Сталинизм и цивилизационный подход в ХХ веке

Маркс наблюдал подобных людей еще в середине 19 века в революционной

Европе. Их «грубый и неосмысленный» коммунизм, считал классик, «есть только

форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в

качестве положительной общности». Неразвитость идеологов этого типа

коммунизма выражается в непонимании «человеческой природы потребности»,

отрицании личности человека, возвеличивании физического труда в противовес

миру «культуры и цивилизации», следовании идеалу всеобщего опрощения.

Уверовав в «уничтожение человеческого самоотчуждения» на основе «общности

труда и равенства заработной платы, выплачиваемой …общиной как всеобщим

капиталистом», грубые коммунисты объективно оставались в рамках

частнособственнических отношений[li].

После Октябрьского политического переворота, совершенного

социалистическими силами в рамках буржуазно-демократической революции,

значительная часть мелкой буржуазии пошла за рабочим классом и

большевистской партией. Вектор иллюзий мелких буржуа изменил направление:

действительность капитализма широкие массы трудящихся стали сопоставлять с

вымыслом о лучшем будущем – с коммунизмом. В коммунистических грезах

сконцентрировались не реализованные потребности десятков миллионов слабо

социализированных людей в нищей стране. Свою роль сыграли Декрет о земле

1917 года; патриотическая борьба против иностранной интервенции и

белогвардейцев; при всех перегибах политики «военного коммунизма»,

продразверстки, она оказалась в тех конкретно-исторических условиях более

рациональной и эффективной, чем экономическая линия белогвардейских

правительств[lii]; переход к НЭПу. Трудящиеся разочаровались в либерализме,

с которым они связывали беспощадную эксплуатацию, свои страдания в годы

мировой войны и лицемерную буржуазную политику Временного правительства.

Стоит выделить главную причину поражения белого движения. Ленин назвал

А.И. Деникина «слепым щенком» за непонимание сущности классовой

борьбы[liii]. Его политическая беспомощность была следствием вполне

определенного классового воспитания и поведения, основанного на нежелании

считаться с потребностями десятков миллионов людей страны, попрании их

интересов, неумении действовать максимально гибко в чрезвычайных ситуациях.

Действительно, в то время, когда крестьяне России уже пользовались

предоставленной им большевиками и левыми эсерами землей, деникинское

правительство все еще решало вопрос о возможности отчуждения у помещиков

части земли, а вернувшиеся в свои имения помещики реставрировали старые

порядки[liv].

НЭП был социалистической, в интересах большинства населения, политикой

большевистской партии в условиях разрушенной страны, населенной людьми с

мелкобуржуазной психологией. Характер политики определяли несколько тысяч

революционеров со стажем и поредевший в боях гражданской войны слой

социалистически развитых рабочих. Ленин чувствовал слабость субъективного

фактора революции после войны, но рассчитывал, что в исторически короткие

сроки в результате политики «культурничества» большевики подготовят

предпосылки для перехода к новому строю[lv]. Это была историческая

альтернатива России. Однако отсталость страны, мелкобуржуазность ее

населения, управленческое бескультурье, давление крупных капиталистических

государств создавали предпосылки для изменения характера политики, повод

для культа личности, а в отдаленной перспективе и для буржуазного

политического переворота. Общественная психология первой трети ХХ века в

России опредметилась в виде Мавзолея В.И. Ленина.

С точки зрения современников Ленин был системообразующим элементом

советской политической системы. «Гениальный Ленин был историческим

авторитетом – это одна сторона дела, - писал большой политический

недоброжелатель Владимира Ильича Н.Н. Суханов. - Другая – та, что, кроме

Ленина, в партии не было никого и ничего. Несколько крупных «генералов» без

Ленина – НИЧТО (Выделено Сухановым – А.Ф.), как несколько необъятных планет

без солнца…Что же касается офицерской партийной массы, то, как мне уже

пришлось упомянуть, эта масса далеко не отличается высоким социалистически-

культурным уровнем…В соответствии с этим для большевистской массы

непреодолимую притягательную силу имеет всякого рода радикализм и внешняя

левизна, а естественной линией работы является демагогия»[lvi]. С разных

позиций об исключительной роли Ленина пишут и западные историки, и его

соратники[lvii]. Изложенные Н.Валентиновым факты говорят о понимании

Лениным своей роли в истории страны[lviii].

После смерти Ленина и закономерного раскола в ВКП (б) субъективный

фактор Октябрьской революции изменил свое содержание. Приобрел

мелкобуржуазно-коммунистический характер, стал отличаться «детской болезнью

левизны» в политике. С января 1928 по ноябрь 1929 года произошел перелом. В

сетованиях крестьян периода раскулачивания: «Лучше Ленин, чем ленинизм.

Лучшие коммунисты убиты и умерли. Остались сволочи»[lix], была определенная

доля истины. С поправкой, что под «ленинизмом» в 1929 году смоленский

крестьянин имел в виду политику группы Сталина в деревне, а под «сволочами»

навербованных из маргинализированных слоев населения чиновников.

«Вот эти-то раскрестьяненные крестьяне, оторванные от прошлого,

лишенные настоящего, оказавшиеся в зоне своеобразного «внекультурья»,

только и могли воодушевиться проектом «чистого, тотального социализма,

идеей великого разрыва и порыва», - отмечает И.М. Клямкин. Но сталинский

вариант общественного развития возможен при наличии еще ряда предпосылок.

«Сталинский казарменный социализм, - продолжает автор, - становится

возможным только в том случае, если раскрестьянивание происходит в условиях

крупного машинного производства, нуждающегося в развитии и расширении,

способного поглощать деклассируемую рабочую силу и вместе с тем стать

опорой для деятельности политических организаций, аналогичных сталинской

партии, которые в свою очередь нуждаются именно в раскрестьяненных, т.е.

выброшенных из своего жизненного уклада новобранцах»[lx].

В конце 20-х годов эпоха Октябрьской революции и ленинизма

закончилась. Однако она оказала столь мощное воздействие на идеологию

государства, мировоззрение и поведение миллионов людей в стране и за

границей, что сталинская группа и не думала формально отрекаться от

марксизма и идей революции. В их действиях проявилась определенная

самостоятельность «надстройки» общества. Трансформация ее идеологической

составляющей в духе правящей номенклатуры, которая адаптировала надстройку

для удовлетворения потребностей возникающего в СССР индустриального

общества и политического режима, завершится в основном с публикацией

«Краткого курса ВКП (б)» в 1938 году. Репрессии 30-х годов в СССР

способствовали приглушению революционного сознания народа, уничтожению

латентной оппозиции. После некоторых колебаний руководство страны выбрало

вариант безальтернативных выборов[lxi]: уничтожило даже намек на

демократию, заменив ее пропагандистским мифом. Но остановка

социалистического развития страны в тех конкретно-исторических условиях до

ХХ съезда КПСС не была еще замечена миллионами людей за границей. СССР

продолжал служить для многих идеалом и надеждой, раздражал своей

«социалистичностью» правящие группы западных стран и их буржуазные

слои[lxii]. Европейские социал-демократы, правда, не считали СССР оплотом

социализма, но их мнение не было определяющим.

Сталинисты абсолютизировали консервативную часть марксизма в

противовес диалектическому методу. В результате диктатура еще незрелой

номенклатуры под руководством И.В. Сталина задушила научный социализм.

Значительная часть чиновников рекрутировалась из рабочих и крестьян,

граждане воспринимали их как «своих». Однако привилегии и функции служащих,

вынужденных проводить политику эксплуатации населения и подавления

недовольных, быстро отчуждали их от народа. Диктатор терроризировал

чиновников, предупреждая возможность оформления их как класса, вынуждал

работать на пределе сил, выполнять любые указания центра, пребывать в

страхе по поводу возможного лишения достигнутого материального уровня и

статуса. Презрительное отношение диктатора к бюрократии подпитывалось его

грубокоммунистическими взглядами.

Номенклатура была инструментом, с помощью которого диктатор не

допускал роста классового самосознания рабочих, крестьян, выражавших их

интересы интеллигентов, их объединения в независимые от государства

организации. Даже незначительное повышение уровня жизни, приобщение к

городской культуре вызывало у нищих людей с мифологизированным сознанием

веру в будущее, преданность правительству. Трудящиеся были отчуждены от

выработки политики и заплатили огромную цену за реформы, но в тех условиях

значительная их часть была опорой режима.

На службу режиму была поставлена система доносительства. Страдающие от

произвола граждане обращались в ЦК партии с доносами, изображали

начальников как врагов власти. Наказание руководителей делало свое дело.

Образ врага в сочетании с авторитаризмом и иллюзорной верой в возможность

восстановления справедливости способствовали нейтрализации социального

протеста в формах, выгодных номенклатуре, а ЦК ВКП (б) решал дело

гражданина и начальника в зависимости от конъюнктуры.

Правительство использовало элементы грубокоммунистической идеологии

для поддержания курса на форсированное развитие экономики страны – «догнать

и перегнать» – во враждебном международном окружении. Идеалы равенства,

справедливости, коллективизма, понятие «скромность» в интерпретации

номенклатуры способствовали «затягиванию поясов», формированию упрощенных

потребностей в быту, преданности правящей элите, в итоге – сосредоточению

значительных бюджетных средств для решения макроэкономических, прежде всего

оборонных, задач. В результате формировалось поколение людей, которые «не

только не возвысились над уровнем частной собственности, но даже и не

доросли еще до нее»[lxiii].

После провозглашения окончания «реконструкции» советские руководители

перестали говорить о необходимости учиться у Запада. Убежденные в прочности

созданного базиса, в верности курса, они, в духе просветителей, надеялись

на изживание общественных недостатков по мере развития просвещения,

культурной деятельности государства, гуманизации отношений на этой основе.

Сфера образования стала мощным средством культурации (М. Каган),

социализации, внедрения идеологии в умы подрастающего поколения. Несмотря

на заявления, по инерции, о важности экономических отношений в обществе,

советские руководители не обращали внимания на экономический фактор как

источник негативных явлений в практике воспитания и развития советских

людей. Отказавшись во имя классовых интересов от строго научного познания

советской действительности, воспринимая ее как прекрасно знакомый объект

для манипулирования, сталинисты способствовали возникновению экономических

и политических кризисов. Происходила подмена всестороннего анализа реалий

советского общества социальным морализированием. Общественные противоречия

были сведены к абстрактной моральной основе, классовый протест подменен

возмущением по поводу состояния общественных нравов, а недостатки

морального сознания рассматривались как психологическая проблема, которую

относительно легко преодолеть на пути индивидуального самосовершенствования

и незначительной модернизации надстроечных институтов[lxiv].

Моральное стимулирование трудовой активности преобладало над

материальным. Для обеспечения трудовой активности и политической лояльности

граждан власти проводили идеологические кампании. В начале 1949 года

кампания борьбы с «космополитизмом» должна была сплотить общество накануне

создания блока НАТО и мобилизовать народ на выполнение повышенных планов

экономического развития, прежде всего в оборонной промышленности[lxv]. В

начале 1953 года власти попытались активизировать трудовую активность

граждан для преодоления экономического кризиса начала 50-х годов во время

кампании «борьбы» с внутренними «сионистами», якобы покусившимися на

«святое», на вождя[lxvi]. Абсолютизация морального стимулирования была

возможна только при одновременном функционировании «подсистемы страха» (Г.

Попов) – ГУЛАГа. Впрочем, вождь не забывал полулегально материально

поощрять несколько тысяч преданных ему руководителей так называемыми

«пакетами», ежегодно проводить кампании по снижению цен на товары с

одновременным изъятием части зарплаты граждан на нужды государства под

патриотическими лозунгами.

В период борьбы с «космополитизмом» сталинисты повторили структуру

идеологии и терминологию «кадетского» (В.И. Ленин) сборника «Вехи»:

интеллигенты – “отщепенцы-космополиты”, были объявлены противостоящими

государству; официальной, единственно верной идеологии; народу. Их обвиняли

в растлении молодежи; в отсутствии у них “здорового национального

чувства”[lxvii]. В духе двойных стандартов недостатки советского общества

объяснялись не свойствами режима, не “бытием”, как в отношении Запада, а

субъективными недоработками, ошибками или “предательством” конкретных

индивидов. Руководители СССР сами не заметили, что под «бытием» стали

подразумевать созданный ими же миф о высоком уровне жизни народа. В конце

40-х гг. подобный взгляд на мир был признан “патриотическим”.

Руководствуясь подобными установками, иерархи партии позволяли себе

возмущаться уровнем «неразвитости» сознания «интеллигенции», которая

«преклонялась перед западом», не замечая «чудесной» жизни в СССР. «Бытие

новое, а сознание старое», - сетовал Жданов в одном из разговоров.

«Сознание, - усмехнулся Сталин. – Оно всегда отстает. Поздно приходит

сознание…»[lxviii].

Экономические и политические интересы правящего класса заводили его в

идейные тупики. Объективно именно философский идеализм стал основой

реальной политики номенклатуры.

На капиталистическом базисе (присвоение прибавочной стоимости

государством за счет эксплуатации наемного труда) возникло

раннекоммунистическое государство, которое в 30-50-е годы выступало

конкурентом западным государствам в период их кризиса, перехода от

капитализма свободной конкуренции к современному капитализму с

программированной экономикой, «государством благоденствия». Никто из

политиков того времени не мог однозначно предсказать итог соревнования.

Кризис породил на Западе огромное количество людей, которые сочувствовали

СССР. Конкуренция систем способствовала гуманизации капиталистического

общества и краху системы колониализма.

Вступление СССР в эпоху НТР, скачкообразный рост масштабов

производства, необходимость комплексной стимуляции высокосложного

производительного труда, рост специализации, необходимость новых форм

экономической интеграции, развитие новых социальных слоев, ХХ съезд,

повышение образовательного и культурного уровня граждан, фактическая

ликвидация монополии КПСС на информацию в совокупности с

внешнеполитическими изменениями готовили почву для демонтажа

административно-командной системы и краху идеологии сталинского периода.

Происходило быстрое обуржуазивание номенклатуры. В середине 50-х годов

этот процесс отразили в своих произведениях и речах прозорливые

представители художественной культуры[lxix]. К. Г. Паустовский, например,

заявил на собрании ССП, посвященном обсуждению книги В. Д. Дудинцева «Не

хлебом единым»: «Это новое племя хищников и собственников, не имеющих

ничего общего ни с революцией, ни с нашим строем, ни с социализмом. Это

циники и мракобесы… Это маклаки и душители талантов». В начале 60-х годов

бюрократия осознала свой корпоративный интерес. Ей было легче закупать

зерно и промтовары за границей, чем дать свободу производителю; жить,

торгуя минеральными ресурсами. В ее планы не входило развязывание

производственной инициативы людей за счет материальной заинтересованности,

развития новых форм собственности. В стране тотального дефицита потребности

удовлетворялись в том числе «теневой экономикой», где функционировала

частная собственность и товарно-денежные отношения. Развивалась мафия.

Закупки заграничных товаров лучше всяких «радиоголосов» подрывали доверие

народа к государству. В среде образованной публики формировались

либеральные и социалистические идеи, противостоящие официальной идеологии.

Впрочем, государственные чиновники предоставляли отдельным отраслям

или коллективам возможность «экспериментировать», совершенствовать

производственные отношения в рамках существующих, хорошо зарабатывать. Это

не решало проблемы экономики в целом, зато порождало социальные группы,

недовольные положением дел в стране и ограниченными возможностями для

роста.

Начался процесс осознания трудящимися чуждости им «родного государства

рабочих и крестьян». Критику народа вызывала форма основного противоречия

капитализма – привилегированное распределение и потребление номенклатуры

при общественном характере производства. Господство деспота сменилось

диктатурой групп бюрократии, в том числе национальных элит, которые

опирались на созданные в республиках за счет союзного бюджета

производительные силы. Развивался национализм, уже в 70-е годы зазвучали

голоса о необходимости выхода республик из состава СССР.

В результате советский строй, особенно в послевоенный период,

формировал все качества человека капиталистического общества: конкуренцию

вместо сотрудничества; индивидуализм и лжеколлективизм вместо

коллективизма; зависть и стяжательство вместо стремления приумножать

государственную собственность; авторитаризм вместо диалога; национализм и

шовинизм вместо интернационализма; гражданскую трусость и конформизм вместо

установки на социальное творчество. Патриотическое чувство уверовавших в

догмы пропаганды советских людей ежедневно подвергалось эрозии практикой

сталинизма, а затем и «развитого социализма». Нужен был только мировой

кризис в нефтяном бизнесе середины 80-х, чтобы скрытые за искусственно

созданным благополучием системные недостатки общества вышли наружу.

Первая серьезная попытка реформировать социально-политическое и

экономическое устройство СССР была предпринята М.С. Горбачевым. В так

называемом «развитом социализме» не оказалось социалистических сил,

способных повести общество за собой. Призывы Горбачева нравственного

характера: «начинать надо с себя…все делать по совести»[lxx], не приводили

к росту благосостояния народа. В политической и духовной сфере значительную

положительную роль сыграла политика гласности и демократизации, которая

способствовала преодолению практики, догм и мифов прошлого. Во внешней

политике советские руководители попытались добиться признания Запада за

счет проповеди «общечеловеческих ценностей» и односторонних уступок. Это

настраивало заокеанских консерваторов на мысль о победе в холодной войне и

раздачу ложных обещаний. Дефицит времени и просчеты во внутренней политике

добили страну. Бывшие лидеры «неосмысленного коммунизма» и сегодня не

понимают, что причина краха СССР – неэффективный механизм удовлетворения

даже первичных материальных потребностей 350 миллионов граждан, а повод –

ГКЧП во главе с не умеющими размышлять и планировать свои действия,

подвыпившими державными «патриотами»[lxxi].

Поворот к либерализму, закономерно созревшему в недрах общества,

совершился в 1989-1991 гг. Августовская революция 1991 года в новых

исторических условиях открыла еще один этап эмансипации россиян, которую

начал Александр II и продолжили революционные силы в период трех российских

революций начала ХХ века, демократические силы под руководством М.С.

Горбачева и Б.Н. Ельцина в конце века. После октябрьских событий 1993 года

власть перешла к представителям большого бизнеса и зависящим от них

чиновникам. Мечты о демократии, о власти народа, которые вдохновляли

романтически настроенных российских либералов, рухнули.

В первой половине 90-х годов либеральные реформаторы, не считаясь с

особой ролью государства в политике и экономике страны, торопливо

отказались от программирования государством многих экономических и

социальных отношений. Они развязали руки тем, кто, руководствуясь частной

выгодой, понял слова о свободном рынке и частной собственности вне

изменившегося с XIX века исторического контекста. Их консультировали

американские экономисты, а газетчики называли «финансовыми гениями». При

помощи целой системы мер либеральные чиновники ограничили заработную плату

ученых, учителей, врачей, библиотекарей в период приватизации и накопления

капитала. Результат – усугубление кризиса, «август-98», нищета подавляющей

части народа. Огромные затруднения испытывали честные предприниматели,

которые были вынуждены платить и налоги государству, и дань бандитам. В

начале третьего тысячелетия, во время смены элит в России, «гении»

оказались тем, чем были на самом деле: околовластным ворьем, которое

презирало даже написанные под него законы. Сейчас их разоблачают зарубежные

журналисты, а власть ищет по всему миру и сажает в тюрьмы. Но самые

выдающиеся воры еще не попали на скамью подсудимых: суды «цивилизованных

стран» не выдают страдальцев за либеральную идею. Обратим внимание на тот

факт, что интересы, мотивы и представления о средствах достижения целей

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5