас в Соноре:

апачи неожиданно напали на группу ковбоев, сопровождавших стадо, отбили

скот и угнали его в горы. При этом вождь и четыре женщины были убиты. Как

оказалось позже, на их поясах висели человеческие скальпы, среди которых

оказались и волосы тех троих ковбоев с Кумпас, еще свежие и окровавленные.

Ранчеры нашли нескольких мулов, а в стороне от животных висело несколько

апачских детей, упакованных в замшевые сумки, некоторые из них были ранены.

Ранчеры разделили детей между собой, тем не менее только один из них жив, и

в настоящее время работает учителем где-то в Соноре.

Год спустя повторилась попытка установить контакт с апачами, живущими

в Сьерре. В 1934 году антрополог Гренвилл Гудвин написал своему коллеге

Моррису Оплеру: "Они проиграли сражение в Мексике и, кажется, их полное

уничтожение - только вопрос времени. В последние несколько лет пятеро из

них были убиты в боях с мексиканцами... Девочка, лет около восьми, была

взята в плен двумя мексиканцами. Они держали ее на веревке, привязанной к

дереву. Один мой друг пошел в Мексику и предложил за нее 100 песо, но к

тому времени девочка была уже мертва. Это тяжелый пример того, как дики

люди здесь."

В 1938 году доктор Хельге Ингстад попробовала наладить контакт с

индейцами, но тщетно.

Другие неожиданные встречи с апачами бывали и позже, вплоть до 1982

года, и то, что выжившие до сих пор существуют - это точно.

Несколько раз люди находили брошенные лагеря в таких местах как Хуарез

и Чиуауа в период 1955-1980 гг. Позже сообщались и множество более зловещих

свидетельств их существования, они публиковались в недавних выпусках "Ганг

Дайджест" (это 1985-86 гг.), где писатель сообщал, что левые партизанские

экстремисты и наркоконтрабандисты снабжали апачей Сьерра Мадре АК-47 и

легкими скорострельными винтовками...

"Arisona Highways",

September 1986, pp. 25-26

А вот любопытные данные о борьбе индейцев:

В наши дни только специалисты знают о героической борьбе самого

храброго и мужественного из северо-американских племен — апачей. В течение

более 300 лет апачи непрерывно с оружием в руках отстаивали свои права на

землю предков (территорию нынешних штатов Аризона, Нью-Мексико и

мексиканской Соноры). Апачи продолжали сопротивление еще через много лет

после того как все остальные племена сложили оружие и были загнаны в

резервации.

В 1886 году пятитысячный корпус армии США генерала Нельсона Майлза

окружил отряд Геронимо, последнего харизматического лидера и военного вождя

апачей.

Президент США назвал Геронимо «самым страшным индейцем Америки». Геронимо и

его люди были быстро перевезены «подальше» с территории Юго-Запада во

Флориду на пустынный полуостров — тюрьму Форт-Мерион», были проведены

переговоры между правительством США и специальным полицейским ведомством

Российской Империи «о насильственном переселении (депортации) части апачей

на территорию Юга Российской Империи.

Под Черкассами находится населенный пункт Геронимовка, названный так в

честь легендарного вождя племени апачи. На черкасской земле умелые

земледельцы из Аризоны успешно выращивали знакомые им сельскохозяйственные

культуры — тыкву, кукурузу, подсолнухи.

Сегодня правительство США выделяет достаточно большие средства из

бюджета для решения (как понимает это правительство США) проблем «коренного

населения Америки» (официальная терминология). Создано БИД - Бюро индейских

дел, которое, входя в министерство внутренних дел США, опекает индейцев,

решает их проблемы…

И это естественно. Государство должно обеспечивать стабильность и

безопасность, а наличие самостоятельных территорий с населением, хотя бы

мысленно претендующим на независимость и полный суверенитет, - это бомба

замедленного действия… А потому совершенно логичны действия американских

властей, направленные на добровольную ассимиляцию индейцев. Нет, никто об

этом не говорит вслух, но все это понимают и все условия – от учебы в школе

до возможности получения высшего образования и хорошей работы – все это как

бы подталкивает молодых обитателей резерваций к личному решению выучиться и

уехать из этих мест.

Сложно судить со стороны. Современная цивилизация диктует свои законы,

правила, нормы и не факт, что проживание в резервации (как бы ее не

называть) лучший вариант для индейцев. В конце концов им самим решать чего

они для себя хотят и нет особых ограничений в законодательстве США для

сохранения своих обычаев и языка, но никто сейчас не разрешит вернуться к

«истокам» в том смысле, что снова племена вернуться на места прежнего

обитания и будут независимы и самостоятельны во всем… Это совершенно

очевидно, т.к. передел собственности и возврат к прошлому – не-воз-мож-ны!

Вот в рамках сегодняшнего общественного и государственного устройства, не

мешая никому и ни чему и возможны действия индейцев, направленные на

сохранение самобытности, языка, культуры и пр.

Справедливости ради, необходимо отметить, что уровень жизни индейцев в

«резервациях», условия жизни, возможности учебы и работы, медицинская

помощь и государственные субсидии – в значительной степени превышают

уровень жизни наших российских «коренных народов» Севера и пр. Но это уже

совсем другая и отдельная тема.

Вот замечательные картины из сегодняшней жизни индейцев в США, какими

их увидел журналист «Известий» Станислав Кондрашов в 80-е годы прошлого

столетия:

И вот, наконец, индейская земля, поселок Туба- Сити на западной

границе резервации навахо. Старый, единственный тут мотель, с тем же именем

– «Туба-Сити».

Построен мотель религиозной сектой мормонов, в числе других

осваивавших американский Запад. Они, собственно, и основали Туба-Сити в

1818 году, незаконно отхватив часть территории, которая по договору с

правительством США была оставлена за навахо. В 1902 году Вашингтон выкупил

у мормонов эту землю и снова передал ее резервации. Крепкая кирпичная

кладка старого мотеля осталась от мормонов. В комнате подслеповатые окошки,

колченогая мебель, рваные простыни... «Тут вроде бы другое государство»,–

сказал при первом знакомстве управляющий мотеля. И добавил: «Больше похоже

на Мексику, чем на Соединенные Штаты».

Однако по порядку. Автобусов или другого регулярного транспорта между

Флагстаффом и Туба-Сити нет. День выдался чудесный. Снег таял вовсю.

Жаркое, веселое апрельское солнце искрилось в лужах. С флагстаффского

плоскогорья спустились в красноватую пустыню, где снега не было и в помине.

Проехали «монумент природы» – вулкан Сансет: широкие пористые полосы

застывшей лавы и вулканический пепел, осевший пухлыми холмами, у которых

очертания старомодных академических ермолок. Чем дальше продвигались на

север, тем меньше было кедров и сосен, и потом дорога надолго вошла в голые

скалы древней пустыни. Туба-Сити – километр одной-единственной улицы,

усаженной старыми вязами, с зданиями школы и больницы, домами служащих БИД

– Бюро индейских дел (которое, входя в министерство внутренних дел США,

опекает индейцев), учителей и врачей и офисом агентства Туба-Сити.

Агентство – это тоже от Бюро индейских дел. Территориально резервация

навахо делится на пять агентств (или управлений), и Туба-Сити –

административный центр самого западного агентства.

Расспросив дорогу у хозяина, пешочком под вязами я зашагал на свидание

с мистером Джеймсом Хоуэллом, шефом агентства Туба-Сити, самым главным

местным человеком, посланцем американского правительства – «Большого Белого

Отца». Был ли он предупрежден о появлении корреспондента из России в его

краю? Не могу судить. Но с распростертыми объятиями не выбежал навстречу, и

пробиться к начальнику этой захолустной дыры оказалось не так уж просто.

Была и приемная, и секретарша. И ожидание, как будто мистер Хоуэлл без

передышки ворочал государственными делами высшей важности. Не сразу

подействовал мандат переправленный через секретаршу. Но для меня это была

первая встреча с чиновником по индейским делам, первое испытание в

резервации. Добравшись до Туба-Сити от самого Нью-Йорка, я не мог

отступить.

И мистер Хоуэлл это понял. В его кабинете – чисто американский

стандарт: осененный из угла звездно-полосатым флагом, поднятым на комнатном

флагштоке метра в два высотой, за солидным матово поблескивающим столом

орехового дерева, покачиваясь в кресле с откидывающейся мягкой высокой

спинкой, сидел типичный американский чиновник, служащий американского

правительства. Встав и поздоровавшись, Джеймс Хоуэлл снова расположился в

кресле и, чуть отъехав, вдруг закинул на стол ноги в новеньких крепких

полуботинках с толстыми кожаными подошвами, и этот, опять же типично

американский, жест не рук, а ног говорил, что шеф агентства Туба-Сити,

может быть, и колебался, принимать или не принимать корреспондента, но,

приняв, вполне владеет собой и готов к непринужденной, с ногами на столе,

беседе.

И, тем не менее, он смотрел на меня подозрительно и настороженно. И,

не дав мне вопросами обозначить круг моих интересов в резервации, как будто

и заранее зная этот круг, Джеймс Хоуэлл перешел в контратаку, двинув на

линию прорыва самое излюбленное и самое эффективное, на его взгляд, орудие

– свободу.

– Надеюсь, по дороге сюда вы обратили внимание, что у нас нет ни

контрольно-пропускных пунктов, ни заграждений и заборов,– сказал он, колюче

поглядывая через свой стол.– Вы заметили, где пересекли границу резервации?

Не заметили? Так вот, живущие здесь индейцы – свободные люди. Они могут

уехать в любой момент и в любой момент вернуться.

И, не став ходить далеко за примерами, взял примером самого себя. Нет,

он не житель резервации, не навахо. Но это не столь уж существенно. В его

жилах, если хотите знать, течет индейская кровь, на три восьмых он ирокез

из Оклахомы, но видите – приемная с секретаршей, кабинет, должность

начальника и ноги, по-американски, не по-индейски, закинутые на стол. Он

воодушевился, ноги на столе уже мешали ему. Сняв их и придвинув большой

блокнот желтой линованной бумаги, мистер Хоуэлл для убедительности набросал

карандашом свое родословное древо, его предки повисли на ветвях небрежными

квадратиками. Он пояснил, что сотрудники БИД должны непременно иметь какую-

то долю индейской крови, не меньше одной четвертой. И из его слов

следовало, что эта индейская часть их крови и дает им право жестко

указывать остальным индейцам на главную тропу, которую рано или поздно

предстоит пройти – тропу ассимиляции, растворения в американском обществе,

отказа от племенной культуры, традиций, образа жизни.

Излагая это кредо, Джеймс Хоуэлл был прям и откровенен.

Потом снял телефонную трубку. – Мисс Джоргенсон? Говорит Хоуэлл. У

меня здесь репортер из России. Да, да, из России. Не удивляйтесь. Покажите

ему нашу школу. Что? Покажите все, что захочет увидеть. У нас ведь нет

секретов, не так ли?

Он не откликнулся на мою просьбу показать индейскую деревню, которая,

говорили мне, находится в двух милях от Туба-Сити,– похоже, что там были

секреты. Но школу решил показать. И я поехал в школу и провел там целых три

часа. Мисс Джоргенсон, директриса, не жалела времени, и ей было что

показать.

Это большая хорошая школа-интернат, где дети учатся и живут.

Существует около пятидесяти лет. Недавно переехала в новое просторное

здание. Восьмилетняя. Бесплатная – все расходы, по старому, 1868 года,

договору с племенем навахо, оплачивает федеральное правительство. Для детей

навахо, живущих на территории агентства Туба-Сити. В ней учатся больше

тысячи мальчиков и девочек в возрасте от шести до шестнадцати лет.

Мне показывали светлые классы и коридоры, двухэтажные ряды коек в

общежитии, столовую с механизированной кухней – детей кормят три раза в

день.

Мисс Джоргенсон все объясняла. Навахо не имеют своей письменности и

потому изучают в школе английский язык. Им преподают арифметику и

математику, ботанику, зоологию, физику, анатомию, историю. И кое-что еще,

например элементарные манеры – как вести себя индейцу, очутившись в

цивилизованном обществе. Их учат чистить зубы, быть опрятными в одежде,

пользоваться вилкой и ножом, составлять обеденное меню и т. д. Чтобы они не

потерялись и не растерялись в незнакомом огромном мире за пределами

резервации, детям, пришедшим в школу из индейских хижин-хоганов, сплетенных

из глины и камней, этот мир исподволь приоткрывают, их возят на экскурсии,

им показывают аэропорты, железнодорожные вокзалы, магазины и вообще города

– пугающие средоточия людских масс, машин, зданий, дорог. Есть фотокружок,

кружок маленьких умельцев-кустарей, которые собирают камни и делают

самодельные кольца, кружок индейских танцев. Спортивный зал. Библиотека...

В школе-интернате сорок два дипломированных учителя. Увы, лишь трое из

них – навахо, и тут в голосе мисс Джоргенсон появились извиняющиеся нотки.

Три – это мало, три – это никуда не годится, но должна вам сказать, что

помощников учителей мы отбираем из индейцев. Язык навахо, кроме тех трех,

учителя, увы, не знают, и в школе лишь дети разговаривают между собой на

родном языке. Конечно, от этого возникают трудности, проблемы общения и

понимания, не скрывала и этот секрет мисс Джоргенсон, зато педагоги в

основном превосходные, преданные своему делу, из разных штатов, разных

верований – католики, протестанты, мормоны, но уважают религию и традиции

навахо, изучают их культуру, хотя зачем строить иллюзии, путь, который так

или иначе предстоит пройти индейцам, – и тут мисс Джоргенсон вторила

мистеру Хоуэллу,– это ассимиляция. И чем лучше образование, тем легче им

пройти этот путь – сам по себе, что и говорить, очень и очень нелегкий.

Мисс Джоргенсон изъяснялась в любви к маленьким навахо, хвалила их

природный ум и смышленость, уверяла, что только с ними она и хотела бы

работать до конца дней своих,– и у меня нет оснований сомневаться в ее

искренности.

Тем более что она обнаруживала истинное понимание, рассуждая о

трудностях психологической адаптации индейских детей. Приехав из пустыни,

из родительских хоганов, где жизнь сливается с жизнью природы и весь мир с

детства знаком, как свои пять пальцев, они сталкиваются с таким обилием

новых незнакомых и невероятных вещей и понятий, которое подавляет, гнетет

их и заставляет сопротивляться, бунтовать – из инстинкта самосохранения.

Там, живя в хоганах, они вольны, свободны, эти дети природы. А тут

цивилизация – не только разрывающий сознание «взрыв информации», но и

покушение на свободу (что бы ни говорил Джеймс Хоуэлл), жизнь по команде,

унылый, заведенный раз и навсегда порядок, дисциплина. Представьте

потрясение маленького навахо.

Но большинство, по словам директрисы, так или иначе перестраивается и

приспосабливается, рано или поздно свыкается с новым образом жизни. Хотя

немало случаев, когда дети убегают из школы домой. Особенно из четвертых и

пятых классов, в переходном возрасте, на половине школьного пути. Иногда их

приводят назад родители, иногда за беглецами школа-интернат отряжает своих

людей. Иногда они так и не возвращаются...

Мы заходили в классы на занятия. В первом классе меня сфотографировали

с самыми маленькими учениками и ученицами, напряженно уставившимися в

фотоаппарат. Мальчики все были коротко стрижены, в ковбойках, девочки – в

платьицах, с прямыми черными волосами. На уроке они разучивали цифру. «9»,

немножко говорили по-английски и для гостя хором исполнили уже разученную

популярную американскую песню «Америка красивая». Среди учебных пособий в

классе были игрушечная газовая плита и стиральная машина.

В образцовой школе-интернате действительно не было секретов, кроме

одного, но ведь и его не скрывала мисс Джоргенсон. Это не просто учебное

заведение. Это – санпропускник, пункт по ускоренной ассимиляции. В школьных

классах подписывают акт отречения от своего народа.

Цивилизацию в Туба-Сити представляет не только американское

государство (школой-интернатом), но и частный бизнес. И к этому второму

форпосту «господствующей культуры» повезла меня мисс Джоргенсон после

осмотра школы.

В двух милях на юго-запад от Туба-Сити стоит у дороги желтого цвета

приземистый дом – торговый пост Керли. Что это такое? Торговый пост

совмещает функции сельмага, фактории, где происходит обмен товаров,

ломбарда, куда закладываются разные вещи и драгоценности.

У двери недвижным языческим божком сидел самый натуральный древний

индеец в черной шляпе с прямыми полями, с морщинистым старушечьим лицом. За

кассой стояла миловидная индианка. Несколько женщин навахо в цветастых

цыганистых юбках и шалях присматривались к пестрым, броским этикеткам на

жестянках и картонках, которые доставила в аризонскую пустыню американская

цивилизация. За домом была вырыта яма, имевшая вполне конкретное

назначение,– утонув чуть ли не по шею в подвешенном над ямой длинном мешке,

размахивая руками и с трудом сохраняя равновесие, ходуном ходил, плясал

индеец, уминая шерсть. Там, с заднего хода, навахо сдают шерсть и мясо.

А властвовал над всем голубоглазый холеный здоровяк в тугих джинсах и

шляпе вестерн на красивой бритой голове. Владелец торгового поста.

Чистокровный «англо», как зовут индейцы белых американцев. Он приветливо

улыбнулся мисс Джоргенсон, протянул мне крепкую ладонь и согласился

удовлетворить мою любознательность.

Продукты в картонках, банках и склянках, к которым приглядывались

индианки, меня не заинтересовали – это сокращенный набор любого

американского супермаркета. Голубоглазый здоровяк, бряцая ключами, провел

нас в кладовую, за металлическую решетку, раздвигаемую, как гармошка, и

обитую сталью дверь. Глаза разбежались. Там был, ни дать ни взять, филиал

музея индейского искусства – и побогаче того, что показали мне в

Флагстаффе. По стенам этого немалого помещения без окон висели десятки

широких кожаных, расшитых серебряными узорами поясов (их носят и мужчины и

женщины навахо) – с большими бляхами из серебра, украшенными тонкой

красивой насечкой. Над поясами, а также за стеклом шкафов едва ли не сотни

ожерелий, браслетов, бус. Старинные ружья, седла, сбруя. Ковры и коврики

ручной работы.

Я увидел поэзию навахо, их любовь к неброской красоте, к благородной

скупой игре серебра и бирюзы в древних бурых прожилках. Как шерсть и мясо,

эта редкая красота обменивалась на соль, крупу, муку, сахар, консервы.

Красота, узнал я, текла неиссякаемым ручьем. По словам владельца, каждый

день приносят ему эти вещицы.

Вынув из шкафа, он покачал на ладони ожерелье с большими камнями

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5