Шумерская и Вавилонская мифология и религия.

шилось. Лугальзаггиси был наголову разбит и казнён Саргоном - царём

Аккада, области, где преобладало семитическое население.

Аккадцы, соотечественники Саргона, уже давно усвоили основы шумерской

культуры, пользовались их клинописью, строили храмы по их образцам, ввели

в свой пантеон шумерских богов. Семиты дольше других народов сохраняли

древ-

нее единобожие. Аккадцы именовали Бога - Господин, Бэл. Но постепенно к

ним проникли шумерские культы, только имена богов были семитизированы. Ана

- стали называть Ану, Энки - Эа, Энлиля - Элилем, Инанну - Иштар, Утута -

Шама-

шом, Нанну - Сином и т.д.

Личность Саргона произвела большое впечатление на современников. Подобно

древним царям Гильгамешу и Этане он стал героем народных легенд.

Саргон был энергичным правителем и неутомимым воином. Выходец из про-

стой городской семьи, узурпатор, пробившийся к трону силой, он сумел

сломить

сопротивление шумеров и объединил в одном государстве население всей юж-

ной Месопотамии. Саргон впервые заменил ополчение регулярным войском, с

ко-

торым он дошёл до Малой Азии и сирийского побережья. Он величал себя «ца-

рём четырёх стран света».

Аккадский властитель выступал как ревностный почитатель богов, однако был

совершенно независим от жреческих кругов. Он умел, когда хотел, быть

покрови-

телем искусства и торговли, отстраивал старые года, но если сталкивался с

непо-

виновением - был беспощаден. В отличие от египетских фараонов, которые

вели

своё происхождение прямо от богов, Саргон не скрывал того, что был

незаконно-

рожденным подкидышем и принадлежал к дикому городскому племени, всего он

достиг собственными силами под покровительством богов.

Угодливые царедворцы воздавали самозванцу неслыханные почести. Некото-

рые из них называли своих детей Саргонили, что значит - «Саргон - мой

бог». Встать на египетский путь Саргону было не трудно. Но это сделали его

потом-

ки. Существует мнение, что благодаря расширившимся связям с иноземцами мо-

нархи саргоновской династии усвоили египетское царепоклонство. Доказать

это невозможно. Известно только, что при внуке Саргона Нарамсине (ок.

2250 г.) земля

Сеннаарская впервые получила «божественного царя». Перед именем Нарамсина

во всех надписях ставится знак божества. Монарх теперь не только «царь

Акка-

да» и «царь четырёх стран света», но он и «могучий бог». На барельефах

Нарам-

син является уже, подобно фараону, великаном с головой, увенчанной рогами

- сим-

волом божества.

Неизвестно, как было встречено это обожествление деспота. Вероятно,

просто-

му народу оно могло импонировать, т.к. зримый бог - это нечто куда более

поня-

тное, чем бог, обитающий в высях неба. Но предания свидетельствуют о том,

что

духовенство священного города Ниппура резко противилось обожествлению На-

рамсина. Столкновение царя со жрецами привело к жестокой расправе и разру-

шению храма Энлиля в Ниппуре.

Вскоре после смерти Нарамсина (ок. 2150 г.) страна была завоёвана

варварами,

спустившимися с гор. Население Сеннаара к тому времени было очень смешан-

ным. Шумерский язык сохранился лишь в богослужении, а в быту люди говори-

ли на аккадском наречии. Шумеры - народ, заложивший основы мировой цивили-

зации, - уходили с исторической сцены. Уходили незаметно, бескровно,

растворяясь

в многоплеменном населении Месопотамии. Около 2050 г. их древний город Ур

в последний раз переживает расцвет и даже приобретает господствующее поло-

жение. Но будущее окончательно переходит к новым семитическим племенам.

Ма-

ленькое население Вавилона ждёт уже своего часа.

Аккадский период и «шумерский ренессанс» - эпоха гегемонии Ура - были зна-

чительной вехой в истории развития человеческого духа. Выдвижение

узурпато-

ров, варварские нашествия, далёкие военные и торговые экспедиции - всё это

спо-

собствовало пробуждению личности, обостряло самосознание, разрушало

«коллек-

тивные представления». Человек чувствовал себя уже не просто членом рода,

об-

щины, храмового города, а активной индивидуальностью. Искусство получает

но-

вые стимулы. Мастеров уже интересует не просто тип, обобщённый образ чело-

века, а конкретная личность, индивидуальный портрет. В это время созданы

такие

шедевры, как царский портрет из Аккада (вероятно, Саргона) и портреты

вельмож

из города Мари.

Обострение самосознания усугубляло ощущение трагичности судьбы человека.

Произведения литературы этого времени, которые вводят нас в духовный мир

шумеро-аккадцев, отмечены печатью безнадёжности, в них господствует

чувство тщеты людских усилий.

У египтян была надежда на бессмертие. В Сеннааре её не было. Правда, суще-

ствовали какие-то смутные представления о том, что участь людей за гробом

за-

висит от их земных дел, но эти представления были слишком неопределёнными,

чтобы влиять на жизнь. На пути человека стояли непреложные законы

Вселенной, и ему оставалось только склониться перед ними.

Поэма об Адапе рассказывает о герое-полубоге, который был благодетелем

людей. В борьбе со стихиями Адапа всегда выходил победителем и однажды да-

же переломал крылья южному ветру за то, что тот опрокинул его лодку.

Разгне-

ванный поступком Адапы, небесный бог Ану вызвал его на суд. Отец героя,

муд-

рый бог Эа, советует Адапе заручиться поддержкой богов-привратников и

явить-

ся на суд в чёрной траурной одежде в знак своего раскаяния. Адапа должен

быть

осторожен и не прикасаться к пище и питью, которые ему предложит Отец бо-

гов, ибо это отрава - «пища смерти и питьё смерти».

Адапа в точности выполнил наставления отца. Но Эа при всём своём хитро-

умии оказался недальновидным. Отец богов не только простил Адапу,

явившего-

ся с повинной, но и решил даровать ему бессмертие. Он предложил герою «пи-

щу жизни и воду жизни», однако Адапа, памятуя наставления Эа, отказался от

них.

Тогда Отец богов сказал: «Возьмите его и спустите на землю!» Так из-за

неле-

пой случайности , по недоразумению, лишился Адапа бессмертия.

В другой легенде, сложенной в городе Кише, повествуется о великом царе

Этане, который захотел добыть магическую траву омоложения. Трава эта росла

в самой высокой точке Вселенной. С помощью Шамаша - бога Солнца - Этана

нашёл гигантского орла, который согласился поднять царя в высочайшие

облас-

ти мира.

Поэма даёт картину стремительного полёта и ощущение всё увеличивающейся

высоты. Вот земля уже кажется холмом, а океан - рекой, вот она уже стала

вели-

чиной с лунный диск, а море - с корзину, и, наконец, после многих часов

полёта земля почти исчезла из виду, и океан стал неразличим… Ужас объял

Этану, и он

взмолился, чтобы орёл вернул его на землю. Но в этот миг силы оставляют

ог-

ромную птицу… Конец поэмы не сохранился. Очевидно, Этану постигла судьба

Икара.

Только в греческой драме, у Софокла и Еврипида, мы видим подобный апо-

феоз рока, так ясно проведённую мысль о бесплодности борьбы человека с

Неве-

домым.

7

Поэмы об Адапе и Этане - это ещё прелюдия. Высшей точки мысль о нево-

зможности побороть мировые законы достигла в сказаниях о царе Гильгамеше.

В Аккадскую эпоху неведомый поэт положил легенды о нём в основу большого

эпического произведения «Об увидевшем всё».

Герой поэмы - легендарный царь Урука Гильгамеш - могучий и отважный ви-

тязь. Он не знает соперников, он презирает богов и людей. Он -

сверхчеловек, «на

две трети бог».

Гильгамеш намеренно наделён автором небывалым могуществом, чтобы тем

острее можно было почувствовать его бессилие перед общечеловеческой

участью.

Гордый и дерзкий мятежник, тиран и угнетатель, царь Урука стал в тягость

не- бу и земле. Жители города стонут под его деспотическим правлением.(

Это тоже

характерная черта эпоса: мотивы протеста против тирании не исчезают в

литера-

туре Двуречья со времени Урукагины).

В один прекрасный день молитвы людей и жалобы богов услышаны. Верхов-

ный бог Ану посылает на землю соперника Гильгамешу, чтобы сломить его гор-

дость. Это Энкиду - дикий, обросший шерстью великан, который живёт со

зверя-

ми в пустыне и вместе с газелями ходит на водопой: он охраняет животных от

охотников, разрушает ловушки, а шумных многолюдных городов чуждается. В

его

лице как бы сама природа должна показать своё превосходство Гильгамешу.

Но бесстрашного царя не пугает первобытный исполин. Он подсылает к Эн-

киду блудницу, которая пленяет дикаря и приводит его в город. Здесь два

тита-

на сталкиваются лицом к лицу. Они бросаются друг на друга, но скоро

понима-

ют, что их силы равны. Гильгамеш и Энкиду заключают союз дружбы.

Эта встреча и дружба сделали Гильгамеша другим человеком. Вместо жестоко-

го тирана мы видим теперь человека, одушевлённого мыслью облегчить жизнь

лю-

дям. Он хочет «всё злое изгнать из мира».

Узнав, что доступ в кедровые леса невозможен из-за живущего там чудовища

Хумбабы, Гильгамеш предлагает другу уничтожить его, чтобы жители родного

го-

рода могли беспрепятственно добывать редкую древесину.

Но Энкиду пугает это предприятие. С некоторых пор его мучит необъяснимая

тревога. Ему снятся зловещие сны и гнетёт предчувствие близкой гибели.

Ничего

доброго не предвещают и гадания. Вместе со старейшинами Урука Энкиду отго-

варивает Гильгамеша от похода, рассказывает ему о чудовищной силе Хумбабы,

о его громоподобном рёве и пламенном дыхании. Но Гильгамеш не желает ду-

мать о смерти. Ведь человек всё равно обречён, так не лучше ли

позаботиться о

том, чтобы после тебя осталась добрая память?

Кто, мой друг, вознёсся на небо?

Только боги с Солнцем пребудут вечно,

А человек - сочтены его годы.

Что бы он ни делал - всё ветер!..

Если паду я - оставлю имя:

«Гильгамеш пал в бою со свирепым Хумбабой!»

Кажется, герой совсем не смущён тем, что всех людей ждёт гибель, а

напротив,

в этом находит себе ободрение для подвига. Его утешает, что он может

«оставить

имя», но, очевидно, смерть рисуется ему как нечто далёкое и его не

касающееся.

Друзья отправляются в путь и достигают границ таинственного кедрового

леса,

где бродит Хумбаба по проложенным им тропинкам. Бог солнца Шамаш - их со-

юзник; он помогает им сразить грозного противника. И в дальнейшем успех

со-

путствует богатырям. Они бросают вызов богам и уничтожают исполинского бы-

ка, посланного на них небожителями.

Гильгамеш оскорбил богиню Иштар, и это не прошло ему даром. Она отомс-

тила ему. В самый разгар торжества и побед над богатырями разражается

несча-

стье. Сбылись тревожные предчувствия Энкиду : тяжёлый недуг сокрушает

непо-

бедимого. И через двенадцать дней он уже лежит перед своим товарищем непо-

движный, бездыханный, сражённый неумолимой смертью…

Гильгамеш почти обезумел от горя. Куда девалась его былая заносчивость и

презрительное отношение к думам о смерти? Он рыдает, рвёт свои роскошные

ку-

дри, в отчаянии срывает с себя одежды. Он неотступно сидит у тела, пока на

нём не проступают следы тления. Тогда наконец он убеждается, что всё

кончено.

Долго и безутешно оплакивает Гильгамеш друга. Он велит сделать золотую

статую умершего и предаёт его земле с царской пышностью. Но всё это не

при-

носит ему успокоения. Внезапно ему на ум с ужасающей ясностью приходит

мысль о том, что и его ожидает такая же участь, что и Энкиду. Тоска и

страх смерти охватывают всё его существо, и он убегает один блуждать по

пустыне.

Наконец он чувствует, что не в силах больше томиться, и решается на свой

последний и самый великий подвиг: найти секрет бессмертия. Ему известно,

что

далеко на востоке живёт его праотец Утнапишти - единственный человек,

кото-

рый получил вечную жизнь. К нему-то и решается отправиться царь Урука.

Путь в страну Утнапишти труден и опасен: смельчака ожидают разнообразные

препятствия, свирепые хищники и чудовища стерегут заповедные дороги. Но

ни-

что не может остановить человека, за которым по пятам гонится призрак

смерти.

Он пробирается через пустынные и мрачные области, истерзанный и изнемогаю-

щий выходит к берегу Океана. Там его встречает морская нимфа Сидури,

которая

пытается отговорить Гильгамеша от бесплодных поисков:

Гильгамеш, куда ты стремишься?

Жизни, что ищешь, - не найдёшь ты!

Боги, когда создавали человека,

Смерть они определили человеку,

Жизнь в своих руках удержали.

Ты же, Гильгамеш, насыщай свой желудок,

Днём и ночью будешь ты весел,

Праздник справляй ежедневно,

Днём и ночью играй и пляши ты!

Гляди, как дитя твою руку держит,

Своими объятьями радуй супругу -

Только в этом дело человека!

Эти слова удивительно напоминают египетскую «Песнь арфиста», в них - сим-

вол бездумного гедонизма, который привлекал многих людей в прошлом и

насто-

ящем. Но для Гильгамеша увещанья Сидури - пустой звук. Он даже не

удостаива-

ет её ответа и лишь настойчиво требует указать путь к Утнапишти.

И вот герой переправляется через Океан, по которому не проходил никто из

смертных. После двухнедельного странствия он встречается наконец со

старцем

и открывает ему своё сердце: мысль об умершем друге не даёт ему покоя:

Так же, как он, и я не лягу ль,

Чтобы не встать во веки веков?

Он рассказывает о всех преградах, которые преодолел, лишь бы добраться до

человека, стяжавшего бессмертие.

Утнапишти уверяет Гильгамеша, что его жажда вечной жизни досталась ему от

богов, сродником которых он является. Но так как он - не бог, то ему нужно

примириться с неизбежным. Он утешает Гильгамеша почти теми же словами, ка-

кими сам герой ободрял когда-то своего друга. Он говорит о всеобщности

разру-

шения и распада:

Разве навеки мы строим дома?

Разве навеки мы ставим печати?

Разве навеки делятся братья?

Разве навеки ненависть в людях?

Разве навеки река несёт полные воды?

Стрекозой навсегда ль обернётся личинка?..

Спящий и мёртвый друг с другом схожи -

Не смерти ли образ они являют?..

Этот мрачный панегирик смерти ещё больше погружает Гильгамеша в уныние.

Он спрашивает Утнапишти, каким путём он, единственный из людей, достиг

бес-

смертия. Старец рассказывает ему о том, как он спасся во время великого

потопа и как боги даровали ему вечную жизнь. Таким образом, его судьба -

случайное исключение.

В конце беседы Утнапишти предлагает Гильгамешу подвергнуться испытанию.

Он должен победить сон в течение шести дней и семи ночей, и тогда, быть

мо-

жет, он сможет победить в себе силу смерти. Но Гильгамешу это испытание не

под силу: сражённый сном, он засыпает как мёртвый.

Разбитый и разочарованный, он собирается в обратный путь. Но Утнапишти

сжалился над ним и поведал о подводном растении, которое хотя и не даёт

бес-

смертия, но делает человека всегда молодым. Не медля ни минуты, Гильгамеш

бросился в водоём и через него попал в Океан, на дне которого росла трава

юности.

Торжеству его не было конца, когда он поднялся с растением в руках. Он

мечтал о том, что даст вкусить от травы юности всему своему народу. Но

увы,

и здесь он потерпел поражение: коварная змея, учуяв запах травы,

проглотила её,

когда Гильгамеш беззаботно купался…

Так кончились попытки человека обрести бессмертие. Приближаясь к стенам

родного Урука, Гильгамеш пытается утешить себя тем, что его трудами

воздвигну-

ты могучие городские стены из обожжённого кирпича, что его дела будут

гово-

рить о нём потомству.

8

Но уже переписчики поэмы хорошо понимали, что это жалкое утешение. Они

могли легко убедиться в том, что крепкие стены ненадолго переживают своих

строителей. Поэтому один из писцов добавил к эпосу часть другой древней

пес-

ни о Гильгамеше. В этой песне рассказывается о том, что Энкиду пал жертвой

неосторожности. Посланный в Преисподнюю по поручению Гильгамеша, он не вы-

полнил его наставлений и остался в царстве мёртвых навсегда. Богатырь

вымали-

вает у бога Эа позволения увидеть хотя бы тень Энкиду, чтобы узнать правду

о

тайне смерти, познать сокровенный Закон Земли.

Появившийся из бездны, «как ветер», дух Энкиду долго не хочет открывать

Гильгамешу суровый Закон Земли.

* Cкажи мне, друг мой, скажи мне, друг мой,

Закон Земли, что ты видел, скажи мне!

- Не скажу я, друг мой, не скажу я, друг мой,

Если бы Закон Земли, что я видел, сказал я -

Сидеть бы тебе и плакать!

- Пусть я буду сидеть и плакать, - отвечает Гильгамеш. Он во что бы то ни

стало хочет проникнуть в тайну. И тень начинает печальную повесть о жизни

призраков в царстве преисподней.

Тело моё, которого ты касался, веселил своё сердце,

Червь его пожирает, полно оно праха.

Безотрадно существование умерших. Особенно тяжко тем, кто не был оплакан,

кто не погребён согласно обычаю. Жертвы живых - это пища мёртвых. Поэтому

нужно совершать все обряды, чтобы хоть как-нибудь облегчить загробную

участь

близких.

Мысль о тщете всех человеческих дел никогда не оставляла философов и по-

этов Сеннаара. Она нашла яркое воплощение в «Беседе господина и раба»,

напи-

санной примерно столетие спустя после Гильгамеша.

В этом диалоге царит дух релятивизма, доходящего до желчной циничности.

Нет ничего прочного и ценного. Всё двойственно и обманчиво. Господин

мечтает о царских милостях, о женской ласке, о пирах, об охоте; его

настроения перемен-

чивы: то он хочет поднять восстание, то желает гордым молчанием ответить

на обвинения врага, то подумывает о необходимости жертв и служения на

благо лю-

дей. Раб послушно поддакивает и расписывает все радости, которые ждут его.

Но

стоит господину хоть немного поколебаться, как он говорит противоположное

то-

му, что говорил минуту назад. Оказывается, все мечты господина ничего не

сто-

ят: царское благоволение непостоянно, женская любовь - ловушка, безумие -

наде-

яться на успех восстания, и глупо рассчитывать на благодарность людей. Нет

осо-

бого смысла и в благочестии: ведь человек не в состоянии заставить бога

служить

себе «подобно собаке». И добро, и зло - мимолётны. «Поднимись на холмы

разру-

шенных городов, - говорит раб, - пройдись по развалинам древности и

посмотри

на черепа людей, живших раньше и после: кто из них был владыкой зла и кто

из них был владыкой добра?»

- Что же теперь хорошо? - печально спрашивает господин.

- Сломать мою шею и твою и кинуть в реку - это хорошо, - отвечает раб.

Таков был итог великой древней культуры, которая, несмотря на все свои

техничес- кие завоевания, не могла примириться ни с жизнью, ни со смертью

и пришла к глу-

бокому неисцелимому пессимизму.

И тем более ярко на этом сумрачном фоне выделяются первые просветы в мир

Божественного Откровения. Ещё в шумерской повести о страдальце мы видели

пробу-

ждающуюся молитву, не похожую на магию заклятий.

Эти молитвы всё чаще и чаще появляются в Аккадский период. Как бы ни име-

новался Бог, к которому простирал руки человек: Энлиль, Шамаш или Син, -

это был

Бог истинный.

« Милосердный, милостивый Отец, в руках которого жизнь всей земли, -

начертано

на одной табличке из Ура, - Владыка, Божество Твоё как далёкое небо, как

широкое море… Твоё слово вызывает к бытию правду и справедливость, а люди

начинают го-

ворить истину».

В другом гимне, обращённом к Солнцу, мы читаем: « Несчастный громогласно

взы-

вает к Тебе, слабый, угнетённый, нищий молятся Тебе… идущий по степным

дорогам,

равно как и блуждающий мертвец, и скитающийся дух покойника… Все они

молятся

Тебе, и Ты не отвергаешь молящихся».

Через эту личную религиозность человек находил выход из царства демонов и

за-

конов, колдунов и царей, разрушения и смерти, бессмыслицы и отчаяния. Но в

целом Месопотамия, подобно Египту, оказалась не в состоянии преодолеть

бремя старого язы-

чества. Проблески единобожия так и остались здесь только проблесками.

9

Язычник, с осязаемым жаром молящийся

своему идолу, воистину молится Богу.

С.Кьеркегора

На заре второго тысячелетия до н.э. весь цивилизованный мир пришёл в

смятение.

Орды пастушеских народов появились на границах государств старой культуры.

Каза-

лось, какие-то загадочные силы вдохнули в миллионы людей непреодолимую

страсть

к передвижениям и завоеваниям. Народы и племена, в течение веков не

покидавшие на-

сиженных мест, поднялись и огромными лавинами, тесня друг друга,

потянулись через

степи и пустыни, реки и горные хребты. Почти всюду происходило нечто

подобное Великому переселению народов Европы или наступлению арабов,

подвигнутых пропо-

ведью Магомета.

Из Аравийской пустыни хлынули кочевники-амориты, наводнившие Двуречье; в

Ма-

лой Азии появляются хетты; ахейцы вторгаются с севера на Балканский

полуостров; у порога Индии показываются скотоводческие племена арьев.

Амориты уже не первый раз приходили на берега Евфрата. Они уже много веков

пасли стада в области Аккада; аморитом был, вероятно, Саргон, создатель

первой семи-

тической державы. Теперь, когда земля Сеннаарская вновь распалась на

враждебные царства, новая волна аморитов переходит её рубежи.

Воинственные и энергичные пришельцы как бы влили новые силы в угасавшую

цивилизацию. Они не только возродили старые культурные центры Мари и Ур,

но и основали новый мировой центр Вавилон, по имени которого стали

называться отны-

не и страна, и население Сеннаара. Завоеватели усвоили письменность,

религию, искус-

ство местного населения. Их архитекторы возводили дворцы, храмы, и

зиккураты. Са-

мый грандиозный из них, сооружённый в Вавилоне, назывался Этеменанки, т.е.

«осно-

вание неба и земли». Одним из великих аморитских правителей был Хаммурапи

( ок.

1728-1686 гг.), который пошёл по стопам Саргона и создал Вавилонскую

империю;

она обнимала Шумер, Аккад и Ассирию. Его войска стали угрозой горцам и

жителям

побережья, его купцы прокладывали новые караванные пути. При Хаммурапи был

из-

дан свод законов, который наряду с шумерским кодексом Ур-намму является

древней-

шим из известных правовых документов.

В религиозной сфере произошли лишь внешние изменения. Место Энлиля -

старого

покровителя шумеров - занял Мардук - бог Вавилона, объявленный царём

богов. Но в

сущности вавилонская религия осталась вполне тождественной религии Шумера.

В ту эпоху шумеро-аккадская, или вавилонская, культура стала

распространяться по

всему Востоку. Клинопись приобрела международное значение; боги Двуречья

чтились

в многих землях. Эламиты и ассирийцы, финикяне и арамеи, урарты и хурриты

так или иначе оказались втянутыми в культурную орбиту

Вавилона.(Собственно «вавилонский»

период истории Двуречья начинается с XIX в. до н.э. Но сам Вавилон был

известен со времён Саргона. Вавилон синтезировал все достижения культуры

Двуречья шумеро-ак-

кадского периода.)

На евреях, как и на многих других народах древности, осталась печать,

наложенная

Вавилоном. Их понятия о законности, семье, об обществе, их представления о

строении

Вселенной и событиях древней истории сохранили неизгладимые черты

вавилонского

влияния. Евреи много лет жили в окружении хананеев, сирийцев, египтян,

персов, но следы этого соприкосновения ощущаются у них неизмеримо слабее.

Наследие древней

земли, где сыны пустыни впервые превратились в осёдлый народ, было

пронесено че-

рез столетия. Между тем по прошествию многих веков Вавилон и Египет станут

до-

стоянием археологов и историков.

Учёных, открывавших памятники древневавилонского права, науки и

литературы, поражал тот факт, что жизнь еврейских патриархов, как она

написана в Библии, про-

текала по уставам судебника Хаммурапи или табличек из Нузи. Весь их быт

насквозь

проникнут понятиями и обычаями, принесёнными из долины Тигра и Евфрата.

(Древ-

ние законы Месопотамии, исчезнувшие после 1500 г., предписывали считать

законны-

ми детей наложницы, рождённых для бесплодной жены. Считалось что тот, кто

владе-

ет домашними богами, владеет и наследством. Эти и многие другие черты

отмечают быт патриархов и их арамейских родичей.)

Не избежала вавилонского влияния и вера Аврамова племени. Библия указывает

на Ур Халдейский, как на родину Авраама. Благодаря раскопкам Леонарда

Вулли те-

перь можно составить представление об этом городе в Южной Месопотамии,

много-

людном, богатом центре ремёсел и торговли. В нём было множество храмов и

святи-

лищ, а над лабиринтом улиц царила ступенчатая башня-зиккурат. Ур был

очагом куль-

та Лунного бога Нанны, или Сина. Поклонение луне распространено у многих

пасту-

шеских народов; все арамеи, родичи Авраама, были, очевидно, приверженцами

этого культа.

Но в этой сфере с ним произошло изумительное превращение. Вера маленького

ко-

чевого клана оказалась способной противостоять религии цивилизованного

Вавилона и с честью выйти из неравного поединка. Достаточно сравнить

сказание о космого-

нии в Библии и в вавилонской литературе, чтобы наглядно убедиться в том,

что ме-

сопотамские влияния не пошли здесь дальше отдельных внешних черт.

Вавилонская космогония родилась из шумерской. Она была записана в поэме

«Эну-

ма Элиш». Согласно этой поэме вначале всего царил Хаос, единая водная

бездна, в которой свивались три космических чудовища: Апсу, Тиамат и их

сын Мумму. Они произвольно порождали и уничтожали чудовищ и демонов. От

них же произошла пле-

яда богов, которые восстали против Хаоса. Прародители не сумели

предотвратить мя-

теж. Бог Эа уничтожил Апсу и сковал Мумму, а солнечный бог Мардук вышел в

бой

против дракона Тиамат.

Все боги с надеждой и страхом следили за исходом сражения, обещая Мардуку

в случае победы царский венец. Окружённая сонмом демонических существ,

Тиамат с рёвом бросается на воина. Но Мардук хорошо подготовился к

схватке. Он опутывает мировое чудовище сетью, а утробу его пронзает

вихрем. Дракон в конвульсиях гибнет; сражённые, отступают и другие

порождения мрачного Хаоса. Торжествующий Мардук раздирает тело

космического зверя на две части: из верхней делает небо, а из нижней

землю. Решив показать перед богами свою мудрость, он начинает

последовательные акты творения. Возникают небесная твердь и атмосферные

воды, устанавливаются пути планет и звёзд, отделяется ночь ото дня,

создаются растения и животные. Боги -покро- вители стихий вступают в свои

права. В заключении Мардук хочет, чтобы на земле кто-

нибудь трудился ради богов для того, чтобы те могли пребывать в покое. С

этой целью

он убивает одного из демонов и, смешав с глиной его кровь, создаёт

человека, «чтобы

тот трудился, богов освободив». В этом красочном мифе наряду с глубокими

идеями о Разуме, который творит гармонический мир, о последовательности

творения мы на-

ходим веру в изначальность Хаоса и грубый политеизм, обнаруживаем

представления

о мировом процессе как результате зависти и соперничества существ довольно

непри-

влекательных, и в общем вместо картины космогонии перед нами скорее

странная фантасмагория.

Нас не должна смущать грубо мифологическая форма сказания о борьбе Мардука

с Тиамат. Это был архаический текст, который пелся в Вавилоне на

новогоднем пра-

зднике «акиту». Но философский смысл его очень серьёзен. Он сводится к

тому же, что и миф греков о Титаномахии. Вселенная есть результат борьбы

светлых сил с ди-

кими силами хаоса.

Во что же превратилась эта «история творения», пройдя через горнило

пастушеско-

го монотеизма?

В Библии сохранилась космогония, которую принято называть Гексамероном,

или Шестодневом.( Гексамерон обладает всеми признаками законченного

происхождения).

Хотя Гексамерон был записан очень поздно, быть может, даже в VI в. до

н.э., он суще-

ствовал в виде устного сказания или поэмы с патриархальных времён. Это

признают

даже самые радикальные критики. ( По общепринятой теории, Гексамерон

записан ав-

тором Священнической Истории, который жил в Вавилонском плену ок.550 г.

Велльга-

узен считал, что Шестоднев был плодом поздней жреческой философии. Но

археоло-

гия «неопровержимо доказывает, что историческое наследие, использованное

жрецами

в VI в. до н.э., намного старше, чем предполагал Велльгаузен». З.

Косидовский. Библей-

ские сказания. М., 1966, с.72. За последние годы израильских

священнослужителей ВЗ

стали преимущественно называть «священниками», а их кодекс

«священническим», термин же «жрец» стали употреблять к языческим

служителям культа).

Гексамерон одним ударом рассеивает призраки политеизма. Боги, демоны,

чудови-

ща - всё это исчезает. Мировой Хаос не предшествует бытию, нет и следов

завистли-

вых небожителей, и поразительным контрастом вавилонскому и вообще всем

язычес-

ким мифам звучат первые слова сказания: «В НАЧАЛЕ СОТВОРИЛ БОГ НЕБО И ЗЕМ-

ЛЮ» (Бэрэшит бара Элогим эт хашамаим вэ хаарец).

В начале только Он, единый вечный Элогим, Творец мира. Это не храбрый воин

Мардук, облачённый в доспехи, не хитрый Энки, творящий человека из

корыстных по-

буждений. Это Бог незримый и благой, творческое веяние (руах) которого

проносится

над первозданным миром. Лишь звучит как отзвук вавилонской космогонии

словосо-

четание «небо и земля» (хашамаим вэ хаарец), соответствующее шумерскому

слову «Вселенная» (ан-ки), и упоминается о Бездне (Теом), которая вначале

покрывала землю.

И хотя Теом позднее и выступает в Библии как образ демонических,

богоборчес-

ких сил, Гексамерон рисует Бездну безликой водной стихией, подчёркивая тем

самым

абсолютность и всемогущество Творца. Если в мифологии язычников Бездна

есть ма-

теринское лоно богов: и Амона, и Мардука, и Зевса, то в ветхозаветном

сознании всё,

что не Бог, - это тварь, в том числе и Мировой Океан.

Если мы сопоставим чудовище Хаоса Тиамат с библейской бездной Теом (

множ.

число: Теомот), название которой дано без частицы «ха» ( намёк на

собственное имя),

то это поможет нам подойти ближе к идее, заключённой в Гексамероне. Эта

параллель

со сказанием о Мардуке должна являться как бы намёком на то, что хаос -

это не толь-

ко стихия, но и нечто враждебное Богу.

В Египте мы находим представление о Нуне, предвечном Хаосе, породившем

Бога

Ра. В одних случаях это живородящее Лоно представлялось в виде полужидкой

массы,

вроде нильского ила, а в других прямо как вода.

Один из недавно найденных текстов Финикии именует бога Ваала-Алейана

«сыном

Моря», что указывает на морскую стихию, как на родоначальную. Финикийская

космо-

гония (в позднем изложении) открывается следующими словами: «В начале был

тёмный

мутный Хаос, беспредельный и вечный». Угаритские поэмы, содержащие мифы о

борь-

бе Божества со своими противниками, упоминают о боге смерти Моте и его

помощ-

нике семиглавом морском драконе Лотане. Это очевидная параллель с

библейским Ле-

виафаном.

Греческая космогония, вероятно, сложилась не без влияния Финикии. У

Гесиода, как мы видели, Хаос изначален, он есть родитель богов, а у Гомера

он назван Океа-

ном, «от коего всё родилось». Греческий мудрец Фалес (по преданию, родом

из Фини-

кии) в своём утверждении, что всё происходит из воды, лишь продолжал эту

древнюю

мифологическую линию.

Учение о предвечной Материнской Бездне было распространено даже в Индии и

Китае. Гимны Риг-Веды производят мир от безначального водного Хаоса. В

Брихада-

раньяке-Упанишаде говорится о первичных водах как о начале всего сущего, а

в Шата-

патхе утверждается, что и само Божество вышло из мировых Вод. Согласно

китайской

мифологии, из Хаоса родились противоположные начала Янь и Инь, которые и

образо-

вали весь мир.

Бездна мыслилась предвечной именно потому, что воспринималась через

языческое

ознание. Она была либо реальным воплощением материнского божества (как у

вавило-

нян), или являлось трансформированным её образом ( как у Фалеса). Это

обожествле-

ние Природы в целом стало началом политеизма.

Гексамерон, как и «Энума элиш», говорит о последовательном творении,

которое за-

вершается созданием человека. Но насколько отличается место человека во

Вселенной

по языческому мифу от антропологии Гексамерона! Бог, по Библии, творит

людей не как одно из низших созданий (греческие мифы) и не для того, чтобы

обслуживать праздных богов (шумеро-вавилонский миф); они сотворены для

того, чтобы «владыче-

ствовать» над миром бессловесных. Человек не низшее существо, а венец

творения, образ Божий ( целем Элогим).

Итак, в сходстве и в различии Библии и Вавилонской поэмы мы видим следы

древней борьбы за веру, за преодоление могущественных языческих веяний.

* * *

Список использованной литературы:

Мень А. В. История религии: В поисках Пути, Истины и Жизни.

В 7 т. Т. 2: Магизм и Единобожие: Религиозный путь че-

ловечества до эпохи великих Учителей. - М.: СП «Слово»

1991. - 462 с., ил.

Страницы: 1, 2