Социально-политические взгляды Т. Пейна

деизм в то время играл прогрессивную роль. Деистические произведения Пейна,

помимо его воли и желания, часто приводили читателя к атеистическим

выводам.

Если в вопросах философии Пейн, непоследовательно придерживаясь

материализма, допускает деизм, то в критике религии и церкви он опережает

американских просветителей и английских вольнодумцев XVIII в., приближаясь

к французским материалистам — атеистам. Пейн считает, что для уничтожения

религиозных предрассудков и засилья духовенства первостепенное значение

имеет конкретное и доступное самому неподготовленному читателю разоблачение

истинного антинародного лица церкви. Боевой критике религии и церкви он

посвящает почти все свои сочинения, начиная с «Века разума».

В самом начале «Века разума» Пейн отрывает верующего от небес и

показывает ему действительность: «Религиозные обязанности состоят в

справедливости поступков, милосердии и стремлении сделать наших собратьев

счастливыми»[43]. И, чтобы не оставалось никаких сомнений в его

отрицательном отношении к религии, он категорически заявляет: «Я не верю в

религии, исповедуемые церковью еврейской, римской, греческой, турецкой,

протестантской или какой-либо другой известной мне церковью. Мой

собственный ум — моя церковь»[44].

Главный вывод, который можно сделать из заключений Пейна о «природе и

идее» религии, состоит в том, что религия «должна быть свободна от всякой

таинственности»[45]. Из рассуждении Пейна можно сделать атеистический

вывод. Но Пейн сам не делает этого вывода и, более того, предостерегает от

атеизма.

Заслугой Пейна я ч считаю то, что он не признавал учения о

врожденности религиозных представлений, ратовал за распространение знаний,

разоблачал господствующие религии как лживые учения, которые используются

не только для обмана, но и для порабощения масс.

Всю силу своей критики Пейн сосредоточил на Библии, игравшей

огромную роль в жизни в основном протестантской Америки[46]. Он начинает

критику Библии с того, что отрицает идею «откровения». Пейн приводит

логические доказательства против «откровения». Он пишет: «Каждая из...

церквей показывает книги, называемые откровением, или словом божьим...

Каждая из этих церквей обвиняет другие в безверии: что же касается меня, то

я не верю им всем»[47].

Что такое «откровение» и каков его смысл? Пейн объясняет:

«Откровение — сообщение о чем-то, чего лицо, которому сделано откровение,

прежде не знало. Ибо, если я сделал какую-либо вещь или видел, как она была

сделана, мне не нужно откровения, говорящего мне о том, что я ее сделал или

видел, как и не нужно его и для того, чтобы я мог о ней рассказать или

написать. Откровение поэтому не может быть приложено к чему-либо,

произошедшему на земле, участником или очевидцем чего был сам человек.

Значит, все исторические и повествовательные части Библии, которые занимают

почти всю ее, не подходят под значение слова „откровение", почему и не

являются словом божьим»[48].

Критика Ветхого завета строится Пейном главным образом на основе

«Богословско-политического трактата» Спинозы. В «Веке разума» Пейн

указывает, что использовал для своей критики мнения Авраама ибн Эзры и

Спинозы[49]. В сжатой и яркой форме Пейн доказывает, что Моисей не был

автором Пятикнижия. Вот как пишет об этом же факте Пейн:

«Автор говорит нам также, что ни один человек не знает, где могила

Моисея до сего дня, то есть до того времени, когда жил автор. Но как

тогда он узнал, что Моисей похоронен в земле Моавитской? Ведь

писатель этот жил долгое время спустя. А из его выражения до

сего дня, указывающего на большой промежуток времени, прошедший

после смерти Моисея, явствует, что он определенно не был на его похоронах.

С другой стороны, невозможно, чтобы сам Моисей мог сказать, что

ни один человек не знает, где находится могила. Делать

Моисея автором книги — значит уподобить его ребенку, который,

играя, спрятался и кричит: „Никто меня не найдет, никто не

найдет Моисея!"»[50].

У Пейна я встретил предположение: автором Второзакония был иудейский

священник, живший «по меньшей мере лет на триста пятьдесят позже

Моисея»[51]. Далее он привел доказательства в пользу этой цифры.

Он далее терпеливо разъясняет путаницу в Библии, приводя и сравнивая

отдельные тексты, а также фактические данные из истории Израиля.

Вывод Пейна таков: «Отнимите от книги Бытия веру в то, что Моисей

является ее автором, на чем только и зиждется странное мнение, что все это

— слово божие, и от книги Бытия не останется ничего. Она превратится в

анонимную книгу рассказов, басен, преданий, бессмыслицы и явной лжи.

История о Еве и змие, о Ное и его ковчеге низводится тогда до уровня

арабских сказов, лишенных к тому же занимательности, а россказни о людях,

живших по восемьсот-девятьсот лет, становятся такой же сказкой, как и

языческий миф о бессмертии гигантов»[52].

Так называемые книги пророков Пейн характеризует как сборники

бессвязных анекдотов о лицах и событиях древних времен, в которых

действительно исторические события изложены, путано и противоречиво.

Пейн показывает, что слово «пророк» употребляется в Библии для

обозначения поэта и музыкантаСлово «пророк» следует отличать от слова

«провидец», которое употреблялось в применении к лицу, способному

предсказать будущее, причем это «будущее» ограничивалось их собственным

временем. «Такие пророчества соответствуют тому, что мы называем

гаданием..., — пишет Пейн. — Ложь христианской, а не еврейской церкви,

невежество и предрассудки новейших, а не древних времен — вот что возвысило

этих поэтов, музыкантов, заклинателей, толкователей снов, бродячих актеров

в ранг пророков. Но, кроме этих общих черт всех пророков, они имели также

свои особенности. Они разделялись на партии и пророчествовали за или

против, согласно тому, к какой партии они принадлежали, как сегодняшние

поэты и политические писатели пишут в защиту партии, к которой они

примкнули, и против другой»[53].

Далее Пейн обстоятельно и оригинально показывает противоречивость и

недостоверность евангельских сказаний об Иисусе Христе.

Пейн высмеивает легенду о непорочном зачатии Христа «от всевышнего».

Он замечает, что легенда имеет в своей основе языческие сказания, подобные

историям о любовных похождениях Юпитера. В евангелиях эта легенда изложена

противоречиво: у Марка и Иоанна она упоминается бегло, Матфей говорит, что

ангел явился Иосифу, а Лука — что Марии. Но и Иосиф и Мария, замечает Пейн,

— наихудшие свидетели. «Если бы сейчас какая-нибудь беременная девушка

сказала и даже поклялась, что она зачала от духа и что ангел сказал ей это,

поверили бы? Конечно, нет. Почему же тогда должны мы верить тому же

относительно другой девушки, которую мы никогда не видели, причем это

рассказано нам неизвестно кем, когда и где?»[54].

В этой связи большой интерес представляют и другие мысли Пейна об

элементах язычества в христианстве. Пейн высказывает предположение о том,

что христианство позаимствовало из языческой мифологии легенду о небесном

происхождении Иисуса (сравнить астральную теорию Вольнея и Дюпюи), что в

христианстве сохранились следы политеизма (троица), что обожествление

героев у язычников превратилось в канонизацию святых у христиан.

Пейн разоблачает библейскую выдумку о вознесении Христа. Об этом

необыкновенном событии нет ни слова у Матфея и Иоанна. Что касается Марка,

то он, как и Лука, упоминает об этом «вскользь, небрежно, одним росчерком

пера, как будто он устал фантазировать или стыдится этой истории»[55].

Пейн пытается найти корни сказания о воскресении Христа. Он пишет,

что такую историю всегда может создать усталое воображение, а легковерие

может принять ее за действительность. Истории такого рода вообще имеют

своим источником насильственную смерть или казнь невинно осужденных. «В

истории явления Христа причудливо смешивается естественное и невозможное,

что всегда отличает легенду от фактов»[56].

Такое понимание Пейном христианской религии отличается от наивного

рационализма английских и немецких деистов.

Пейн приходит к выводу, который звучит как приговор библейским

сказаниям: «Невероятные противоречия, содержащиеся в Ветхом и Новом

заветах, ставят их в положение человека, который присягал бы за и

против»[57].

У Пейна, по-видимому, были какие-то мысли о социальной сущности

раннего христианства. Он рассматривает раннее христианство как движение,

направленное против римского господства и иудейских священников. «Не

исключено также, — пишет Пейн, — что Иисус Христос намеревался освободить

еврейский народ от римской зависимости. Так или иначе, доблестный

реформатор и революционер лишился жизни»[58]. В другом месте Пейн говорит о

демократическом происхождении основателей трех великих религий, и между

строк его можно прочитать мысль о том, что именно в народной массе

зарождались идеи о «спасителях», имена которых пользовались «самой широкой

известностью». Эти лица, пишет Пейн, «были самого темного происхождения:

Моисей был подкидыш, Иисус Христос родился в хлеве, а Магомет был

погонщиком ослов»[59].

Сильной стороной антирелигиозных трудов Пейна является критика

этической стороны Библии. Религиозные учения о морали и церковная опека над

нравственностью были для Пейна неприемлемы.

В резкой форме Пейн показывает бесчеловечный характер библейской

морали. Вот некоторые высказывания Пейна о библейской морали: «Когда мы

читаем непристойные историйки, описания сладострастных похождений, жестоких

и мучительных наказаний, неутомимой мстительности, которыми заполнено более

половины Библии, нам скорее следовало бы назвать ее словом демона, а не

словом божьим. Это история безнравственности и злобы, послужившая

развращению и озверению человечества. Что касается меня, я ненавижу ее,

как ненавижу все жестокое»[60]; «Чтобы без ужаса и отвращения читать

Библию, мы должны подавить все, что есть только в человеческом сердце

нежного, чувствительного и милосердного. Если бы у меня не было других

доказательств ложности Библии, этого одного было бы достаточно, чтобы

определить мой выбор»[61]; «Библия рисует характер Моисея таким ужасным,

какой только можно себе представить. Если эти рассказы верны, то он был

негодяем, который первым начал вести войны из соображений или под предлогом

религии; под этой личиной или в подобном ослеплении он совершал

беспрецедентные в истории народов зверства»[62]; «Люди вообще не

представляют себе той безнравственности, которой пронизано это мнимое слово

божие. Погрязнув в предрассудках, они принимают на веру, что Библия истинна

и хороша. Они не допускают сомнения в ней. Они привносят выработанные ими

самими идеи милосердия всемогущего в книгу, которая, как их учат, написана

его властью. Боже! а ведь Библия совсем не то; она — книга лжи,

безнравственности и кощунства»[63]; «Чему учит нас Библия? Разбою,

жестокости и убийству. Чему учит нас

[Новый] Завет? Верить, что всемогущий растлил обрученную женщину, и

вера в это прелюбодеяние именуется верой в бога»[64].

В критике библейской морали Пейн не сумел преодолеть

идеалистического подхода к объяснению общественных явлений. В основу

войн, гонений, страданий и мучений, наполняющих историю человечества.

Пейн кладет религию «откровения», библейский обман.

В духе просветительства XVIII в. Пейн говорит о необходимости

приобретать знания, содействовать счастью людей, проявлять добродетель и т.

п. Все эти начала, по его мнению, и лежат в основе «религии гуманности». В

исповедании этой религии и состоит, по Пейну, «истинное служение богу».

Пейн нанес сильнейший удар по авторитету священного писания. Он сам

дал глубокую оценку своему труду. В конце первой части «Века разума» он

писал: «Итак, я прошел через всю Библию, как человек с топором проходит

лес, валя деревья. Вот они лежат, а попы, если смогут, пусть взрастят их

снова. Они могут, вероятно, воткнуть их в землю, но никогда не заставят их

расти»[65].

Глава 2. Социально-политические взгляды Т. Пейна.

2.1 Общество и государство.

В работе Пейна «Здравый смысл» автор стремился доказать, что разрыв с

Англией – историческая необходимость, подготовленная всем экономическим и

политическим развитием колоний. Связь Англии и Америки, писал Пейн,

является в настоящее время «вынужденной и противоестественной», поскольку

они «принадлежат разным системам». Этот политический вывод явился

результатом его философских размышлений о природе государства, а также

критического анализа конституционной монархии, которая многими английскими

и американскими идеологами того времени признавалась в качестве образцового

государственного строя.

Согласно Пейну, основным принципом в определении социальной структуры

является разграничение понятий «общество» и «государство». Общество – это

изначальное, естественное состояние, в котором пребывают люди, вынужденные

в борьбе за существование искать друг у друга помощи и взаимной поддержки.

Государство же – это производное, вторичное по отношению к обществу. Оно

возникает на той ступени развития общества, когда «чувства долга и

привязанности начнут ослабевать»[66]. Следовательно, функция государства

представляется негативно охранительной, сводящейся к защите людей от

посягательств на их свободу и безопасность. «Общество в любом своем

состоянии есть благо, правительство же и самое лучшее – есть лишь

необходимое зло…»,- писал Пейн[67]. Единственно согласующееся с интересами

общества и законом природы он считал республиканскую форму государственного

управления. Выборность и частая смена представителей власти, говорил Пейн,

«установит общность интересов у всех частей общества, люди будут взаимно и

естественно поддерживать друг друга; и от этого (а не от … короля) зависит

сила государственного управления и счастье управляемых[68].

Концепция Пейна была направлена против конституционной монархии

пресловутого «равенства сил», за которое Монтескье так восхвалял британскую

систему. Прямым вызовом поклонникам английской конституционной монархии

звучали слова Пейна о том, что Англия – это «дом, расколотый семейной

ссорой», ключ от двери которого отдан королю[69]. Сама

противоестественность такого государственного устройства, когда рядом

сосуществуют наследственные монархические учреждения в лице короля и палаты

пэров и республиканские в лице палаты общин, по мнению Пейна, служат в

качестве достаточного основания для того, чтобы считать английскую

конституцию, освящающую подобное положение вещей, «чистым абсурдом»[70].

Часть американских современников Пейна (в основном тори) расценивала этот

вывод как святотатство, как посягательство на высочайшее достижение

политической мысли, обоснованной философским авторитетом Дж. Локка. Пейн

доказывал, что преклонение перед английской конституцией и английской

системой правления является ничем ни оправданным пристрастием к формам и

традициям монархического государства, в общем, чуждым американцам, большая

часть которых бежала в свое время от его отнюдь не «нежных материнских

объятий»[71].

Пейн был первым из американских публицистов, употребившим выражение

«Соединенные Штаты Америки» в значении федерации и союза больших колоний

Англии в Северной Америке. Будучи убежденным республиканцем, он выступал

против государства-левиафана и в своих памфлетах периода войны за

независимость неоднократно возвращался к этому вопросу. Пейн видел

необходимость политической власти государства, но предупреждал против

усиления его авторитета и угрозы тирании со стороны этого искусственно

созданного института. В «Американских кризисах» были впервые сформулированы

некоторые из общественно-политических взглядов Пейна и, в частности, вопрос

о национальном суверенитете и самоуправлении штатов, а также о союзе их в

системе единого государства[72].

Пейн утверждал, что самоуправление отдельных штатов – бывших колоний

Англии является необходимым условием демократического развития страны в

целом. Каждый штат может и должен решать вопросы своей внутренней жизни в

соответствии с требованиями и характером местных условий, с учетом

особенностей состава населения, экономических, социальных, политических и

религиозных традиций.

Принципы местного самоуправления, считал Пейн, не противоречат

функциям центральной формы правления, защищающей интересы всех штатов в

совокупности, т.к. если дела каждого штата носят локальный характер и

ограничены пределами его границ, то суверенитет всей страны в целом, ее

национальная независимость, находит выражение в союзе штатов, или

«соединенных штатах».

Только в таком качестве, писал Пейн, Америка может выступать в

международной политике и торговле только такого рода союз, утверждал он,

может «дать нам авторитет за границей и безопасность дома»[73].

В 1791-1792 гг. им была написана одна из самых блестящих его

публицистических работ – «Права человека.

В «Правах человека» представлена в наиболее полном виде социальные

взгляды Пейна. Непосредственным поводом к написанию работы послужил трактат

английского публициста Э. Берка «Размышления о революции во Франции»

(1790), основные идеи которого разделялись всеми.

В своем труде Пейн должен был вновь обратиться к вопросу о

происхождении и задачах государственной власти, поскольку его оппонент

акцентировал внимание именно на этом положении, представив доводы в защиту

наследственного принципа правления. Согласно Берку, народ, когда-либо

заключивший договор с государственной властью, должен до скончания веков

сохранять его в силе, завещав исполнять это обязательство и своим потомкам.

Реакционный писатель, каковым был Берк, имел своей целью оправдать

конституционную монархию и доказать, что народ не имеет права избирать

правителей, выступать против них, а также определять форму правления. Пейн

подверг критике спекуляции Берка, подводившего под договорную теорию

юридическую основу. Он доказал, что заявление Берка о «вечном договоре»

абсурдно с логической точки зрения и совершенно не оправдано с точки зрения

естественного права, от которого человек отнюдь не отказывается, вступая в

гражданское общество. «Тщеславное притязание на то, чтобы управлять и за

гробом, - самая смешная и дерзкая из всех форм тирании, - писал Пейн. –

Человек не имеет права собственности на другого человека; подобным образом

ни одно поколение не имеет права собственности на последующие

поколения»[74]. Пейн считал, что общественный договор должен поддерживаться

каждым поколением людей, ибо в противном случае он теряет свою законную

силу.

Пейн внес свой вклад в договорную теорию государства. Он был одним из

тех революционных идеологов XVIII в., которые обосновывали идею о народе

как суверенном носителе власти. Государство, подчеркивал он, не есть

результат договора между управляющими и управляемыми, - оно «либо возникает

из народа, либо утверждается над народом». В первом случае суверенитет

остается за народом, во втором – власть становится тиранической и подлежит

упразднению.

2.2 Независимость.

Совершенно очевидно, что Пейн был далек от понимания движущих сил

государства. Но положения своей естественно-направленной социальной теории

Пейн последовательно доводил до политических выводов. Он говорил, что в тех

случаях, когда государственная власть вступает в противоречие с интересами

общества, народ вправе изменить или ликвидировать ее. В этом – выражение

суверенности народа и его естественного права на революцию. Оценивая

положение дел в Америке, Пейн вплотную подводил читателя к мысли, что

осуществление права на революцию против английской короны –в данном случае

необходимость.

«Здравый смысл» представлял собой попытку конкретно-исторического

рассмотрения общественно-политических проблем, перед которыми стояли

колонии в предреволюционный период. Пейну удалось показать в своей работе

как естественно-правовые, так и экономические причины революции в Америке.

На основе анализа экономического состояния колоний он приходит к выводу,

что «в системе британской политики Америка играет лишь второразрядную роль»

и что «Англия сообразуется с благом нашей страны не больше, чем это

отвечает ее собственным замыслам»[75].

Таким образом, Пейн вскрыл сущность самого конфликта и причины,

породившие американскую революцию: противоречия между экономическим

развитием колоний и тормозящей это развитие политикой метрополии, которая

отражала интересы своей буржуазии. Дальнейшая связь колоний с Англией,

подчинение системе опеки, которую Лондон установил в Америке, принесут лишь

ущерб экономическому развитию колоний, говорил Пейн. Он напринимал

рассуждения тех политиков, которые полагали, якобы сила колоний – в Англии,

и утверждал, что торговля с другими странами Европы будет служить большей

защитой для колоний, нежели подобная опека.

Памфлет Пейна сыграл огромную роль в подготовке принятия

общественным мнением идеи независимости. Большинство американцев, прочитав

памфлет, убедились, что английская система не соответствует интересам

развития колоний и что верность королю и британской конституции – это не

более, как анахронизм. Памфлет нанес удар по монархическим традициям,

Страницы: 1, 2, 3, 4