В.М.Головнин: История и современность

следует ни гор, ни тропинок, они шли наугад, спотыкаясь и падая в темноте.

К тому же у капитана при подъеме на гору сильно разболелась нога, он

выбился из сил и нужно было беспрестанно останавливаться, чтобы дать ему

отдохнуть. А надо было затемно достигнуть лесистых гор и укрыться от

погони.

После блужданий беглецы выбрались на горную равнину, но она оказалась

покрытой снегом. Путая след, делали зигзаги, выбирали бесснежные места.

Вдруг матрос Васильев, оглянувшись, шепнул на ухо командиру: «За нами

гонятся на лошадях с фонарями», и прыгнул с дороги в лощину, за ним

последовали остальные. Все обошлось благополучно. Осмотревшись, увидели в

утесе пещеру, по дереву добрались до нее, день отдыхали. С наступлением

сумерек двинулись к северу. Девять дней моряки укрывались в оврагах,

лощинах и на покрытых лесом возвышенностях. Все были голодными и

изнуренными. «Без ужаса не могу помыслить, на какие страшные утесы мы

иногда поднимались и в какие пропасти часто принуждены были спускаться»,—

вспоминал Головнин. В конце концов, беглецов выследили, схватили и

возвратили в тюрьму. Японцы усилили охрану.

Пленников отправили снова в Матсмай под сильным конвоем. В городе беглецов

поджидало множество японцев, которые с сочувствием смотрели на русских, не

выражая никакой враждебности к ним. Моряков ввели в замок губернатора —

судебный зал. Вскоре вошел губернатор Аррао-Тадзимано, он стал

расспрашивать Головнина о причинах побега. Василий Михайлович ответил, что

безнадежность положения пленников заставила предпринять попытку к побегу,

что в этом только он один виноват и что японцы могут его убить, но они не

должны причинять вреда остальным, которые лишь выполняли его повеление.

После этого стали допрашивать Хлебникова и Мура. Пленников вновь заточили в

тюрьму, она ничем не отличалась от прежней. Командир и Хлебников были

помещены в особых маленьких клетушках, а остальные в одну большую камеру.

Допрос следовал за допросом. Головнин и все его спутники, за исключением

Мура, вели себя с достоинством.

29 июня в Матсмай прибыл новый губернатор Огасавар Исеноками, сменивший

своего предшественника. Оба бунио посоветовали терпеливо ждать решения из

столицы, не делать больше попыток к бегству, пообещали улучшить условия

жизни пленников.

Прощаясь с русскими, старый губернатор заверил их, что теперь нужно

надеяться на лучшее.

14 июля он вместе с Теске отправился в столицу. Теске обещал писать своим

русским друзьям. Однако о скором ответе не приходилось думать, ибо только

губернатору на проезд в столицу необходимо было затратить не менее 23—25

дней.

Медленно тянулось время. Моряки читали и перечитывали старые книги,

заучивали японские слова, а «сверх того вздумал я записать на мелких

лоскутках бумаги все случившиеся с нами происшествия и мои замечания»,

замечает Головнин. Морякам разрешались прогулки. По приказанию Огасавара,

который, как и его предшественник, благожелательно относился к русским

морякам, им стали давать фрукты, а в один детский праздник губернатор

угостил русских ужином из своей кухни.

18 марта 1813 г. в Матсмай прибыл новый губернатор. Его сопровождала

многочисленная свита, в том числе чиновники, переводчик Теске, математик и

астроном Адати Санай, а также переводчик с голландского языка Баба Садзюро.

Как объяснили Головнину помощники губернатора, у японского правительства

был свой план: по прибытии каких-либо русских кораблей к японским берегам

передать на корабли письмо (несколько позже с ним познакомили узников). В

нем содержалась просьба к начальникам русских дальневосточных областей

объяснить поступки Хвостова, а также были изложены претензии японских

властей. Головнин поблагодарил чиновников за их добрые намерения, которые

помогут избавить Японию и Россию от бесполезного кровопролития.

27 марта Головнина и его товарищей представили губернатору. Новый

губернатор заверил русских моряков, что все кончится хорошо и их скоро

освободят. Спросив о здоровье пленников, губернатор вышел.

Японский ученый Адати Санай (русские называли его академиком) с

переводчиком Баба-Садзюро стал ежедневно навещать пленников, проводя с ними

помногу часов. У переводчика были словари русского, французского и

голландского языков. Зная грамматику голландского языка, он очень «скоро

успевал в нашем, что заставило меня написать для него русскую грамматику,

сколько я оной мог припомнить, т. е. наизусть»,— замечает Головнин.

Четыре месяца напряженного труда затратил Василий Михайлович на эту

работу. Примечательна гуманистическая направленность этой рукописи.

«Примеры же в ней,— писал Головнин,— я помещал приличные нашим

обстоятельствам, клонящиеся к сближению и дружбе двух империй». Например,

грамматика русского языка заключала в себе идеи, осуждающие войну. «Война

много препятствует купечеству»,— гласит одна из фраз.

Все содержание учебника импонировало прогрессивным взглядам японских

ученых. Поэтому они, как отмечает Василий Михайлович, с величайшей охотой

переводили его тетради на свой язык и скоро кончили их, хотя они составили

все вместе добрую книгу.

Тем временем «академик» занимался переводом сокращенной арифметики,

изданной в Петербурге на русском языке для народных училищ. (Эта книга

попала в Японию в 1792 г. через посольство Лаксмана.) Японский ученый

обнаружил обширные познания в математике и астрономии, но многое он не

знал. Ему, например, не было известно о некоторых планетах, открытых в

1801—1804гг.

Шли дни, недели. Моряки с нетерпением ждали прибытия «Дианы» и других

кораблей. По совету японского начальства была составлена записка в пяти

экземплярах на русском языке следующего содержания: «Мы все, как офицеры,

так и матросы, и курилец Алексей, живы и находимся в Матсмае. Мая 10-го дня

1813 г.». Эта записка, утвержденная японским правительством, была разослана

в пять портов для вручения командиру «Дианы».

И вот 20 июня получили официальное сообщение о прибытии в Кунаширский

залив «Дианы». На следующий день переводчики от имени своего начальства

спросили Головнина, кого из матросов он хотел бы послать на пришедший

корабль. Не желая отдавать кому-либо предпочтения, чтобы никого не огорчать

этим, он предложил бросить жребий. Счастливый жребий достался матросу

Симанову, вместе с ним должен был поехать курилец Алексей. Сампей сказал

Головнину, что он сам поедет на Кунашир для переговоров с Рикордом, чтобы

способствовать их успешному завершению.

22 июня Головнина и Мура пригласили к начальнику крепости, где им были

показаны два письма Рикорда: одно — адресованное кунаширскому начальнику,

другое —Головнину. В первом из них Рикорд сообщал, что он прибыл в Японию с

миролюбивыми предложениями и что Такатай-Кахи и два японских матроса

находятся на судне, а два других матроса и курилец умерли на Камчатке от

болезни.

Во втором письме Рикорд просил Головнина сообщить ему о своем и его

товарищей здоровье. С обоих писем были сняты копии, а затем переводчики

перевели их на японский язык и переводы отправили в японскую столицу.

24 июня Сампей и Кумаджеро отправились в Кунашир, захватив с собой

Симанова и Алексея. Головнин дал обстоятельные инструкции Симанову о том,

что он должен рассказать Рикорду, особенно на тот случай, если японцы

начнут боевые действия.

19 июля в присутствии губернатора и многих чиновников Головнину и Муру

было показано письмо Рикорда Сампею, Головнину и Муру. В первом письме

Рикорд благодарил японцев за их желание начать переговоры и обещал

немедленно отправиться в Охотск, чтобы к сентябрю возвратиться и доставить

требуемое объяснение русских властей о поступке Хвостова. Но не зная входа

в Хакодате, он прибудет в соседний порт и просил туда прислать лоцмана.

В письме к Головнину Рикорд сообщал о получении его записки и поздравлял

своего друга со скорым освобождением.

Через несколько дней в Матсмай вернулись Сампей, Кумаджеро, Симанов и

Алексей; последние вновь были помещены в камеру вместе с остальными.

Головнин и другие горели желанием узнать от прибывших как можно больше о

родине, о событиях, происходящих в мире. Вот что писал он о своем

настроении в эти дни: «Пусть читатель судит по собственному своему сердцу,

что мы должны были чувствовать, встретив, так сказать, выходца из царства

живых. Два года ничего мы не слыхали не токмо о России, но ниже о какой-

либо просвещенной части света».

Тем временем губернатор решил перевести пленников в Хакодате, а пока

поместил их в дом, где они жили прежде. Теперь дом этот не походил на

тюрьму: решетки были сняты, охрана стояла без оружия, кормить стали гораздо

лучше. Обслуживали пленников хорошо одетые мальчики, кушанье подавалось в

красивой лакированной посуде. Японские чиновники один за другим приходили к

русским, чтобы проститься с ними. На листочках, которые они приносили с

собой, были написаны по-русски слова, выражавшие добрые пожелания. Один

купец прислал ящик конфет.

Через четыре дня русские пленники были в Хакодате. Здесь им также отвели

чистое помещение, хорошо кормили.

27 сентября «Диана» вошла в Хакодате. Рикорд немедленно направил свое

письмо и письмо начальника Охотской области на имя первых после губернатора

начальников острова.

В письмах говорилось, что действия Хвостова и Давыдова были самовольными и

что русское правительство совершенно не причастно к этому инциденту. Далее

выражалась надежда, что и японская сторона проявит стремление к дружбе.

Японцы остались вполне довольны полученными письмами. Они поздравили

пленников с приближающимся освобождением.

Однако одно обстоятельство взволновало Головнина. Когда японцы узнали, что

на «Диане» доставлены письмо и подарки матсмайскому губернатору от

иркутского губернатора, они захотели лично познакомиться с Рикордом и

просили его самому вручить все это бунио — японскому губернатору. Головнин

опасался, что японцы поступят с Рикордом так же вероломно, как в свое время

поступили с ним. Свидание состоялось 30 сентября и закончилось

благополучно. После этого пленникам разрешили подняться на второй этаж,

откуда было хорошо видно, что парадная губернаторская шлюпка с Рикордом под

тремя флагами — японским, русским военно-морским и белым (флагом мира)

двигалась от берега к «Диане».

Не успели они спуститься на первый этаж, как японцы принесли письмо

иркутского губернатора для перевода на японский язык. В письме была

высказана просьба к японцам начать переговоры с Рикордом об освобождении

пленных. В нем иркутский губернатор, между прочим, упомянул о его подарках

для матсмайского губернатора, которые состояли из золотых часов и красного

сукна, и просил принять их в знак «соседственной дружбы»; говорилось также,

что у Рикорда имеется другое письмо, которое он сразу же вручит после

освобождения пленных.

Вскоре с «Дианы» прибыл Такатай-Кахи, который привез весть, обрадовавшую

всех,— это было известие об изгнании французов из Москвы. Головнину и

другим хотелось узнать более подробно обо всем, что произошло на родине,

как были разгромлены иноземные захватчики. По его просьбе Рикорд направил

своему другу газеты, журнал военных действий, который охватывал события от

начала наполеоновского нашествия до кончины Кутузова. Японцы также проявили

живой интерес к тому, что произошло в России. Их особенно заинтересовало то

обстоятельство, что французская армия, захватившая Москву, была повержена и

ее жалкие остатки едва унесли ноги. Они попросили перевести описание

важнейших боевых действий. Головнин объяснил, что французские войска,

окруженные в Москве, вынуждены были пробиваться оттуда силой и что почти

вся наполеоновская армия погибла. Японцы захлопали в ладоши, всячески

восхваляя фельдмаршала Кутузова, говорили, что Кутузов «все сделал прямо по-

японски, ибо их правило войны предписывает заманивать неприятеля как можно

далее внутрь земли, собирая между тем со всех сторон людей, и потом

окружить их».

«Мы смеялись такому сравнению,— иронически замечает Головнин,— и говорили

между собой: «Не мудрено, что честолюбие японцев заставит их подумать, не

научился ли бессмертный наш герой Кутузов из тех книг, которые Хвостов у

них похитил».

Японские власти обсудили полученные письма, и бунио решил освободить

русских моряков.

3 октября пленники впервые встретились с Такатай-Кахи, пришедшим вместе с

переводчиком. Почтенный старик, писал Головнин, с величайшей похвалой и

сердечностью отзывался об отношениях к нему Рикорда, офицеров и матросов

«Дианы» и вообще всех жителей Камчатки, с которыми ему довелось

встречаться.

Но прежде чем русских моряков отпустят на шлюп, Головнину необходимо было

встретиться на берегу с Рикордом и объяснить ему, что японцы никаких

претензий к России не имеют, что подарков от иркутского губернатора

матсмайский губернатор принять не может, ибо, взяв их, он обязан от себя

послать подарки, а это строго запрещается японскими законами, и он просит,

чтобы возвращение подарков не обидело иркутского губернатора. Наконец

Рикорд обязан написать, что текст ответа японского правительства он хорошо

понял и по возвращении в Россию русский перевод этого документа доведет до

сведения своего правительства.

5 октября Головнин встретился на берегу с Рикордом. По просьбе японцев

Василий Михайлович был одет в фуфайку и шаровары, сшитые еще в Хакодате из

дорогой шелковой материи яркого цвета. На голове у него была парадная

треугольная шляпа морского офицера, она не очень гармонировала с его

необычным костюмом.

Японцы сделали все, чтобы свидание Головнина с Рикордом проходило в

торжественной обстановке. Встреча должна была состояться в прекрасной

комнате таможенного суда в присутствии нескольких переводчиков,

«академика», а также некоторого числа чиновников низшего класса.

Около полудня Головнина ввели в таможню, у которой собралось множество

солдат, одетых в богатые парадные платья из шелка или бархата, вышитых

золотом и серебром. Переводчики и Головнин вошли в комнату, отведенную для

свидания. Японцы по своему обычаю сели на пол, а Головнину был предложен

стул. Вскоре прибыл на губернаторской шлюпке Рикорд вместе с офицером

Савельевым, переводчиком Киселевым и несколькими матросами. Последние

остались перед домом.

Головнин не стал описывать своих чувств, нахлынувших на него, когда он

увидел своего друга, с которым был разлучен так долго. Он лишь заметил:

«Представляю читателю самому судить, что мы чувствовали при первом нашем

свидении».

После нескольких радостных минут, пережитых друзьями, Головнин сообщил о

цели данного свидания. Рикорд в свою очередь сказал, что у него имеется

предписание иркутского губернатора «касательно постановления, с обоюдного

согласия между двумя государствами, границ и взаимных дружеских связей».

Обменявшись мнениями, Головнин и Рикорд решили, что поднимать эти вопросы

сейчас не следует. Их можно решить только в японской столице, но для этого

потребовалось бы задержаться еще на зиму в Хакодате. Жить на корабле зимой

невозможно, а переезд на берег поставил бы русских в зависимость от

японцев, что, конечно, было весьма нежелательно.

По окончании свидания русских офицеров угостили чаем и конфетами. Головнин

проводил своих друзей до шлюпки, и они отправились к «Диане», Василий

Михайлович вернулся к себе.

На следующий день японцы торжественно вручили Хлебникову и Муру шляпы и

сабли. В этот же день все офицеры, одетые в лучшие платья и при саблях,

были представлены бунио. На прощальной церемонии присутствовало более

двадцати японцев.

Бунио вынул из-за пазухи лист бумаги и, приподняв его кверху, торжественно

сказал: «Это повеление правительства!» О его содержании уже знали, но было

одно важное добавление: на следующий день все пленники без исключения будут

освобождены. Присутствующие стали поздравлять русских с радостной вестью.

После возвращения русских в отведенное им жилище к ним приходили

чиновники, солдаты и многие простые японцы. А первые три помощника

губернатора принесли с собой письменное поздравление и вручили его

Головнину на память. В нем говорилось: От гинмияг.

«Все вы долго находились здесь, но теперь по приказу о бунио сами

возвращаетесь в свое отечество; время вашего отбытия уже прошло, но по

долговременному нашему здесь пребыванию мы к вам привыкли и расставаться

нам с вами жалко. От восточной нашей столицы до острова Матсмая расстояние

весьма велико, и по приграничности сего места во всем здесь недостаточно,

но вы перенесли жар, холод и другие перемены воздуха и к благополучному

возвращению готовы; о собственной вашей радости при сем не упоминайте, мы

сами оную чувствуем и с нашей стороны сему счастливому событию радуемся.

Берегите себя в пути, о чем и мы молим бога. Теперь, желая с вами

проститься, написали мы сие».

Вечером для бывших пленников от имени бунио был устроен торжественный

ужин. Их угощали из девяти — десяти блюд лучшей рыбой, приготовленной в

разных видах, дичью, а также и прекрасной японской саке.

После ужина русским морякам преподнесли несколько ящиков с лакированной

посудой. Следующий день, 7 октября, был посвящен сборам. Караульные и

рабочие укладывали вещи, продовольствие, щедро выделенное японским

правительством: 50 мешков риса, несколько бочонков саке, много соленой и

свежей рыбы, овощей, редьки и т. п.

При прощании русские не остались в долгу: они также оставили японцам

разные подарки. Головнин подарил, в частности, атлас Крузенштерна, ряд карт

из атласа Лаперуза, французско-русский словарь. Рикорд преподнес

гравированные портреты генерал-фельдмаршала М. Ф. Каменского, П. И.

Багратиона, фельдмаршала М. И. Кутузова. «Японцы,— писал Головнин,— узнав,

каких знаменитых людей сии портреты, приняли их с восторгом и величайшей

благодарностью».

Горстка русских моряков пробыла в японском плену два года, два месяца и

двадцать шесть дней. Несмотря на лишения и невероятные трудности, они

сохранили верность своей родине, показав необыкновенную выдержку,

непоколебимость духа.

10 октября 1813 г. «Диана» снялась с якоря и стала выходить в море.

Множество японцев собралось на берегу, чтобы пожелать русскому шлюпу

счастливого плавания. А Теске, Кумаджеро и Такатай-Кахи провожали на

шлюпках «Диану» до того момента, когда она вышла в открытое море.

3 ноября «Диана» вошла в Авачинскую бухту. Вызволенных из неволи пришли

встречать родственники, друзья и знакомые. Лейтенант Якушкин, служивший с

Головниным на «Диане», и поручик Волков, «видев меня, пришли в такой

восторг... как бы видели воскресшего из мертвых брата своего»,— пишет об

этой встрече Василий Михайлович.

2 декабря 1814 г. Головнин и Рикорд отправились из Петропавловска в

Петербург. Ехали сначала на собаках, потом на оленях, на лошадях, а от

Якутска—на повозках. Прибыли они в столицу 22 июля — в тот же день и тот же

час, когда «Диана» семь лет назад, в 1807 г., уходила в дальнее плавание...

28 января следующего 1815 г. Головнин отправился в Рязань, куда прибыл 5

февраля. «В Рязанской губернии в отпуску находился я год», - писал Василий

Михайлович. 15 февраля он вернулся в Петербург и «остался для издания

своего путешествия», т. е. «Записок в плену у японцев».

Замечание В.М. Головнина о японском государстве и народе довольно

субъективно, но интересно тем, что были сделаны в особых условиях - в плену

(из разговоров со стражами). Головнин описывал только те обстоятельства,

которые были рассказаны двумя или тремя японцами в разное время. Эти

описания интересны ещё и тем, что мы видим Японию глазами очевидцев. Эти

описания относятся к 19 в.Головнин оспаривает мнение миссионеров о том,

что японцы народ вероломный,хитрый, неблагодарный, мстительный, в которое

европейцы повепили до того,что в пословицу вошли выражения «японская

злость», «японское коварство». Головнин пишет, что японцы умны и

проницательны, что доказывается их поступками в отношении к иностранцам и

во внутреннем правлении государства. В японцах недостает одного качества –

смелости, но это Головнин объясняет миролюбивым свойством их правления,от

долговременного спокойствия,которым,не имея войны, сей народ наслаждается,

от непривычки к кроопролитиям. Что касается народного просвещения в Японии,

сравнивая их с др. народами, японцы самые просвещенные. Японское

правительство хочет, чтоб народ пользовался только изобретениями

собственного ума и запрещает ему перенимать выдумки др. народов, чтобы с

чужими науками не вкрались к ним и нравы чужие. Вежливость, с

которойяпонцы обращаются между собою, показыает истинное просвещение

этого народа. Язык японцев не есть принятый ими язык чужего народа. Он

происходит от древнейших их предков, которых они почитают общими им и

курильцам. В прочем, от частых сношений в прежние времена с китайцами,

корейцами и др. народами японцы заимствовали от них множество слов, которые

теперь уже сделались свойственному японскому языку. Далее Головнин

описывает вероисповедание японцев, законы и обычаи, промышленность,

торговлю, государственное устройство и многое другое.

Прошли столетия,а Япония все также притягивает взоры и умы людей. Век

науки и прогресса преподнес нам Японию как лидера мировых технологий . Но

на закате второго тысячелетия мы так ине познали восточную философию,

красоту цветущей вишни и разноцветной опавшей листвы.

Новый век ставит перед нами новые вопросы.

Дело В.М.Головнина в изучении Японии продолжил Иван Васильевич

Голонин, который создал несколько книг по изучению японского языка. Теперь

люди, интересующиеся Японией через книги В.М. Головнина могут узнать об

истории и культуре, а по книгам И.В. Головнина могут изучать японский язык.

Список использованной литературы

1. Головнин В.М. Записки флота капитана Головнина о приключениях его в

плену у японцев в 1811, 1812 и в 1813 гг., с приобщением замечаний его

о японском государстве и народе. – Хабаровск 1972

2. Фраерман Р.И., Зайкин П.Д. Жизнь и необыкновенные приключения капитана

– лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца. – М., 1957

3. Давыдов Ю.В. Головнин. М., 1967

4. Дивин В.А. Повесть о славном мореплавателе. – М., 1976

5. Дружинин Н.М. Русские мореплаватели в старой Японии. – Л., 1924

6. Кузнецов Ю.Д. История Японии.-М. 1988

Страницы: 1, 2, 3