Русская культура и общественная мысль в России \18 век\

сохраняла власть коронной администрации, вместо того чтобы полностью

передать ее уездным и губернским дворянским организациям. Самодержавию,

управлявшему страной с помощью бюрократического аппарата, он

противопоставлял самодержавие с Боярской думой, выступал за передачу власти

в руки родовитой олигархии.

Общественно-политические идеалы Щербатова наиболее полно выражены в

его «Путешествии в землю Офирскую». Это произведение — не что иное, как

утопический роман, изображение идеальной, несуществующей страны, куда

попадает после кораблекрушения шведский офицер. Но эта вымышленная страна

является лишь преобразованной согласно с идеалами Щербатова дворянской,

крепостнической Россией. В «земле Офирской» население разделено на

замкнутые сословия, где большинство людей — рабы, находящиеся в полной

зависимости от «сословия благородных». «Благородные» пользуются

исключительным правом владения землей и крестьянами, занимают все посты в

учреждениях и армии. Система военных поселений освобождает страну от

рекрутчины, создает постоянную армию и обеспечивает быстрое подавление

«внутреннего беспокойства». Во главе управления стоят «вышнее

правительство» и «совет вельмож» из представителей замкнутой касты

аристократов, наделенных огромными привилегиями. Монарх находится под их

постоянным контролем и не имеет права самостоятельно решать ни одного

вопроса.

«Философ на тоне» и его окружение

И

деологи правящей группы дворянства понимали, что в новых условиях

необходимы и новые приемы сохранения самодержавно-крепостнического строя.

Они отказывались от характерной для Щербатова апологетики крепостничества и

рядились в одежды последователей и учеников французских просветителей. Но

они извращали просветительские теории, выхолащивали их антифеодальную

направленность и использовали их для целей, диаметрально противоположных

тем, которые ставили Вольтер, Дидро и Руссо.

Екатерина II заявляла, что «Дух законов» Монтескье стал ее настольной

книгой, из которой она переносила целые страницы в свой Наказ. Вскоре после

дворцового переворота 1762 г. императрица звала Дидро приехать в Петербург

для завершения публикации «Энциклопедии», изданию которой во Франции

препятствовало королевское правительство. Несколько позже она приглашала

д'Аламбера поселиться в России и взять на себя воспитание ее сына,

наследника престола Павла. Начиная с 1763 г. Екатерина ведет оживленную

переписку с Вольтером, в которой именует его своим «учителем». Гримм

становится ее доверенным лицом. Императрица советуется с просветителями

относительно ведения государственных дел, посылает им дорогие меха и

коллекции золотых монет, оказывает денежную помощь. Французские

просветители провозглашают ее «северной Семирамидой», воспевают ее

«просвещенный» ум и создают вокруг нее нужную ей рекламу.

Но выдавая себя за сторонницу идей Просвещения, Екатерина II

привлекала их для обоснования целесообразности самодержавно-крепостнических

порядков. Она утверждала в Наказе, что самодержавие является лучшей и

единственно возможной формой правления, так как «всякое другое правление не

только было бы в России вредно, но и вконец разорительно». Цель

самодержавия — внедрение в подданных «разума вольности», направление их

действий «к получению самого большого ото всех добра», охранение

«безопасности каждого гражданина» и подчинение всех одним законам.

«Мудрец на троне» знал, что говорил и делал. Под «вольностью»

понималось позволение делать только то, что разрешали законы, а они

закрепляли всевластие дворян и полное бесправие крестьян. Последним

оставалось утешаться тем, что «рабы и слуги существуют от сотворения мира»

и это «богу отнюдь не противно», что они должны своих господ, и притом не

только добрых, «но и не нравящихся им, любить и почитать», повиноваться им

«от всего сердца», все их приказания и повинности «охотно, верно и в

надлежащее время исправлять»[8].

Общественно-политические взгляды Екатерины отличались от щербатовских

не столько целями и содержанием, сколько тактикой и формами защиты

крепостничества, своей мнимо-просветительской оболочкой. Но и это различие

сохранялось лишь в первое десятилетие ее царствования.

После Крестьянской войны, революций в Америке и Франции взгляды

императрицы Екатерины постепенно сближаются с идеями Щербатова.

Единственно, что их по-прежнему разделяет,— это вопрос о размерах власти

монарха, о месте аристократии в государстве.

По примеру царицы ее приближенные, многие представители дворянской

интеллигенции, владельцы тысяч «душ», вступали в переписку с французскими

просветителями, величая себя «усердными почитателями» и «верными

последователями» их учения. Граф А. П. Шувалов прославился в Европе своими

дружескими связями с энциклопедистами; они называли его «северным

меценатом», а Вольтер посвятил ему свою трагедию «Олимпия». Не меньшей

известностью у энциклопедистов пользовался князь Д. А. Голицын, на средства

которого в Гааге печаталось первое издание запрещенного во Франции

сочинения Гельвеция «О человеке». Во дворце читались, переводились и

обсуждались сочинения Монтескье, Вольтера, Руссо. Ради приятного

препровождения времени придворная знать сообща переводила последнее

произведение Мармонтеля «Велизарий», вызвавшее во Франции резкие нападки со

стороны королевской власти. Наиболее политически заостренная девятая глава

этого сочинения, посвященная монархам, была переведена самой императрицей.

Отдельные дворяне в условиях начавшегося разложения феодального строя

ставили вопрос о некоторых социальных реформах. Граф Н. И. Панин

высказывался против «ничем не ограниченной помещичьей власти», сенатор И.

П. Елагин ратовал за предоставление крестьянам земли в потомственное

пользование, князь Д. А. Голицын рекомендовал передать крепостным право

собственности на имущество, считая, что это «может только принесть пользу и

существенные выгоды государству».

Однако в умах большинства помещиков идеи Просвещения приобретали

черты, более соответствующие их крепостнической идеологии. Князь М. М.

Щербатов, изучая «Естественную политику» Гольбаха, брал из нее только то,

что могло служить для обоснования необходимости олигархического строя.

Защищая преимущества феодально-крепостнических порядков, он ссылался на

Монтескье, который, по его мнению, «связи между помещиками и их подданными

[в России] похвалял». Генерал И. Н. Болтин привлекал Руссо, чтобы доказать

несвоевременность изменения этих порядков. Перефразируя высказывания

великого философа-демократа, он писал, что «прежде должно учинить

свободными души рабов, а потом уже тела». Искажение взглядов Руссо особенно

ярко выразилось в педагогической теории И. И. Бецкого, выдвинутой им взамен

общеобразовательной системы Ломоносова.

В последней трети XVIII в. реакционные настроения в дворянских кругах

значительно усилились. Когда осенью 1773 г., отвечая на давно полученное

приглашение, Дидро, наконец, приехал в Петербург, он нашел «северную

Семирамиду» в пылу борьбы с народным движением под водительством Пугачева.

Ему не нужно было много времени, чтобы убедиться в несвоевременности своего

визита. После ряда встреч с Екатериной II редактор «Энциклопедии» пришел к

выводу, что «глаза философа и глаза самодержца видят вещи по-разному».

Начатые им переговоры с уполномоченным императрицы И. И. Бецким

относительно переиздания «Энциклопедии» в Петербурге скоро зашли в тупик из-

за двойной игры Бецкого, которого философ охарактеризовал «нерешительным

сфинксом». Для безмятежного увлечения русских дворян буржуазными философами

время прошло.

Вслед за правящими кругами и значительная часть дворянской

интеллигенции в страхе отошла от учения французских просветителей и

обрушилась на него с беспощадной критикой. И. П. Елагин, участвовавший в

свое время в философских развлечениях императрицы, говорил теперь, что

только «благодать божия... не попустила... ни Вольтерову писанию, ни прочих

так называемых новых философов и энциклопедистов сочинениям вовсе

преобратить мою душу проповеданиями их»[9].

4 Передовая общественная мысль в России. Формирование русского

просветительства

Общественно-политические взгляды М. В. Ломоносова

П

редставителем передовой русской общественной мысли, выходившей за рамки

официальной дворянской идеологии, был М. В. Ломоносов, показавший своей

многогранной деятельностью, какие творческие возможности народа скованы

крепостничеством. Он выступал за ускорение экономического развития России,

желая, чтобы она встала вровень с передовыми странами Европы. Пути для

этого он видел в более полном использовании природных ресурсов, в развитии

крупной промышленности, основанной на применении достижений науки и

техники, в росте населения, в облегчении повинностей и рекрутчины.

До нас дошло далеко не все литературное наследие Ломоносова, и о его

общественно-политических взглядах мы вынуждены судить по его одам,

«словам», письмам. «Слова» произносились на торжественных заседаниях

Академии в присутствии двора и предварительно просматривались президентом и

академической канцелярией, а оды и письма были обращены к императорам и их

окружению. В безобидном по названию стихотворном послании И. И. Шувалову «О

пользе стекла» Ломоносов не только создает подлинный гимн в честь науки, но

и рисует потрясающую картину рабского труда и бесчинств колонизаторов в

Америке. Эта картина не могла не напомнить русскую крепостническую

действительность, тем более, что слова «раб» и «крепостной» употреблялись

тогда как синонимы.

Ломоносов настойчиво требовал, чтобы положение человека определялось

не титулом, не заслугами предков, а его собственными делами. Нужна была

поморская «упрямка славная» и большое презрение к «персонам высокородным»,

чтобы в письмах к всесильному фавориту Елизаветы заявлять, что не намерен

быть шутом не только у вельмож, но и у самого бога.

На взгляды Ломоносова оказали влияние теория «просвещенного

абсолютизма» и мужицкая вера «в хорошего царя». Не понимая, что

самодержавие превратилось в реакционную силу, он возлагал надежды на

реформы сверху.

Буржуазная направленность взглядов Ломоносова отчетливо выступила в

вопросах просвещения, которому он, как и все просветители, придавал

решающее значение. В области образования Ломоносов выдвигал буржуазный

принцип бессословной школы и требование обучения крестьян. «В университете

тот студент почтеннее, кто больше знает. А чей он сын, в том нет нужды»,—

смело утверждал он и добился того, что первый в России университет стал

бессословным учебным заведением, рассчитанным на «генеральное обучение»

разночинцев. Преподавание в университете на русском языке вместо латинского

также было продиктовано стремлением разрушить сословную школу и сделать

образование более доступным народу.

Ломоносов требовал запрещения всякого вмешательства церкви в дела

науки и просвещения. Московский университет, в отличие от всех

университетов мира, по его настоянию, не имел богословского факультета.

Взгляды Ломоносова складывались на рубеже двух этапов в истории

русской общественно-политической мысли. Отсюда их внутренняя

противоречивость. Непонимание органической связи между самодержавием,

крепостничеством и отсталостью страны, объясняющее отсутствие прямых

высказываний против феодальных порядков, идеализация Петра I и его

преобразований сближали Ломоносова с Татищевым, Кантемиром, Прокоповичем,

Посошковым. В то же время буржуазная, антидворянская направленность

деятельности Ломоносова пробивала дорогу рождавшемуся русскому

просветительству и способствовала формированию антикрепостнического

направления общественно-политической мысли.

Критика крепостничества

П

рошло всего несколько лет после смерти Ломоносова, как представители этого

нового направления выступили с открытой критикой крепостничества.

Солдатский сын, питомец Академии, продолживший образование за границей,

Алексей Яковлевич Поленов (1749— 1816 гг.) в работе «О крепостном состоянии

крестьян в России», представленной на конкурс Вольного экономического

общества, исходил из общих положений французских просветителей.

Крепостнической теории об извечном существовании рабства он

противопоставлял положение о том, что свободные крестьяне были

насильственно превращены в крепостных. Невозможно поверить, писал Поленов,

чтобы свободные люди добровольно «предпочли рабское состояние благородной

вольности и тем вечно себя посрамили, а потомство свое сделали

несчастливым». Крестьяне, от которых зависит «наша жизнь, наша безопасность

и наши выгоды... лишились всех почти приличных человеку качеств». У них

отняли право собственности и заставили работать на других, их продают «и

больше жалеют скот, нежели людей», производя «человеческою кровию

бесчестный торг»[10].

Крепостного крестьянина Поленов сравнивал с свободным тружеником,

который сам распоряжается плодами своего труда, работает усердно, расширяет

свое хозяйство, хорошо одевается и питается, создает семью, производит

товары для продажи, обогащается сам и обогащает государство.

Как и французские просветители, Поленов утверждал, что крепостничество

приведет страну к гибели, доведенный до отчаяния крепостной крестьянин

выступит с решительным протестом.

Первым критиком крепостничества в Лифляндии был Иоганн-Георг Эйзен

(1717—1779 гг.) — пастор в приходе Торма, а позже профессор экономии в

елгавской Петровской академии Курляндского герцогства. Эйзен написал на

немецком языке обширную работу, в которой доказывал, что барщинный труд не

только непродуктивен, но задерживает развитие земледелия, промышленности,

торговли и городов. Эйзен предлагал отменить крепостничество и отдать

крестьянам в собственность их земельные наделы. Он познакомил со своим

проектом придворное окружение Петра III и Екатерины II. Императрица в 1764

г. разрешила Эйзену опубликовать в Петербурге на немецком языке часть

труда. Эйзен принял участие в конкурсе, объявленном Вольным экономическим

обществом, на тему о праве крестьян на собственность, но его радикальные

взгляды не встретили поддержки. В ряде своих работ Эйзен продолжал

разрабатывать вопрос об отмене крепостничества в Лифляндии. Однако его

надежды на реформы сверху не сбылись.

Под влиянием французской буржуазной революции конца XVIII в. в

Прибалтике появились еще более радикальные сочинения. Весьма прогрессивными

воззрениями отличался валкский, позднее елгавский адвокат Людвиг Кенеман. В

1790 г. он написал труд «Соображения, достойные внимания». После

безуспешных попыток опубликовать его он вместе со своими сторонниками стал

распространять это произведение в рукописных списках.

Кенеман был приверженцем Руссо и Марата. Он резко критиковал

французскую «Декларацию прав человека и гражданина» 1789 г., возмущаясь

тем, что во Франции горсточка зажиточных людей захватила власть и выдает

себя за всю нацию, отстранив 19,5 млн. французов только за то, что они не

имеют собственности. Кенеман критиковал также буржуазное понятие свободы

отмечая, что пока существует имущественное неравенство, «естественной

свободы» не будет. Под «естественной свободой» Кенеман понимал право

каждого человека быть сытым, одетым и не нуждаться.

Крестьянский вопрос в Уложенной комиссии

Р

езкая критика помещичьего произвола, протесты против захвата земель и

закрепощения государственных крестьян, против несправедливостей в судебных

и административных учреждениях раздавались и на заседаниях Уложенной

комиссии. Выступления дворянских депутатов Г. С. Коробьина, Я. П.

Козельского, крестьянских депутатов И. Чупрова, И. Жеребцова, казака А.

Алейникова и др. были актами большого гражданского мужества, ибо их

оппонентами были генералы, князья и сенаторы. Императрица меньше всего была

склонна допускать обсуждение положения крестьян и крепостного права на

заседаниях комиссии. Во главе ее она поставила князя А. А. Вяземского и А.

И. Бибикова, незадолго до этого жестоко расправившихся с волновавшимися

помещичьими и приписными крестьянами. Оба они не остановились бы перед тем,

чтобы заставить наиболее «непослушных» депутатов сложить с себя депутатские

полномочия.

В выступлениях депутатов, осуждавших крепостничество, проводилась

мысль о том, что «невольническое рабство» является несчастьем для крестьян,

что на Украине оно «привело бедный малороссийский народ почти в крайнее

угнетение и разорение» и принесло ему «крайнее отягощение, нестерпимые

налоги и озлобление». Побеги крестьян, по их мнению, вызывались не ленью,

склонностью к пьянству и другими пороками, как утверждали крепостники, а

действиями помещиков, которые «несносны земледельцам, вредны всем членам

общества и государству пагубны». На обвинения крестьян в «пьянстве, лености

и мотовстве» Козельский ответил, что крестьянин «разумеет и вперед знает,

что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково».

Самый трудолюбивый человек «сделается нерадивым во всегдашнем насилии и не

имея ничего собственного»[11]. Ликвидировать побеги можно не жестокими

наказаниями крестьян, а работой «вольной и не томной». По мнению

Козельского, повинности не должны превышать двух дней в неделю, а Поленов

утверждал, что для выполнения крестьянами повинностей на землевладельцев

вполне достаточно и одного дня. Управление крестьянами надлежало передать

их собственным выборным.

Однако позиция прогрессивных депутатов и участников конкурса была

непоследовательна и внутренне противоречива. Защищая интересы крестьян и

предлагая меры улучшения их положения, они, по меткому выражению Г. В.

Плеханова, «споткнулись о порог», которым был вопрос «о личной зависимости

крестьян»[12]. Первым попытался перешагнуть этот порог белгородский

однодворец Андрей Маслов. По его мнению, помещики «безмерно отягощают

крестьян», которые «каждый день беспосредственно на их работе находятся».

Помещик «того не думает, что чрез его отягощение в крестьянских домах дети

с голоду умирают; он же веселится, смотря на псовую охоту, а крестьяне

горько плачут, взирая на своих бедных, голых и голодных малых детей».

От этой «пагубы» крестьян не спасут ни отделение их земли от

помещичьей, ни регламентация их повинностей, ни расширение их имущественных

прав. Единственный выход Маслов видел в лишении помещика права на труд

крестьянина, в передаче земли крестьянам, в уничтожении всякой возможности

вмешательства помещика в их экономическую деятельность. Землевладельцам

следует оставить только часть податей, собираемых государством с сельского

населения. В этом случае помещиками «никто обижен не будет... и крестьяне

от невинных бед все избавиться могут законом»[13].

Депутаты Уложенной комиссии и участники конкурса не выступали с

требованием немедленной ликвидации крепостничества. Они лишь предлагали

меры по его смягчению, ограничению и постепенному изживанию. Но даже и эти

предложения были отвергнуты, а конкурсные работы оказались в архиве.

Просвещение и передовая русская общественная мысль

Т

ем не менее открытое обсуждение крестьянского вопроса, составлявшего

главное содержание классовой борьбы в России, придало русской общественной

мысли политическую заостренность. Публичное порицание крепостнических

порядков свидетельствовало о глубоких изменениях, которые происходили в

недрах феодального общества, оповещали о начинавшемся его разложении.

Конечно, передовые люди России 60-х годов XVIII в. не могли предвосхитить

будущее и их требования по крестьянскому вопросу не предусматривали

революционных методов. Они прежде всего были людьми эпохи Просвещения и

видели путь к общественно-политическим преобразованиям в распространении

науки и знаний, в совершенствовании разума.

В этих целях представители молодой демократической интеллигенции еще

на студенческих скамьях начинали трудиться над переводами полезных книг.

Эти занятия они продолжали и будучи уже канцелярскими служащими в Сенате

или учителями в учебных заведениях. Своими переводами они приносили

посильную помощь делу распространения и демократизации знаний; их усилиями

великие ученые, мыслители, писатели различных стран и времен заговорили на

русском языке. В условиях того времени, когда оригинальных произведений

отечественной литературы было мало, переводы приобретали черты

самостоятельных произведений переводчиков, в которые они вкладывали свои

думы.

Помимо различных учебных пособий и обобщающих научно-популярных работ,

переводились произведения древних классиков, гуманистов эпохи Возрождения,

английских философов-материалистов и, наконец, современных французских

просветителей.

Сочинения французских просветителей ходили по рукам среди студентов

Петербурга и Москвы, ими увлекалась столичная дворянская молодежь.

Переведенные на русский язык еще в 60-х годах, они издавались для широкого

читателя. Своим содержанием эти сочинения расшатывали устои феодального

мировоззрения. «Религия, понимание природы, общество, государственный строй

— все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать

перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от

него»[14].

Состав переводимых в России книг свидетельствует об интересе русских

Страницы: 1, 2, 3, 4