Спарта как тип полиса

источниках, можно считать вполне вероятным наличие у них семьи. Не

исключено также, что у них сохранялись даже какие-то элементы общинной

организации Особая форма рабовладельческого хозяйства, сложившаяся в

Спарте, по всей видимости, не ранее конца VII в., предполагает в качестве

своеобразного, естественного и необходимого дополнения особый тип

организации, или, другими словами, особый тип полисного строя. Основная

отличительная особенность спартанской формы полиса заключается, на мой

взгляд, в том, что лежащий в самой природе античной собстественности как

«совместной частной собственности граждан государства» принцип

коллективизма, общинности получил здесь наиболее яркое и наглядное

выражение, воплотившись в самом жизненном укладе спартиатов, насквозь

пронизанном идеей равенства.

Теоретически господствующей формой собственности в Спарте была общинно

государственная собственность на землю и рабов. По свидетельству Полибия

(VI,45,3), вся земля, отведенная под наделы граждан называлась

«государственной», или «общественной землей». Точно так же и илоты

именуются в исторических источниках «государственными рабами», или «рабами

общины»[4]. Исторически эта не совсем обычная для греческого государства

ситуация находит свое объяснение в самом факте спартанского завоевания

Лаконии и Мессении. Поскольку: завоевание было осуществлено силами всей

общины спартиатов, каждый, из них мог в равной мере претендовать на то,

чтобы стать владельцем захваченной земли и прикрепленных к ней рабов. С

другой стороны, спартанское государство было заинтересовано в том, чтобы

поддерживать определенное равновесие между численностью свободного и

порабощенного населения. По-видимому, эту цель и преследовало создание

системы землепользования, основанной на неделимых и неотчуждаемых «древних

наделах, каждый из которых должен был содержать одного или, может быть,

нескольких воинов-спартиатов вместе с их семьями и считался собственностью

государства. Неизвестно, насколько широко и свободно спартанское

государство пользовалось своим правом верховного собственника. Неизвестно

также, имелись ли в его распоряжении сколько-нибудь значительные резервные

земельные фонды.

Скорее всего, реальная роль «государственного сектора» в спартанской

экономике была не так уж велика. Экономический суверенитет государства

здесь, как и в большинстве греческих полисов, выражался не столько в

непосредственном владении каким-то имуществом, которое могло бы служить

основой государственного хозяйства в собственном смысле этого слова,

сколько в контроле и разного рода ограничительных мерах по отношению к

владельческим правам отдельных граждан. К числу таких мер,

практиковавшихся спартанским правительством, следует отнести прежде всего

запрещение купли продажи земли, в том числе и в таких замаскированных ее

видах, как дарение и завещание. Далее, запрещение продавать илотов за

пределы государства, так же как и отпускать их на свободу, и, наконец,

закон, запрещающий пользоваться другой монетой, кроме знаменитых железных

оболов.

По всей вероятности, с самого начала ни одна из перечисленных мер не

могла служить достаточной гарантией предотвращения роста частных состояний

и неизбежно следовавшего за этим массового разорения граждан. Понимая это,

спартанский законодатель (или законодатели) постарался сделать все

возможное для того, чтобы богатство перестало быть богатством. Свойственная

любому примитивному полису нивелирующая тенденция, обычным проявлением

которой в других государствах были законы против роскоши, в Спарте вылилась

в целую систему официальных запретов и предписаний, регламентирующих жизнь

каждого спартиата с момента рождения и до самой смерти. В этой удивительной

системе было предусмотрено все вплоть до покроя одежды, которую дозволялось

носить гражданам, и формы усов.

Краеугольным камнем спартанского «космоса» были совместные трапезы

(сисситии), на которых царил дух грубой уравниловки и строгого

взаимоконтроля. Законом была установлена твердая норма потребления,

одинаковая для всех участников. Она была наглядным выражением принципа

равенства как основополагающего принципа всего государственного устройства

Спарты.

Непосредственно связанная со спартанской армией, скоординированная с

территориально-административным делением царства на, так называемые

«комы»[5], система сисситий была главным структурным элементом спартанской

полисной организации, тесно переплетавшаяся с системой гражданского

воспитания.

Как сисситии полноправных граждан, так и объединявшие юношей подростков

агелы, принадлежали к наиболее архаичным спартанским институтам. Их близкое

сходство с аналогичными учреждениями городов Крита, указывающее на

несомненную общность происхождения было подмечено уже в древности.

Выживание этих форм первобытной социальной организации в условиях уже

сложившегося классового общества, равно как и их врастание в структуру

рабовладельческого государства было обусловлено, прежде всего,

настоятельной потребностью господствующего класса Спарты в создании и

внутреннем сплочении перед лицом численно намного восходящей его массы

порабощенного и зависимого населения. Сложная задача была решена здесь

наиболее простым и эффективным способом — посредством введения

принудительной регламентации - свободного времени граждан. В целях

максимальной сплоченности и поддержки дисциплины всем им была навязана как

некая общеобязательная в поведении традиционная форма коллективного

усвоения новых атлетических упражнений.

Присущее в той или иной степени любому античному полису корпоративное

начало было выражено в социально-политической жизни Спарты с особой силой.

Отдельные ступени в политической карьере каждого спартиата отмечались, как

правило, переходом из одной корпорации в другую, более привилегированную.

От его принадлежности к той или иной корпорации зависели его социальный

статус, вся сумма имеющихся у него политических прав. В соответствии с этим

и сама гражданская община Спарты была построена как система более или менее

тесно связанных между собой мужских союзов, каждый из которых может

рассматриваться как наглядное воплощение основного принципа полисного строя

— принципа гражданского единомыслия, подчинения меньшинства большинству.

Заложенные в самой природе корпоративных сообществ сепаратистские,

центробежные тенденции были преодолены и нейтрализованы благодаря четко

продуманному порядку комплектования союзов, а также, абсолютной

стандартизации их внутреннего устройства, что позволило превратить всю

совокупность агел и сисситий и единый, хорошо отрегулированный и исправно

функционирующий политический механизм.

Основным органом, направлявшим и координировавшим всю

деятельность системы гражданских союзов, была, вне всякого сомнения,

коллегия эфоров. Именно эфоры выступают в источниках в качестве главных

блюстителей спартанского устройства. Члены коллегии следили за

неукоснительной строгостью воспитания подрастающего поколения в агелах. Они

же в высшей инстанции осуществляли надзор за поведением граждан старших

возрастов, посещавших сисситии. В непосредственном подчинении эфоров

находились и некоторые особые виды корпораций, входившие в качестве

важнейших звеньев в состав административного аппарата спартанского

государства и выполнившие по преимуществу полицейские и разведывательные,

функции. Примерами могут служить корпус из трехсот так называемых

«всадников» и тесно связанная с ним коллегия агатургов. Для реального

проведения в жизнь всей сложной программы «ликургова законодательства»

необходим был орган именно такого универсального плана, как эфорат. Почти

тираническое всевластие эфоров было наглядным выражением, можно даже

сказать, персонификацией той «деспотии закона», которая, по словам

Геродота, безраздельно владычествовала в классической Спарте[6].

Довольно трудно определить характер этого своеобразного режима, используя

привычные политические термины. Заметим, что единодушия в оценке

государственного строя Спарты не было уже в древности. По словам

Аристотеля, одни авторы считали лакедемонскую конституцию образцом

демократии, другие, наоборот, олигархии. Сам Аристотель склонен был видеть

в ней промежуточную, или смешанную форму государственного устройства,

соединяющую в себе элементы обоих политических режимов. Конституция Спарты

служит для него примером «прекрасного смешения олигархического и

демократического строя».

К демократическим элементам спартанского государственного устройства

Аристотель относит, во-первых, равенство в образе жизни всех спартиатов без

различия их имущественного состояния и происхождения и, во-вторых, участие

народа в избрании самых важных должностных лиц: геронтов и эфоров.

В выборах эфоров народ принимал не только пассивное, но и активное

участие, вследствие чего в состав коллегии нередко попадали люди с весьма

скромными средствами. Аристотель видит в этом серьезный дефект спартанской

политической системы, замечая, что бедность сделала эфоров весьма падкими

на подкуп, а это может иметь самые гибельные последствия для всего

государства. Также и знаменитое спартанское равенство было в понимании

автора «Политики» скорее демагогическим камуфляжем, прикрывавшим глубокое

социальное расслоение, которое разъедало изнутри «общину равных». Таким

образом, государство, в котором Аристотель готов был видеть идеальный

образец слияния противоположных политических начал, в действительности

оказывается весьма далеким от этого идеала.

Не следует, однако, забывать о том, что Аристотель застал Спарту уже в ту

пору, когда она вступила в полосу затяжного социально-политического кризиса

и постепенно клонилась к своему упадку. Резкое сокращение числа

полноправных граждан — до тысячи человек, по свидетельству того же

Аристотеля,— несомненно, должно было привести к ослаблению демократического

начала, заложенного в её конституции. Однако Спарта не всегда была такой.

Она, безусловно, знала и другие, лучшие времена. Спарта эпохи греко-

персидских войн, по словам Геродота, была совсем иным государством,

непохожим на дряхлую Спарту конца IV в[7].

Насчитывавшая не менее 8 тыс. человек и практически совпадающая с

гражданским ополчением, агелла была, вне всякого сомнения, внушительной

политической силой. Магистраты, и прежде всего эфоры, избиравшиеся народом

из его собственной среды и на твердо устанавливаемый срок, постоянно

испытывали на себе мощное психологическое давление со стороны и уже в силу

этого должны были проводить более или менее принципиальную политику в

интересах всего государства, хотя отдельные случаи коррупции, конечно, не

исключены и для этого времени.

Это должно предостеречь от автоматического усвоения мнения таких

сравнительно поздних авторов, как Аристотель, на внутриполитическую жизнь

Спарты во времена наивысшего подъема ее могущества (в этом и состоит, на

мой взгляд, основная ошибка тех, кто видел в Спарте образец чисто

олигархического государства). Даже если допустить, что внешняя форма

спартанских государственных учреждений претерпела сколько-нибудь

существенных изменений, то несколько столетий, в течение которых они

оставались в поле зрения греческих историков, было бы методологически

неверно отрицать возможность их внутреннего перерождения в связи с

постепенным перерождением самого спартанского общества. В результате такого

перерождения государственный строй Спарты, первоначально, по-видимому,

приближавшийся к тому, что называют умеренной демократией, мог превратиться

со временем в самую настоящую олигархию

Взятые во всей своей совокупности социальные и политические институты

спартанского общества образуют довольно сложную систему, в которой элементы

традиционные, восходящие к самому отдаленному общедорийскому прошлому,

переплетаются с позднейшими привнесениями: Многие спартанские учреждения, в

том числе, уже упоминавшиеся сисситии, возрастные классы, двойная царская

власть, герусия и т. д., несут на себе печать глубокого архаизма и

воспринимаются как случайно уцелевшие реликты каких-то давно исчезнувших

социальных структур. В свое время это дало повод немецкому этнографу Г.

Шурцу назвать Спарту «настоящим музеем древних, повсеместно исчезнувших из

культуры обычаев». Однако при более внимательном рассмотрении этот «музей»

поражает каждого непредвзятого наблюдателя своей сугубой нетрадиционностью,

т. е. как раз теми чертами и особенностями, которые делают спартанское

общество весьма далеким от каких бы то ни было стандартов первобытной

социальной организации. Среди так называемых «примитивных обществ» мы не

найдем ни одного, в котором с такой железной последовательностью

насаждалась бы суровая казарменная дисциплина, где столь же неукоснительно

проводилась бы политика сознательной изоляции от внешнего мира, как это

было в Спарте.

Перенасыщенность общественного строя Спарты пережитками архаических

родоплеменных институтов не должна заслонять от нас тот весьма существенный

факт, что эти реликтовые учреждения выполняли здесь функции, по природе

совсем им несвойственные. Так, знаменитые спартанские криптии в

первоначальном своем варианте были, по всей вероятности, одной из

разновидностей первобытных посвятительных обрядов или инициаций. В

классической Спарте они использовались главным образом как орудие слежки и

террора, направленное против илотов. Аналогичные метаморфозы претерпели

агелы, сисситии и, вероятно, многие другие элементы «Ликургова строя».

В античной историографии вся ранняя история Спарты делилась на два

основных этапа: период «смут и беззакония» (аномии или какономии) и период

«благозакония» (евномии)[8]. Переход от «беззакония» к «благозаконию»

сопровождался, согласно версии Плутарха, каким-то подобием государственного

переворота, в котором активно участвовал сам законодатель вместе с

небольшой группой приверженцев. Европейские историки XIX — начала XX в.,

поставив под сомнение историческую реальность самого Ликурга, естественно,

должны были отвергнуть и идею переворота. В большинстве относящих к этому

времени исследований становление «Ликургова строя» изображается как

результат спонтанной эволюции самого спартанского общества, выражавшейся в

его постепенном приспособлении к той обстановке хронической военной

опасности, в которой оказались дорийские первопоселенцы долины Еврота

вскоре после своего прихода в эту страну. Считалось, что этот процесс в

основных чертах завершился примерно к середине VIII в., и в следующий

период своей истории — эпоху мессенских войн Спарта вступила уже вполне

сложившимся государством со всеми теми особенностями, которые оставались

его отличительными признаками и в более поздние времена.

Однако, уже в начале нынешнего столетия науке стали известны некоторые

новые факты, которые заставили многих усомниться в оправданности этой схемы

и в известной мере послужили поводом к реабилитации античного предания о

«законодательстве Ликурга», хотя теперь уже без самого Ликурга.

Непосредственный импульс к пересмотру сложившего в науке представления о

древнейших этапах истории Спарты дали сенсационные открытия, сделанные в

1906—1910 гг. английской археологической экспедицией под руководством

Даукинса во время раскопок в архаическом святилище Артемиды - Орфии, одном

из самых древних спартанских храмов. В ходе этих раскопок было обнаружено

большое количество художественных изделий местного, лаконского

производства, датируемые VII—VI вв. до н. э. Среди находок английских

археологов были представлены великолепные образцы расписной керамики лишь

немногим уступающие лучшим произведениям коринфских и афинских мастеров

того же времени, уникальные, нигде более не встречающиеся терракотовые

маски, предметы, изготовленные из таких видов сырья, как золото, янтарь,

слоновая кость. Этот материал наглядно свидетельствовал о том, что

архаическая Спарта по праву может считаться одним из самых значительных

центров художественного ремесла в тогдашней Греции. В то же время он

совершенно не вязался с обычными представлениями о суровом и аскетичном

образе жизни спартиатов, о почти абсолютной изолированности их государства

от всего остального мира. Объяснить это противоречие можно было только

одним способом, предположив, что в то время, на которое приходится весь

этот, расцвет спартанского искусства, нивелирующий механизм «Ликургова

законодательства» ещё не был пущен в ход и Спарта как «нормальное

архаическое государство» почти ничем не отличалась от других греческих

полисов. Своей высшей точки развитие лаконской художественной школы

достигло в первой половине VI в. Затем около середины того же столетия

начинается быстрый и внешне как будто ничем не мотивированный упадок.

Заметно снижается качество ремесленных изделий. Совершенно исчезают

предметы чужеземного происхождения. Спарта явно замыкается в себе и,

очевидно, превращается в государство-казарму, каким ее знали греческие

историки V—IV вв.

В античной исторической традиции не зафиксировано ни одного сколько-

нибудь значительного сдвига во внутренней жизни Спарты, который можно было

бы с уверенностью отнести к середине VI в. Более того, согласно

категорическому утверждению Фукидида, за четыре столетия, предшествующие

началу Пелопоннесской войны, государственный строй Спарты не претерпел

вообще никаких изменений. Показания археологии здесь явно расходятся с

показаниями письменных источников. Скорее всего, абсолютное молчание

древних историков о событиях VI в. объясняется тем, что, не располагая

достаточной информацией о внутреннем положении спартанского государства в

столь ранний период, они попросту проглядели какой-то чрезвычайно важный по

своим последствиям переворот, до неузнаваемости изменивший не только весь

жизненный уклад спартиатов, но также их психологию и образ мыслей.

Впервые мысль о существовании прямой зависимости между упадком

спартанского искусства и установлением «Ликургова строя» была высказана

английским историком Г. Диккинсом еще в 1912г. Выдвинутая им гипотеза

встретила широкую поддержку среди ученых различных и в настоящее время

разделяется большинством специалистов, занимающихся историей Спарты.

Суммируя все написанное до сих пор на проблеме переворота VI в., мы можем

следующим образом представить развитие событий в этот критический для

спартанского государства период истории.

Почти все авторы, придерживающиеся концепции переворота, считают

важнейшим переломным моментом в ранней истории Спарты Мессенскую войну.

После завоевания Мессении в Спарте создалась крайне напряженная обстановка,

чреватая угрозой социальной катастрофы. Окруженные со всех сторон численно

намного превосходящим порабощенным и зависимым населением, спартиаты жили в

непрерывном страхе, постоянно ожидая новых восстаний илотов. В то же время

сама Гражданская община Спарты не была единой и страдала от внутренних

раздоров. Мощное демократическое движение, охватившее спартанское

государство еще в годы мессенских войн, продолжало разрастаться. Основным

его лозунгом, как и в других районах архаической Греции, было, по всей

видимости, требование всеобщего равенства, под которым понималось уравнение

всех граждан в их политических и имущественных правах.

Ответом на эти требования была целая серия реформ, проведенных в первой

половине VI в. и завершившихся, скорее всего, около середины того же

столетия. Центральное место среди этих преобразований заняла аграрная

реформа, заключавшаяся в разделе захваченных мессенских земель, к которым,

по-видимому, была присоединена также значительная часть пригодной для

обработки земли, находившейся в самой Лаконии, в ближайших окрестностях

Спарты. Нарезанные из этой земли приблизительно одинаковые по своей

доходности наделы вместе с прикрепленными к ним илотами стали в дальнейшем

основной материальной базой спартанской «общины равных», от которой

зависело само ее существование. Раздача земель в Мессении и Лаконии

позволила значительно расширить рамки гражданской общины путем привлечения

в ее состав малоимущих и неимущих спартиатов и, что особенно важно, дала

возможность каждому из них вести безбедное существование за счет

подневольного труда илотов. Тем самым был сделан первый шаг к превращению

спартанского демоса в замкнутое сословие профессиональных воинов-гоплитов,

силой оружия осуществляющих свое господство над многотысячной массой

порабощенного населения.

Одновременно с земельной реформой или, может быть, спустя какое-то время

после нее была запланирована и проведена в жизнь широкая программа

социально-политических преобразований, направленных к оздоровлению и

демократизации спартанского общества и вместе с тем, несомненно, имевших

своей целью превращение всего государства в военный лагерь, готовый

противостоять угрозе илотского мятежа. В число этих преобразований входили

учреждение системы сисситий, организация государственного воспитания

молодежи, установление систематического контроля над личной жизнью и

хозяйственной деятельностью спартиатов, введение железной монеты взамен

общепринятой серебряной и другие мероприятия, непосредственно связанные с

этими событиями.

Независимо от того, кто был автором «Ликурговых законов» демократ или

выходец из народа, их антиаристократическая направленность не вызывает у

нас сомнений. Жизненный уклад демоса, его вкусы приобрели в Спарте силу

закона. Аристократия была до такой степени нивелирована и растворена среди

массы граждан, что историки нередко задаются вопросом: «А существовала ли

она здесь когда-либо?» Как было уже замечено, некоторыми своими чертами

общественно-политический строй, сложившийся в Спарте в результате

переворота VI в., напоминает «гоплитскую политию», или тот вариант

крестьянской демократии, который возник в Афинах после реформ Клисфена.

Однако в отличие от Афин дальнейшее развитие демократии в Спарте оказалось

невозможным, так как с установлением «Ликургова строя» резко затормозилось

развитие товарно-денежных отношений и начавшая было складываться торгово-

ремесленная прослойка навсегда была исключена из политической жизни

государства. Сознательно культивируемое полунатуральное сельское хозяйство

быстро превратило Спарту в одно из самых отсталых в экономическом отношении

государств Греции. Да и те зачатки демократии, которые были заложены

реформами VI в., в обстановке хронического милитаризма, суровой военной

дисциплины и субординации, столь характерных для известной нам Спарты V,

так и не смогли раскрыться в полной мере и в конце концов способствовали

прогрессирующей экономической деградации господствующего строя и были

обречены на постепенное угасание.

Заключение

Подведу итоги, сказанному выше. Среди других греческих государств Спарта,

безусловно, занимает совершенно особое, только ей одной принадлежащее

положение. В известном смысле она действительно представляет собой

исключение из общего правила в истории Греции. Особенность Спарты состоит

не в том, что в период распространения полисной античной цивилизации она

была носителем какого-то иного, совершенно чуждого ей экономического уклада

или типа культуры, а, скорее, наоборот, в том, что некоторые основные

особенности полисного строя проявились здесь с огромной силой и полнотой.

В отличие от демократических Афин с их системой литургий, раздач и

оплачиваемых должностей, рассчитанной на сглаживание социальных

противоречий, разлагавших полис изнутри, за счет либо союзнического фороса,

либо обложения имущества полисной верхушки (по сути дела это была попытка

организовать более или менее равномерное распределение доходов государства

между всеми гражданами), Спарта выбрала иной, на первый взгляд, более

простой и легкий путь к утверждению принципа «совместной частной

собственности», установив систему непосредственного контроля над

повседневной жизнью граждан, и, прежде всего, над потреблением ими тех

продуктов, которые им давал труд порабощенных илотов. При отсталой

экономике, перед лицом постоянной угрозы восстания порабощенного населении,

численность которого во много раз превосходила численность самих

спартиатов, такая система была наиболее простым и рациональным способом

консолидации гражданского коллектива, хотя она и привела к окостенению всей

общественной жизни Спарты и ее почти полной изоляции от внешнего мира,

результатом чего был стремительный культурный упадок и духовное вырождение.

В сравнении с Афинами Спарта классического периода представляет довольно

примитивный тип полиса. Однако отсталость Спарты не следует преувеличивать.

В весьма специфической и односторонней форме полисный строй достиг здесь

достаточно высокой степени развития, продемонстрировав свою военную, и

политическую эффективность как в эпоху греко-персидских войн, так и в годы

Пелопоннесской войны, закончившейся установлением спартанской гегемонии над

большей частью эллинского мира.

Список литературы

Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса // Античная Греция. Т. 1. - М. 1983.

гл. 4

Аристотель. Политика. Афинская полития. - М., 1997

1. Борухович В.Г. Научное и литературное значение труда Геродота. – Л.,

Наука, 1972.

2. Геродот. История. - Л.: Наука, 1972.

3. Ксенофонт. Греческая история. – СПб., 2000.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. – М., 1994.

Полибий. Всеобщая история. – СПб., 1994., Т. I – III.

Страбон. География. – М., 1994.

Спарта и спартанцы./ О Р Перельман - М.: Энциклопедия античности, 2001. -

С.638 – 645.

Фукидид. История. – М., 1993.

Фролов Э.Д. Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли. – Л., 1991.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства //

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 21

-----------------------

[1] Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. т. 21, с 46

[2] Уже Фукидид (V, 68, 2) отмечал особую скрытность спартанцев,

выражающуюся в строгой засекреченности всего их государства.

[3] В «Истории» Фукидида (I, 10, 2) Спарта определяется как

«несинойкизированный полис», граждане которого живут «по древнему

эллинскому обычаю деревнями». Тем самым историк показывает, что для него

главным признаком полиса является наличие гражданской общины, которая может

существовать даже при отсутствии единого городского центра.

[4] Там же

[5] Геродот. История. – Л., Наука, 1972. кн I 65.

[6] Там же VII, 104.

[7] Там же VII, 234

[8] Там же I, 65.

Страницы: 1, 2