Жены Иоанна Грозного

снова превратился в игумена, его приближенные — в монахов. По крайней мере,

по одежде. Опять начались долгие ночные богослужения, которые совершались в

храме Спаса на Бору, и опять за службами следовали безобразные оргии. Но

теперь Иоанн, по крайней мере, соблюдал внешние приличия. Он регулярно

выходил утром в приемную палату, выслушивал доклады и клал резолюцию. В

последних стала проявляться даже некоторая мягкость, которая до этого

времени была совершенно чужда Грозному.

Малюта, желая угодить царю, приказал схватить Петра Долгорукого, брата

утопленной Марии. Княжича подвергли жестокой пытке, добиваясь, чтобы он

назвал «лиходея, погубившего царицу». Несмотря на страшные мучения, Петр

Долгорукий неизменно отвечал:

«Сестру Марию погубил лишь один лиходей — царь Иоанн Васильевич».

Скуратов доложил царю о неслыханном упорстве княжича.

Иоанн внимательно выслушал доклад и приказал:

— Отпустить Петра Долгорукова в его вотчину, да не поставятся ему в вину

прегрешения его сестры, за кои он ответ держать не может.

Все были поражены такой необычной снисходительностью царя, но

Скуратов, лучше всех знавший изменчивый нрав грозного властелина, решил

поступить по-своему: он отправился в застеночный каземат, где лежал

полумертвый молодой Долгорукий, и собственноручно дорезал его. Царю он

сообщил, что: «Княжич Петр скончался от неведомой хвори». Верный слуга

исправлял ошибки своего господина.

Малюта не ошибся. Молитвенное настроение Иоанна продолжалось недолго.

Через две недели после гибели Марии Долгоруковой в Кремлевском дворце

началась иная жизнь. Замолкли соборные колокола, черные шлыки, мантии и

рясы исчезли, и бешеным потоком понесся прежний разгул, воцарился

откровенный разврат.

Приспешники Иоанна никогда еще не доходили до такой бесшабашности,

какая бурными волнами разлилась по Москве в начале 1574 года. Все более и

менее зажиточные люди спешили покинуть столицу или, по крайней мере, увезти

из нее своих жен и дочерей.

Приемы во дворце прекратились. Все дела вершили дьяки и думные бояре.

Царь, измученный бессонными ночами и попойками, вставал поздно, иногда

после полудня. Страшно похудевший, совершенно лысый, с лицом, покрытым

морщинистой кожей коричнево-зеленоватого цвета, он производил впечатление

выходца из могилы, и внушал ужас даже своим приближенным. Его

раздражительность достигла крайних пределов. Достаточно было одного слова,

чтобы привести его в состояние ярости, граничившее с полной невменяемостью.

Поднявшись с постели, царь требовал к себе «омывальщиц».

Это были выбранные им самим красивые женщины, на обязанности которых лежало

обмывание хилого царского тела теплой водой и обтирание его душистым

маслом. Во время обмывания царь сидел на табурете, сбросив с себя всякие

покровы. Иногда он при этом ложился, и тогда получалось полное впечатление

обряда обмывания покойника.

За обмыванием следовало облачение, во время которого Иоанну тоже

прислуживали женщины.

Несмотря на видимую дряхлость, царь в это время ревностно занимался

государственными делами. По его приказанию был основан город Уфа, все

многочисленное население башкирских степей признало своим повелителем

русского царя и присягнуло ему в верности. Русь росла.

Помимо востока, где граница царства раздвинулась до Сибири, Урала и

Астрахани, Иоанн стремился проникнуть и в сторону запада. Война с Ливонией

затянулась и обещала мало хорошего. Честолюбивый царь стал мечтать о

Польше, поддержкой которой пользовалась Ливония.

В это время в Швеции царствовал полупомешанный Эрик, сын Густава Вазы.

Шведский король в жестокостях мало отличался от Иоанна IV, Как все

властители, не имеющие ничего общего со своим народом, Эрик дрожал за свой

престол и всеми мерами старался искоренять «крамолу». При этом он не щадил

никого. Ему донесли, что его брат Иоанн пользуется любовью населения.

Этого было достаточно, чтобы заподозрить принца Иоанна в стремлении

захватить власть, и его, по приказанию короля, заключили в тюрьму. Иоанн

был женат на сестре польского короля, Екатерине, за которую когда-то

сватался русский царь. Узнав о заточении принца, Иоанн снарядил в Швецию

особое посольство. Царь обещал шведскому королю навеки уступить ему

Эстонию с Ревелем, помочь ему в войне против польского короля Сигизмунда и

доставить возможность заключить выгодный договор с Данией и Ганзейскими

городами. За это он требовал лишь одного: выдачи ему Екатерины. Эрик

согласился на эти условия. Возможно, что сумасбродная затея Иоанна удалась

бы, но вмешались члены шведского государственного совета. Они приложили все

старания к тому, чтобы не допустить русского чрезвычайного посла к Эрику.

Воронцов прожил в Стокгольме одиннадцать месяцев, тщетно добиваясь

аудиенции у короля. За это время в Швеции был подготовлен государственный

переворот. Больного Эрика свергли, и на престол вступил его брат Иоанн,

после чего о выдаче Екатерины, конечно, не могло быть и речи.

Русский царь узнал о постигшей его неудаче за несколько дней до

возвращения Воронцова. Иоанн, вообще не привыкший сдерживаться, дал полную

волю своей ярости. В эти дни даже такие приближенные, как Скуратов,

Басманов и другие боялись попадаться ему на глаза. Наконец, ему доложили,

что Воронцов вернулся. Иоанн как-то сразу притих. Он велел передать

Воронцову, что желает видеть его во дворце на следующее утро.

В обычное время, около десяти часов утра, Воронцов был в приемной

палате. Согласно установившемуся обычаю, боярин Воронцов, как названный по

личному повелению царя, стал около трона. Вышел царь. Всех удивил его

добрый вид. Иоанн весело улыбался, ласково отвечал на поклоны. Усевшись на

трон, он обратился к присутствующим с небольшой речью, в которой восхвалял

заслуги боярина Воронцова.

— И за те его заслуги,— сказал царь в заключение.— жалуем мы боярина Никиту

Воронцова нашим псарем. Седой Воронцов пошатнулся при этих словах.

— Великий Государь! — сказал он дрожащим голосом.— Я верно служил твоему

родителю, блаженной памяти государю Василию Иоанновичу. Служил тебе верою и

правдою. Не заслужил я твоей немилости. Лучше вели казнить, а в псарях из

рода Воронцовых никто не хаживал.

Царь усмехнулся и сказал:

— Ин ладно, боярин Никита. Псарем не хочешь быть, останься в моих

палатах. Быть тебе скоморохом. Недаром там год пробыл и с пустыми руками

приехал.

По знаку царя принесли усеянное бубенцами шутовское платье. Услышав звон

бубенцов, Воронцов выхватил кинжал, бросился в угол приемной палаты и

крикнул:

— Не дамся! Убью!

— Не убьешь,— спокойно заметил Иоанн, поднимаясь с трона.— Я тебе сам

жалованный кафтан надену.

С этими словами царь направился к Воронцову, стоявшему в углу с

занесенной над головой правой рукой, в которой он судорожно сжимал рукоять

кинжала. Все замерли в ожидании. Царь медленно приближался к боярину...

Воронцов растерянно глядел па него. Когда Иоанн подошел к нему почти

вплотную, боярин захохотал и крикнул:

— Так значит ты, Иоанн Васильевич, Воронцовых на поругание отдаешь?! Не

быть тому во веки!

И, прежде чем его успели схватить за руки, он размахнулся и вонзил

кинжал себе в левый бок. Удар пришелся в сердце. Через секунду на полу

лежал труп. Иоанн хрипло рассмеялся и сказал, обращаясь к Скуратову: — Ну,

Малюта, тебе работы убыло. А то пришлось бы повозиться с этой падалью.

Тело боярина Воронцова унесли. Прием продолжался.

Иоанн совсем невзлюбил Москву. Почти все время он проводил в

Александровской слободе. У него все чаще случались истерические припадки,

во время которых он был окончательно невменяем. Тогда от него бежали все.

За припадками обычно следовал полный упадок сил, а потом начинались

галлюцинации. В один из таких моментов ему показалось, что на позолоченном

куполе церкви Александровской слободы сидит утопленная Мария Долгорукая.

Это было ночью. Царь немедленно велел провести по куполу черные полосы. В

другой раз ему показалось, что на паперти храма стоит замученный князь

Вяземский. Полубезумный царь велел поставить вокруг паперти железную

ограду, «чтобы не повадно было ходить туда кому не след».

Во дворце Александровской слободы был настоящий гарем. От восточных

гаремов он отличался только тем, что находившиеся в нем женщины

пользовались широкой свободой. У них не было евнухов, доступ к ним был

открыт всем приближенным царя. Сам Иоанн уже пресытился. Придворные

одалиски его не удовлетворяли. Он искал развлечений на стороне. Однажды он

заехал к своему любимцу, князю Петру Васильчикову. У князя была

семнадцатилетняя дочь Анна, славившаяся своей красотой. Царю она очень

понравилась и он предложил князю послать дочь во дворец. Гордый Васильчиков

отказался. Тогда Иоанн заявил, что он женится на Анне, и на другой день

прислал к Васильчикову сватов. Отказать царю было немыслимо. Анна

Васильчикова стала женою царя. Неизвестно, кто их венчал, но во всяком

случае, царицей Анну не признавал никто. Патриарх и епископы не признали

этот брак. Впрочем, Иоанн и сам не добивался такого признания.

С Анной Иоанн прожил всего три месяца. Затем она как-то таинственно

скончалась. Всем было объявлено, что она умерла от «грудной болезни», хотя

до брака Васильчикова была совершенно здорова. Ее тело тайком, ночью, было

вывезено из дворца и отправлено в Суздальский девичий монастырь для

погребения. Вообще, этот брак носил очень странный характер. Подняв до себя

Анну Васильчикову, Иоанн не приблизил ко двору ни одного из ее

родственников, что совершенно противоречило традициям русских царей.

Иоанн не счел нужным проводить прах Анны до могилы. После похорон царь

был очень весел.

Придворная жизнь потекла обычным порядком.

После казни князя Вяземского царь, наряду с молодым Басмановым,

приблизил к себе стремянного Никиту Мелентьева. Это был пронырливый

человек, завоевавший расположение Иоанна своей готовностью делать по

царскому приказу все, что угодно. Однажды Иоанн, желая оказать своему

любимцу особое внимание, заехал к нему. Это посещение было совершенно

неожиданным для Мелентьева. Он, конечно, засуетился. Через несколько минут

в горнице, где посадили царя, появилась жена Мелентьева, красавица

Василиса. Она внесла поднос с чарками и стопой заморского вина. Василиса

низко поклонилась. Царь поднялся, взял предназначенную для него чарку и

сказал:

— Здрава буди, хозяюшка. А хозяину твоему укор за то, что такую красоту

до сей поры от нас скрывал.

Лицо Василисы покрылось густым румянцем. Скромная жена стремянного не

смела мечтать о присутствии во дворце. Милостивые слова царя открывали ей

доступ туда. Совершенно иное впечатление произвели слова Иоанна на

Мелентьева. Он пригляделся к дворцовой жизни и понимал, что его семейной

жизни грозит серьезная опасность. Он побледнел. В глазах сверкнул недобрый

огонек. Но он сдержался, отвесил низкий поклон и сказал:

— Благодарим на ласке, великий государь. Да продлит Господь твои лета. А

насчет Василисы скажу, что негоже бабе стремянного пред царскими очами

быть. Ступай, Василиса!—Строго добавил он, обращаясь к жене.

Василиса еще раз поклонилась и вышла. При этом она успела бросить на

Иоанна лукавый вызывающий взгляд, который у женщин является одним из самых

сильных оружий.

Когда она ушла, царь, не спускавший с нее глаз, сказал Мелентьеву:

— Сегодня же пришли Василису во дворец. Нечего ей здесь губить свою

молодость.

Мелентьев молча поклонился. Царь скоро уехал.

Ни в тот, ни в следующий день Василиса во дворец не явилась. Не

появлялся там и сам Мелентьев. На третий день Иоанн вспомнил о нем. На

вопрос, почему не видно стремянного, Скуратов ответил, что Мелентьев болен.

— А Василиса? — спросил царь.

— Тоже сказывается хворой,— ответил Малюта, и по губам его скользнула

легкая улыбка.

— Послать к ним немца-лекаря,—распорядился царь.—Да приказать ему, чтоб

прямо от них ко мне пришел.

Через два часа лекарь Бомелиус явился к царю. Он сообщил, что

Мелентьев, точно, слегка нездоров, но что к Василисе его,. лекаря, не

пустили.

— Надо навестить хворого,— сказал Иоанн и добавил: — Малюта, захвати с

собой фляжку вина.

Царь в сопровождении Малюты и Басманова отправился к Мелентьеву. Тот

лежал на постели. Последнее посещение Иоанна его потрясло, и он заболел

легкой формой нервной горячки.

Новое посещение царя было настолько неожиданно, что челядь совершенно

растерялась и даже не успела уведомить Мелентьева. Иоанн прямо прошел в

его спальню.

— Хвороба одолела, Никита? — спросил царь, стараясь придать своему голосу

оттенок ласкового участия.

— Недужен, великий государь,— ответил Мелентьев, с трудом поднимаясь на

постели.

— Ничего, Никитушка, вылечим, Малюта! Дай-ка ему нашего вина. Авось ему

от него полегчает.

Мелентьев пристально взглянул на царя, посмотрел на Малюту и понял

все.

— Государь! — дрожащим голосом сказал он.— Суди тебя Господь. Я

противиться не смею. А только... коли поднимется у тебя рука обидеть

Василису, с того света приду к тебе.

Иоанн хрипло рассмеялся и отвернулся. В это время Скуратов подал

Никите чарку вина. Тот перекрестился и залпом осушил ее. Через несколько

минут на постели лежал труп.

Через два дня, после похорон Мелентьева, во дворце появилась Василиса.

Эта роскошная женщина сразу заняла первенствующее положение. Она сумела

очаровать дряхлевшего Иоанна, который беспрекословно исполнял все ее

прихоти. В короткое время Василиса Мелентьева удалила из дворца всех

женщин, в которых она могла видеть соперниц. При этом Василиса ухитрялась

держать Царя все время в напряженном состоянии, не допуская, его до

физического сближения. Она преследовала вполне определенную цель: ей нужно

было сделаться царицей. И она добилась своего. Царь с ней обвинчался.

Разумеется, что о благословлении со стороны патриарха немогло быть и

речи. Брак был явно незаконен, тщеславной Василисе нужно было лишь одно:

именоваться царицей.

Василиса держала Иоанна около себя в течении двух лет. За это время

Иоанн будто переродился. Почти прекратились казни. Иоанн не выезжал в

Александровскую слободу, его припадки случались крайне редко, оргий во

дворце не было.

Утром, во время приема, царь был ласков. Нередко он прерывал приемы и

уходил во внутреннии покои, чтобы повидаться с Васелисой. Все вздохнули

свободно.

Вдруг произошла катастрофа.

Однажды Иоанн принимал Шведского посла. Велась крайне важная беседа

относительно уступки побережья Балтийского моря. Присутствовали только

самые приближенные люди. Вдруг среди беседы Иоанн встал и ушел. Шведский

посол был в полном недоумении. Иоанн быстрым шагом направился на половину

царицы. Он распахнул дверь. Василиса стояла среди терема, ее лице было

покрыто румянцем, на губах застыла деланная, растерянная улыбка. Иоанн

крикнул обернувшись назад:

—Малюта!

Вошел Скуратов.

—Обыщи терем! —Обрывисто приказал царь и остановился, опершись на посох.

Василиса побледнела, но не произнесла ни одного слова.

Малюта стал осматривать терем. За штофным пологом кровати он нашел

Сокольничего Ивана Калычева. Молодой красавец, видя, что его участь решена,

вышел на середину терема, смелым взглядом окинул дрожавшего от ярости царя

и сказал:

—Государь! Винюсь перед тобой. Скрывать нечего. И ведаю, что меня ждет

лютая казнь. А только позволь мне на последок правду сказать тебе. Загубил

ты Василисиного мужа Никиту, губишь теперь и ее. Погляди на себя. Подумай,

гоже ли тебе молодую жену иметь. Лучше бы ты...

Острый конец царского посоха прервал эту речь. Василиса лежала в

глубоком обмороке. Царь забился в припадке, Шведский посол его не дождался.

На следующий день в Александровской слободе происходили похороны. На

окраине была вырыта широкая могила. Священник, совершавший богослужение, не

знал, кто лежит в двух гробах, которые привезли из Кремля. Ему даже не

назвали имен. От имени царя Босманов передал, что поминать нужно просто

"усопших раб Господен". Иоанн приучил священников к повиновению и во время

отпевания над закрытыми гробами произносилось такое необычное поминовение.

В церкви присутствовал только молодой Босманов. Священнику несколько раз

казалось, что в одном из гробов издается легкий шорох, но он несмел ничего

сказать. Гробы вынесли и зарыли в общей могиле. По распоряжению Босманова,

Холма над этой могилой не засыпали.

В одном из этих двух гробов лежал Иван Колычев, а в другом - живая

Василиса Меленьтьева, Вся обвязанная веревками, с плотно заткнутым ртом.

XII

В кремлевском дворце снова завелся горем. Опять начались массовые казни.

В первую очередь, конечно, на плаху были отправлены все родственники

Колычева. Затем пострадали сородичи Василисы Мелентьевой. Иоанн был

настолько озлоблен, что сам присутствовал в застенках и сам пытал

допрашиваемых. Под пыткой сыпались оговоры, к допросу привлекались десятки

людей. Потоки крови лились несколько месяцев. Наконец, царь присытелся

казнями и занялся государственными делами.

За это время, однако, не оставлял мысли о новом браке и подыскивал себе

невесту. Он выбрал Наталью Коростову, но встретил неожиданное препятствие:

дядя Натальи, новгородский архиепископ Леонид, приехал в Москву и заявил

царю, что он скорее убьет свою племянницу сам, чем отдаст ее на поруганию

Иоанну. Эти смелые слова архиепископ произнес открыто, на приеме. Все

ждали, что царь придет в состояние ярости, но, к общему изумлению, Иоанн

сохранил спокойствие и даже обласкал Леонида.

В тот же день на дворцовой площадке состоялась оригинальная потеха. С

заднего крыльца дворца, вынесли какой-то тюк, зашитый в медвежью шкуру.

Этот тюк положили среди площадки. Затем псари привели около десятка

огромных злых псов и натравили их на тюк. Псы в несколько мгновений

разорвали медвежью шкуру, а потом разорвали зашитого в него человека. Это

был архиепископ Леонид. После приема его пригласили в стольную палату,

накормили, а затем связали и зашили в шкуру.

Наталья Коростова, несмотря на ее сопротивление, должна была поселится

во дворце. Она стала добычей царя, но не получила звания царицы. Дядя

невольно оказал ей плохую услугу. Наталья пользовалась расположением царя

всего несколько месяцев. Затем она бесследно исчезла. Возможно, что ее

скелет найдут в стенах тех подземелий, которые теперь начинают исследовать

в Кремле. Там Иоанн любил хоронить людей, которых почему-либо неудобно было

казнить публично.

XIII

Исчезновение Натальи совпало с появлением в Москве боярина Федора

Нагого. Боярин много лет прожил в ссылке и, неожиданно для него самого,

вдруг получил от Иоанна приказ немедленно вернуться в столицу. Нагой не мог

объяснить себе, благодаря чему царь снял с него опалу. Между тем, дело

обстояло очень просто. В вотчине опального боярина случайно, проездом, был

князь Одоевский, один из послов, постоянно ездивших из Москвы к польскому

королю. Вернувшись в Москву, князь придумал способ расположить к себе царя.

Он в ярких красках описал ему красоту боярышни Марии Нагой. Иоанн так

увлекся этим описанием, что немедленно приказал вернуть в Москву боярина со

всем его семейством.

Мария Нагая, действительно, была идеалом русской красавицы.

Высокая, статная, с большими выразительными глазами и густой косой ниже

пояса, она пленяла всех, кому приходилось ее видеть.

На другой день после приезда Нагого, царь вызвал его к себе, обласкал,

пожаловал ему подмосковную вотчину и, в знак особой милости, объявил, что

на днях посетит его. Действительно, через два дня у дома Нагого, на окраине

Москвы, появился царский поезд. Иоанн приехал верхом. К этому времени он

уже настолько одряхлел, что ему трудно было держаться в седле, но он

старался казаться моложе своих лет. Он въехал во двор и без посторонней

помощи соскочил с коня. Свита, соблюдая обычаи вежливости, спешилась у

ворот.

Боярин Федор Нагой встретил царя на крыльце с глубокими поклонами. В

обширной, богато убранной стольной горнице высокого гостя ждала боярыня с

подносом, на котором стояли две золотые чарки: для царя и хозяина. Иоанн

вошел, оглянулся, поморщился и, не отвечая на поклон боярыни, сказал:

— Не ладно принимаешь, боярин. Я к тебе со всеми милостями, а ты меня

обижать задумал. Нагой растерялся.

— Помилуй, Великий Государь,— сказал он.— Можно ли мне и помыслить чинить

тебе обиду? В чем ее усмотреть изволил?

— А в том,— ответил Иоанн,— что не кажешь мне дочь свою.

А она, сказывают, красоты неописанной.

Эти слова объяснили Нагому, чему он обязан снятием опалы.

Надо сказать, что боярышня Мария была просватана за сына одного из бояр,

живших по соседству с вотчиной, в которой Нагой провел более десяти лет.

Боярышня поэтому не приехала в Москву. Сознаться в этом было опасно, потому

что царь приказал Нагому явиться в Москву со всем семейством. Несколько

секунд боярин раздумывал, потом решительно заявил, что боярышня хворает и

потому не может покинуть своей светелки. Но Иоанн не любил изменять своих

намерений. Он приехал к Нагому, чтобы увидеть его дочь, и должен был

увидеть ее во что бы то ни стало.

— Ничего, боярин,— весело сказал он.— Хоть и недужна боярышня, а видеть

ее я хочу. Веди меня к ней.

Боярыня настолько испугалась, что уронила поднос. Чарки со звоном

покатились по полу, вино разлилось. Момент был критический. Боярин упал в

ноги и покаялся, что обманул его, что Марин нет в Москве.

Против ожидания, царь не разгневался. Добродушно усмехнувшись, он

сказал:

— То-то, Федор! Нелегко провести меня. А теперь—сейчас же посылай за

боярышней. Послезавтра опять приду к тебе. И если тогда ее здесь не будет,

не прогневайся...

Царь повернулся, вышел, сел на коня и уехал.

Нагой сейчас же поскакал в свою вотчину и вернулся в Москву с дочерью.

Мария плакала, умоляла убить ее, но не разлучать с женихом, но честолюбивый

боярин решил во что бы то ни стало исполнить волю царя.

В назначенное время Иоанн приехал к Нагому. На этот раз вино поднесла

ему боярышня Мария. Она произвела на него сильное впечатление. Вопреки всем

обычаям, он при ней сказал Федору:

— Ну, боярин, сам я себе у тебя сватом буду. Полюбилась мне твоя дочь,

быть ей московской царицей.

Мария упала в обморок. Нагой низко поклонился. Он ждал этого.

Царь усмехнулся и, взглянув на лежавшую без чувств девушку, сказал:

— Видно, не по нраву пришелся я боярышне. Да ничего. Стерпится —

слюбится.

Через неделю была отпразднована свадьба. Конечно, и на этот раз

церковный обряд совершался без участия патриарха и епископов. Царя венчал

все тот же священник Никита. Но свадебный стол был обставлен очень

торжественно. Подавались «сахарные кремли», вино лилось рекой. Посаженным

отцом Иоанна был его сын Федор: дружкой со стороны жениха — князь Василий

Иоаннович Шуйский; дружкой со стороны невесты — Борис Федорович Годунов.

Все будущие московские цари.

На другой день после свадьбы царя его сын Федор женится на Ирине

Годуновой, которую Иоанн незадолго до этого наметил себе в невесты.

На короткое время в московском дворце жизнь шла мирно.

Царица Мария покорилась своей участи и относилась к Иоанну хорошо. Сам царь

был доволен своей новой женой. Одно лишь ему в ней не понравилось: она

часто, без видимой причины начинала плакать. Это его раздражало. Однажды,

застав ее в слезах, он до того рассердился, что обещал «отдать ее псам»,

если она не станет веселой. Конечно, Мария от этого не стала веселее и

между ней н царем установились холодные отношения. Началось повторение

старого. Снова ночью дворец оглашался пьяными песнями, опять в нем

воцарился дикий разгул. Но у Иоанна уже не было прежних сил. Случалось, что

он среди оргии вдруг засыпал. Он забывал имена своих любимцев; иногда

называл Годунова Басмановым, удивлялся, почему за столом нет Вяземского,

казненного им много лет назад, и т. д.

Его старший сын Иоанн, унаследовавший от отца все дурные качества,

принимал деятельное участие в оргиях. Но в то же время, он как наследник

престола, интересовался всеми государственными делами. В этой области он

был ярым противником царя. Зная, что государь ищет мира с Польшей, он

переписывался с польским королем Баторием и Обещал ему, после смерти отца,

всевозможные уступки, если король прекратит войны до воцарения его, Иоанна

Иоанновича. Ободренный таким настроением наследника московского престола,

Баторий написал Иоанну IV такое письмо:

«Ты — не одно какое-нибудь дитя, а народ целого города, начиная от

старших до наименьших, губил, разорял, уничтожал, подобно тому, как и

предок твой предательски жителей этого же города перемучил, изгубил или

взял в неволю. Где твой брат Владимир? Где множество бояр и людей? Побил!

Ты не государь своему народу, а палач, ты привык повелевать над подданными,

как над скотами, а не так, как над людьми! Самая величайшая мудрость:

познай самого себя; и чтобы ты лучше узнал самого себя, посылаю тебе книги,

которые во всем свете о тебе написаны; а если хочешь,— еще других пришлю:

чтобы ты в них, как в зеркале, увидел и себя, и род свой... Ты довольно

почувствовал нашу силу; даст Бог, почувствуешь! Ты думаешь: везде так

управляются, как в Москве? Каждый король христианский, при помазании на

царство, должен присягать в том, что будет управлять не без разума, как ты.

Правосудные и богобоязненные государи привыкли сноситься во всем со своими

подданными, и с их согласия ведут войны, заключают договоры; вот н мы:

велели созвать со всей земли нашей послов, чтобы охраняли совесть нашу и

учинили бы с тобой прочное установление; но ты этих вещей не понимаешь»...

Зная болезненную впечатлительность отца, Иоанн надеялся довести его до

окончательного состояния безумия и, таким образом, скорее занять его место.

Первое ему удалось, второе — нет. Именно это письмо Батория сыграло роковую

роль. Случайно при его чтении присутствовал Иоанн Иоаннович. Царь вышел из

себя, клялся уничтожить польского короля. Сын произнес несколько

насмешливых замечаний и в результате — Иоанн ударил сына посохом в висок.

Промучившись два дня, Иоанн Иоаннович скончался.

Отчаяние царя продолжалось около месяца. Когда этот период миновал, в

Иоанне произошла огромная перемена: он окончательно перестал выносить около

себя людей, не способных беспрерывно веселиться. Мария стала ему

ненавистна. Но в то же время, почти совсем исчезла и его кровожадность.

Казни стали в Москве редкостью. Но зато у Иоанна еще более усилилось

чувство сладострастия. Оно дошло до болезненности. За несколько месяцев до

своей кончины он заболел. За ним ухаживали жена Мария и невестка, вдова

убитого им сына. Иоанн почти окончательно лишился сил, так что его

приходилось поднимать на руках. Однажды ночью, когда около него дежурила

невестка, царь вдруг почувствовал в себе прилив бодрости. Он сам поднялся.

Невестка сидела рядом, в кресле. Иоанн неожиданно схватил ее за руки,

потянул к себе и начал шептать ей слова любви. Между ними завязалась

борьба. Царь делал отчаянные усилия, чтобы повалить ее, но ей удалось

вырваться и она убежала.

Это был последний подъем чувств. Правда, царь скоро встал с постели,

но все понимали, что дело близится к концу. Не чувствовал этого только сам

Иоанн. Он подготовлял новый брак.

Царю сообщили, что у английской королевы есть красивая родственница

Мария Гастингс, графиня Гонтингтонская. Иоанн не считал нужным скрывать

своего отношения к Марии Нагой, хотя та в это время готовилась стать

матерью. Он послал в Лондон дворянина Федора Писемского, который должен был

посмотреть «невесту» и переговорить с королевой.

Царь предвидел, что королева Елизавета может возразить, что он женат,

и велел передать ей условия, на которых может состояться новый брак.

Писемский должен был объяснить, что брак Иоанна недействителен, ибо не

признан архипастырями греческой церкви. В особом указе царь писал

Писемскому:

«И сказать ее королевскому величеству, что Мария Нагая не царица, и

будет пострижена в монастырь».

Иоанн требовал, чтобы Мария Гастингс и все лица ее свиты приняли

греческую веру. Детям будущей царицы обещал «особые уделы, как издревле

велось на Руси». Таким образом, царь, в погоне за новой жертвой своих

страстей, был готов разделить свое царство между детьми английской

принцессы.

Кроме того, Писемский должен был обещать Елизавете тесный союз Англии

с Русью.

Королева приняла московского посла с большими почестями, по

относительно сватовства дала уклончивый ответ. По ее словам, Мария Гастингс

больна и видеть ее нельзя. Королева была в очень затруднительном положении.

С одной стороны, ей очень хотелось породниться с русским царем, с другой

же—Мария Гастингс не хотела слышать о браке с Иоанном, жестокости которого

были хорошо известны в Англии. В конце концов, Елизавета нашла остроумный

исход: под именем Марии Гастингс Писемскому показали какую-то рябую,

кривобокую девицу почтенного возраста. Разумеется, после этого посол

поспешил уехать из Лондона, чтобы сообщить царю, что его обманули и что

выбранная им невеста похожа на чудовище.

За хитрость Елизаветы должен был расплатиться лейб-медик московского

царя, англичанин Роберт, который первый сообщил ему о красоте Марии

Гастингс. Роберта замучили в застенке.

Между тем, мысль о тесном союзе с Москвой настолько соблазнила

английскую королеву, что она отправила к Иоанну чрезвычайного посла Джерома

Боуса. Этот посол должен был передать Иоанну собственноручное письмо

королевы, которая предлагала царю жениться на ее двоюродной племяннице,

Анне Гамильтон, овдовевшей незадолго до этого. Анна отличалась красотой,

но, в то же время, и твердым жестоким характером. Когда Елизавета спросила

ее, не хочет ли она стать женой грозного царя, не боится ли она его, Анна

рассмеялась и сказала:

— Я в мире боюсь только одного: старости. А московского царя я сумею

укротить.

Боус привез царю портрет Анны, изображенной в сильно декольтированном

платье. Этот портрет был специально написан для Иоанна, чтобы показать ему

пышный бюст предлагаемой невесты.

Иоанн пришел в восторг. Боус имел у него несколько аудиенций, во время

которых подробно обсуждались условия брака и вырабатывался план сближения с

Англией.

Английская королева требовала, чтобы английские купцы получили в

русском государстве право беспошлинной торговли и чтобы, в то же время, на

все товары не английского происхождения были наложены высокие пошлины.

Иоанн согласился на все эти условия, Боус начал подготовлять формальный

договор. Царь торжествовал.

Но английский посол, кроме международной политики, затронул и вопросы

интимного характера. Елизавета требовала, чтобы ко дню приезда невесты в

Кремлевском дворце не осталось ни одной русской женщины и чтобы, прежде

всего, оттуда была удалена Мария Нагая. Боус добавил, что леди Гамильтон

уже выехала из Лондона.

Убрать из дворца тех женщин, которыми себя окружил Иоанн, было не

трудно. Гораздо сложнее представлялся вопрос об удалении Марии, которая

только что родила сына Димитрия. Иоанн был способен на многое, но выгнать

царицу, еще не оправившуюся от родов, не был в состоянии даже он. В этом

смысле он ответил английскому послу.

Боус, избалованный уступчивостью царя, надменно ответил, что «ее

величество, английская королева Елизавета, требует исполнения всех условий,

до последних мелочей. В противном случае она приказала прервать

переговоры».

Это заявление Иоанну передал Годунов. Царь несколько дней, не

выходивший из опочивальни, вспылил и велел передать англичанину, что если

он немедленно не выедет из Москвы, его вывезут на кляче. После этого Боусу,

конечно, осталось только покинуть столицу. С леди Гамильтон он встретился в

Польше и уговорил ее вернуться в Лондон. Кажется/ это был первый случай,

когда в Иоанне доброе чувство одержало верх над злым.

Но он тотчас же раскаялся в своем порыве. Ему казалось, что он проявил

слабость, недостойную могущественного царя. Когда через несколько дней

после отъезда Боуса ему доложили, что царица Мария встала с постели и

просит у него дозволения предстать пред его очи, он грубо ответил:

— Пусть сидит в своем тереме и не суется туда, где ее не спрашивают.

Мария увидела Иоанна только в гробу.

Накануне своей смерти, 17 марта 1584 года, царь отправил Шуйского в

Швецию. Ему сообщили, что у шведского короля есть дальняя родственница,

отличающаяся удивительной красотой. Царь решил посвататься за шведскую

принцессу. Он предлагал королю тесный союз и всевозможные льготы. Но

Шуйскому не было суждено покинуть пределы Руси. На другой день его догнал

курьер с вестью о кончине царя. Иоанн умер внезапно, во время партии в

шахматы.

Даже его могучий организм не выдержал тех оргий, среди которых

протекала его жизнь.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5