Россия 18-19 вв. глазами иностранцев

характерис-

тику “похитительнице престола”. Она умна, хитра, хорошо

разбрается в поли-

тике, умеет привлекать людей, честолюбва, что толкает её к

достижению тех

целей, которые она перед собой поставила.

Рюльер очень хорошо показывает, и это надо

отнести на счёт ума и

наблюдательности автора, что ни отрицательные черты императора,

ни поло-

жительные – Екатерины сами по себе не являлись залогом успеха

столь быст-

рого и бескровного переворота, если бы не были нарушены основные

направ-

ления русской политики, попрано национальное достоинство

страны. Пётр

Третий, русский император, открыто пытался стать “вассалом”

прусского ко-

роля Фридриха Второго, с которым в тот момент воевала Россия.

Император

потребовал прекратить войну с Пруссией и начать – с Данией,

бывшей союз-

ницей. Русская армия была послана на помощь Фридриху. Попытка

введения

для русского законодательства прусских законов, огромный

приток немцев,

которые, как при Бироне, получали государственные посты,

издевательство

над русской культурой, языком и религией и, наконец , открытое

недовольст-

во народа – вот основные причины успеха переворота 1762 года.

В общем надо признать, что, несмотря на всю

направленность записок,

а подчас и тенденциозность, они, безусловно, являются

интереснейшим па-

мятником истории быта и нравов определённого круга русского

общества

60-х годов 18 века. Записки также любопытны как превосходный

памятник

той историко-политической литературы, которая выпускалась по

случаю ка-

ких-либо экстраординарных событий при королевских дворах

Европы. Как

видим, благодаря Рюльеру, секретарю французского посла барона

Брейтеля,

Россия также не избежала этой участи.

Одним из наиболее интересных источников по истории

России 18 века

являются “Записки графа Сегюра” (1753 – 1830). В России он

прожил около

4 лет – с 1785 по 1789 годы. Его записи, документы и докладные

записки о пребывании в этой стране послужили лучшей и самой яркой

частью обширных мемуаров французского посла.

“Записки” графа Сегюра открываются рассказом о приезде

в империю.

Свои первые впечатления о России он связывает с Петербургом. Сегюр

отме-

чает “гений” Петра, благодаря которому возник город: “Под серым

небом,

несмотря на стужу… повсюду можно было видеть следы силы власти

и па-

мятники Петра Великого…Я был приятно поражён, когда в местах, где

неког-

да были одни лишь обширные, бесплодные и смрадные болота, увидел

краси-

вые здания города, основанного Петром и сделавшегося менее чем в

сто лет

одним из богатейших, замечательнейших городов в Европе ”. По

приезде в

Петербург Сегюр детально занимается с русским двором и со своими

колле-

гами – послами европейских держав. В чём видит свою основную

цель, глав-

ную задачу молодой блестящий посол короля Франции? Перед ним –

очень

нелегкая задача – наладить взаимоотношения между его страной и

Россией.

Для Франции это чрезычайно важно.

Во многом благодаря стараниям Сегюра был заключён

русско-французс-

кий торговый договор 1787 года. Франция получала возможность

торговать на

тех же условиях, что и англичане, а русские товары освобождались

от тяжёлых

пошлин в Марселе. Именно этим дипломатическим и политическим целям

и за-

дачам, разрешению их в спорах и контактах с русской

дипломатией и госу-

деятелями и посвящены мемуары Сегюра. Но не только им.

Одновременно це-

лая галерея современников Сегюра проходит перед нами. Картины

быта, нра-

вов, описание путешествий императорского двора к южным пределам

страны

и даже изображение природных ландшафтов содержится в книге. И

всё-таки,

пожалуй, наиболее рельефны и интересны у Сегюра портреты его

знаменитых

современников. Это прежде всего зарисовки характеров выдающихся

личнос-

тей, которых он хорошо знал и с которыми он сталкивался на

протяжении все-

го пребывания в России. Речь идёт о Екатерине Второй и

Потёмкине. Сегюр

наблюдал обоих и на дипломатических приёмах, и при решении

государствен-

ных дел, и в домашней обстановке. Наблюдений было много, и

самых разно-

образных. Он подметил некоторые особенности характеров Екатерины

и По-

тёмкина и пишет о них с известной долей иронии и даже

предубеждения, что,

впрочем, естественно для иностранца, француза, дипломата,

представляющего

в России недружественную державу. И тем не менее в “Записках”

находим

очень интересные, живые, полнокровные изображения. Так, он

отмечает боль-

шой государственный ум Екатерины Второй, её энергию, волю,

самообладание,

чувство такта и меры. Для Сегюра она – образец политического

деятеля. Екате-

рина решительно, чётко ставит цель и стремится к её достижению,

много и пло-

дотворно работает, пытается контролировать своих министров. Она

стремится

к созданию “хороших” законов для населения огромной страны,

пытается обе-

зопасить её от внешних врагов, ревностно относится к защите её

интересов на

международной арене.

Конечно, в описании попадается несколько слащавых

характеристик им-

ператрицы. Их можно отнести и на счёт комплиментов опытного

царедворца,

светского человека и дипломата, а также на счёт общего понимания

идеальных

отношений между “добрым” монархом и его “простым” народом. Но

иногда по-

добная идиллия нарушается как по воле автора, так и в силу

объективной исто-рической действительности. Описание того, что ”

её (Екатерины) управление

было покойное и мягкое”, вдруг прорывается рассказом о восстании

Емельяна

Пугачёва, а затем убийстве несчастного Ивана Пятого, главного

соперника им-

ператрицы, обречённого на пожизненное заключение в крепости.

Впрочем, не-

которые отрицательные черты Екатерины Второй не укрылись от

наблюдатель-

ности французского посла. Это гипертрофированное тщеславие,

”беспредель-

ное” честолюбие, сухость и рационализм, переходящие в безбрежный

эгоизм.

Эти черты, так точно подмеченные и откровенно описанные, дополняют

порт-

рет Екатерины Второй и совпадают с тем, что отмечают другие

современники

при характеристике этого выдающегося государственного деятеля

своего вре-

мени и незаурядной личности.

Автор ”Записок” стеснён в меньшей степени условностями

при изобра-

жении Потёмкина. Этот портрет получился, пожалуй, не менее

жизнен, чем

портрет Екатерины. Сегюр рисует его сочными красками. “Светлейший

князь”

предстаёт перед нами со всеми достоинствами и недостатками. Он

умён, энер-

гичен, деятелен, но иногда он ленив, тщеславен, апатичен.

Сегюр пытается

дать понять читателю, что он был со “светлейшим” на дружеской

ноге. Воз-

можно. Правда, сквозь известную лёгкую фамильярность при

изображении По-

темкина проглядывают определённые боязнь и страх, а также

зависимость от

решений всесильного фаворита. Но это и понятно. Потёмкин был

всемогущ.

Что можно сказать о социальной и политической

направленности ”Запи-сок ”? Увлечение модной философией эпохи

Просвещения, чтение трудов эн-

циклопедистов, восторженное отношение к такому понятию, как

“свобода”, на-

конец, личное участие в войне за незавмсимость в Америке,

казалось бы, даёт

заранее ответ на вопрос, как Сегюр мог оценить то, что видел в

России, каких

вообще классовых позиций он придерживался. В самом деле,

французский по-

сол превосходно знает, что такое крепостное право в России. Сегюр

видел ни-

щету и разорение народа, который находился под “милостивым

правлением”

“матушки-государыни”. Более того, из-под его пера срываются

точные, превос-

ходные описания социальных контрастов. Вот что Сегюр пишет о

путешествии

Екатерины на юг в 1788 году: “ Бедные поселяне с заиндевевшими

бородами,

несмотря на холод, толпами собирались и окружали маленькие дворцы,

как бы волшебною силою воздвигнутые посреди их хижин, дворцы,

в которых весё-

лая свита императрицы ” пировала, сидя за “раскошными

столами”. Картина

контрастов, объективность художественного образа чрезвычайно

правдивы и

убедительны. И всё же в “Записках” нигде и никогда мы не найдём

осуждения

того строя, который господствовал в России. Нигде и никогда

автор не будет

критиковать абсолютизм и феодализм в России. И в политике, и в

литературе

Сегюр, несмотря на свой либерализм и внешнее преклонение перед

свободой,

полностью поддерживает общество социального неравенства, ради

которого он

деятельно и так верно служит французским монархам Людовику

Шестнадцато-

му, Наполеону Бонапарту и Людовику Восемнадцатому.

Особым видом “записок иностранцев” можно полагать

дорожные днев-

ники наших “учёных немцев” – петербургских академиков –

П.С.Палласа, С.-Г.

Гмелина, И.П.Фалька. В качестве специалистов они были приглашены

на рабо-

ту в Россию. Учёные участвовали в ряде академических экспедиций в

европейс-

кую и азиатскую части страны. Сбор и систематика данных о

природе, населе-

нии, достопримечательностях принесли превосходные результаты и

внесли не-

оценимый вклад в мировую науку. Достаточно сослаться на появление

первых в мире работ, посвящённых флоре и фауне всей России и

отдельно – её огром-

ного региона – Сибири. Совершенно уникальны дорожные дневники

академи-

ков, содержащие описание “естественной истории”.

Пётр Симон Паллас (1741- 1811) в 70-80-е годы 18

века опубликовал

свой труд “Путешествие по разным провинциям Российского

государства”. В

1768 году он возглавил одну из академических экспедиций. В её

состав входили

и русские учёные Н.П.Соколов, В.Ф.Зуев, Н.П.Рычков. Были

обследованы

Среднее и Нижнее Поволжье, Заволжье, Урал, Зауралье, Алтай,

Западная Си-

бирь, юг Восточной Сибири и Забайкалье. Кроме того, в некоторые

районы вы-

езжали отдельные члены экспедиции: Н.П.Соколов – в Восточную

Сибирь,

В.Ф.Зуев – в район низовий Оби и побережья Северного

Ледовитого Океана,

Н.П.Рычков – в Казанскую губернию. Успех экспедиции превзошёл все

ожида-

ния. Материалы, наблюдения и исследования учёных явились

огромным вкла-

дом в мировую науку. Они не потеряли своё значение и в настоящее

время, так

как позволяют установить эволюцию природных ландшафтов, флоры и

фауны

Европейской и Азиатской России за последние 200 лет.

Результатом экспедиции, окончившейся 30 июля 1774

года, были много-

численные сочинения по ботанике, зоологии, но прежде всего

географии. Они

были опубликованы на латинском, немецком и русском языках в

Петербурге и

Лейпциге. Богатейшие собрания по флоре и фауне, палеонтологии

и этногра-

фии вошли в фонд Академической Кунсткамеры.

Знание, трудолюбие и талант исследователя во многом

способствовали

научной карьере Палласа. В 1777 году он был назначен членом

топографичес-

кого отдела Российской Империи, в 1782 – коллегии советником, в

1787 – исто-

риографом Адмиралтейской коллегии. Но Паллас не стал кабинетным

учёным.

В первой половине 90-х годов он изучает климат Южной России. В

1796 году

совершает поездку в Крым, в Симферополь. В результате появляются

его исс-

ледования, посвящённые климатологии юга Европейской России. В

1810 году

Паллас вернулся в Берлин, где вскоре скончался.

Яркий представитель науки эпохи Просвещения, Паллас

был разносто-

ронним учёным, эрудитом, знатоком и специалистом в ряде

естественных и да-

же гуманитарных знаний. Многие открытия Палласа опережали

современное

ему состояние науки. Он открыл множество новых видов

млекопитающих, рыб,

птиц, насекомых, растений; исследовал останки вымерших животных:

мамонта,

буйвола, волосатого носорога. В области теории науки Паллас

высказал ряд

идей эволюции органического мира, впервые дал целостное

изображение систе-

матики животного мира в виде родословной древа; первый отметил

следы древ-

нейшего уровня Каспийского моря, определил его старые границы.

Наконец, нельзя не отметить его постоянный интерес к “ небесной

природе ”, к “ косми-

ческим посланцам” – метеоритам. Один из редких железокаменных

метеоритов

даже получил название “Палласово железо” , палласит, в честь

учёного.

Описание пути по Восточной Сибири и Забайкалью

начинается с повест-

вования о Красноярске. Учёный приводит данныё о местоположении

города,

его климате, топографии, торговле, ремесле. Характерная

особенность, по мне-

нию путешественника – это интенсивная торговля с Востоком и

исключитель-

ное плодородие почв и дешевизна сельскохозяйственных продуктов:

“Ни в ко-

торой части сего государства земные продукты так дёшевы не

находятся, как

здесь. Едва можно поверить, если скажу, что как я туда приехал,

в городе ржа-

ной муки пуд по две копейки и по пяти денег (2,5 копейки),

пшеничной же по 4 копейки с деньгою (4,5 копейки)…мясо - от 15

до 25 копеек за пуд…”. Очень

много Паллас приводит данных о посевах, урожае, распашке целины и

т.д. Цель

своих столь подробных рассказов учёный видит в желании “

показать, сколь благополучен в плодородной сей стране крестьянин

”. Особое внимание уделя-

ет учёный флоре и фауне Красноярского Края и его промышленному

освоению.

Дальнейший путь экспедиции шёл из Красноярска на Канский острог

и далее в Иркутск.

Мемуары, записки иностранцев о России 18 века очень

разнообразны и

по содержанию – фактология, направленность, - и по жанру – форма,

методика

подачи материала. Но в этом разнообразии предметного описания и

плюрализ-

ма мнений – их значение и ценность. Восполняя, дополняя, а подчас

даже оспа-

ривая друг друга, записки дают возможность увидеть тот образ

России 18 века,

который складывается у иностранцев, очевидцев происходящих

грандиозных перемен в великой стране, в истории великого народа.

Если бы зарубежные читатели знакомились с Россией

по произведени-

ям такого рода, как “ Записки о России ” маркиза де Кюстина,

написанные в

1839 году, лик её был бы поистине ужасен. Вместе с тем в ряду

книг о России

это произведение – явление уникальное. И прежде всего потому, что

оно напи-

сано очень талантливо, страстно, искренне. Тот, кто нникогда не

жил в России,

не знает её литературу, искусство, историю, прочитав “Записки”,

легко уверует,

что рассказанное маркизом де Кюстином – правда , – такова сила

его негодую-

щего слова. “ Мне казалось, что, говоря правду о России, я

совершу нечто но-

вое и смелое. До сих пор страх и заинтересованность диктовали

преувеличен-

ные похвалы, ненависть пускала в свет клевету; я же не боюсь ни

той, ни дру-

гой крайности”, – писал Кюстин.

И так, он стремился быть объективным, сохраняя

честь и честность пи-

сателя; в этом он видел свой долг, о чём сказано в одном из его

писем : “…Но покоряясь своему долгу, я уважал,– надеюсь, по

крайней мере , – все приличия,

ибо я утверждаю, что есть способ высказывания суровых истин:

этот способ

состоит в том, чтобы говорить по убеждению, не поддаваясь

внушениям тще-

славия…Сверх того, так как я многим восхищался в России, я должен

был к мо-им описаниям прибавить много похвал…Русские не будут

удовлетворены; бы-

вает ли когда удовлетворено самолюбие? Однако никто более меня

не был по-

ражён величием их нации и её политическим значением. Великие

судьбы этого

народа, последнего пришельца на старом мировом театре, занимали

меня во всё время пребывания среди него:– В массе русские

показались мне великими, да-

же в своих самых отталкивающих пороках; в отдельности они мне

показались

привлекательными, у народа я нашёл интересный характер; эти

лестные истины мне кажется, должны достойно уравновесить

другие, менее приятные. Но до сих пор большая часть

путешественников относилась к русским, как к избало-ванным детям”.

Кюстин считал, что нелицеприятность и искренность

его описаний да-

ют ему право на критику. ” Они ( т.е.”русские” ) – пишет

автор – не увидят,

cколько кроется деликатного восхищения в моей явной критике

,сколько сожа-

ления и, в известных случаях, симпатий – в моих самых суровых

замечаниях”.

Но у русского читателя книга может вызвать

раздражение, гнев, едва

ли не ярость. Словно автор её -аристократ 19 века, потомок

гильотинированных роялистов, человек надменного и язвительного ума

– находится рядом и со злой убежденностью излагает свои нередко

обидные для нас наблюдения, делает

ет выводы, которые звучат, как приговор и вызывают

ожесточенное желание оспорить их. Скорее всего, это происходит

оттого, что в каждой строке жива личность самого Кюстина,

который в “Записках” остался самим собой, не ста-

рался никому угодить, не боялся быть субъективным.

Впрочем, кому-то эта книга понравится. Независимость и

смелость суж-

дений, афористичность, пародоксальность самого образа мышления,

свободно-го, раскованного – всё это не может не доставить

интелектуального наслажде-ния.

Что прежде всего поражает в этой книге? Ну конечно,

невероятное для человека такого блистательного ума непонимание

русской жизни. Его воспри-

тие России во многом подобно восприятию человека, который,

поставив себе

целью узнать, что за жизнь протекает в доме с уродливым фасадом,

рассматри-

вает только фасад, с дотошностью лица заинтересованного отмечая

все его изъ-

яны, дисгармонию пропорций и прочее. Конечно, путешественник

был волен

начать изучение страны с Петропавловской крепости, куда он

отправился в пер-

вый же день по приезде и куда его не пустили, так что он был

вынужден огра-

ничиться посещением собора, где погребены члены императорской

фамилии.

Но вот к какому столь смелому и многое в себе таящему выводу он

приходит:

“ Мы, люди Запада, революционные роялисты, видим в

государственном арес-

танте в Петербурге только невинную жертву, русские же в нём видят

осуждён-ного преступника. Вот до чего доводит политическое

идолопоклонство”.

Уже в этом, далеко не самом резком его высказывании,

проглядывается

абсолютное непонимание особенностей, характера русского человека

19 века, –

во всяком случае верующего, – сострадательное, жалостливое

отношение к лю-

бому арестанту, христианская потребность увидеть в нём именно

невинную

жертву, поделиться с ним последним куском хлеба и помолиться за

него Богу.

Правда о России, которую открывает Кюстин западному

читателю, – не вся правда.

Кюстин приложил к русской жизни критерии,

сформированные во мно-

гом противоположной ей французской жизнью с её культом

комфорта, изя-

щества, галантности, свободы. Результат получился

курьёзный: настоящая ошибка двух мирочувствий. Отправляясь в

Россию, он заранее был готов уви-

деть страну дикую, варварскую, насильственно цивилизованную злым

гением

Петра, восточную деспотию, которая ещё находится на стадии

завоевательных

войн и живёт воспоминаниями о набегах, увидеть нацию, которой

чужд “ мо-

ральный элемент”. Не потому ли, ничуть не стесняясь, он пишет, что

“северные варвары” ему “приятнее южных обезьян”, что русские –

“почти люди”, но что

они – “грязные, как лапландцы, невежественные, как дикари”.

Цитаты можно продолжить, но и без того очевидно, что

Кюстин ничего

не понял в том, что составляло душу и сердце русской жизни,

поэтому русские

для него – вместилище всех пороков, хотя внешне “прекрасны как

ангелы”. На-

род в целом дик, необуздан, быт его ужасен – невозможно войти в

избу без то-

го, чтобы не унести с собой “живые сувениры”. Даже восхищаясь

ловкостью и удалью русских извозчиков, он не без сарказма

замечает, что вежливо простив-

шись, они не преминут тут же, за спиной, что-нибудь да украсть.

Масштабы страны, беспредельность её равнинных

пространств, приро-

да, образ правления и жизнь народа - всё непривычно взору

европейца,всё разд-

ражает,внушает почти истерический страх.Но больше всего поражает

Кюстина

полное отсутствие свободы, которое, по его утверждению, является

наивысшей

ценностью человеческой цивилизации. “Где нет свободы, там нет

души и прав-ды” – пишет он. Не находя даже зачатков свободы, он

проникается отвращени-

ем ко всей стране. Мысль о рабстве, в которое она погружена,

постоянно омра-

чает его восприятие. Даже видя дамскую шляпку или перчатки,

он невольно

подсчитывает, сколько это могло стоить человеческих душ.

Петербург он вос-

принимает прежде всего как оплот деспотизма, город, построенный

на костях

рабов. “ Здесь движутся, дышат только с позволения или по

приказу, поэтому

всё мрачно и имеет принуждённый вид; молчание царит в жизни и

парализует

её!” Архитектура северной столицы, как и всё, что сотворено

железной волей

Петра, для Кюстина – жалкое и почти уродливое подражание античным

и иным

образцам, абсолютно неуместное в этом страшном климате, да и

сам климат –

сообщник тирании.

Вот как он описывает архитектуру города: “…Напротив

дворца громад-

ная аркада прорезает полукруг строений античного образца; она

служит выхо-

дом с площади и ведёт на Морскую улицу; над этим громадным

сводом тор-

жественно возвышается колесница, запряжённая шестью бронзовыми

лошадь-

ми в ряд и управляемая какою-то аллегорической или исторической

фигурой. Не думаю, чтобы в другой стране можно было видеть что-

нибудь столь же без-вкусное, как эти колоссальные

ворота,открывающиеся под домом, с примыкаю-

щими к ним с боков жилищами, мещанское соседство которых не

мешает счи-

тать их триумфальной аркой, благодаря монументальным претензиям

русских

архитекторов. Я подошёл бы нехотя посмотреть вблизи этих

позолоченных ло-

шадей, статую и колесницу; но если даже они хорошо сделаны, в

чём я сомне-

ваюсь, они так плохо поставлены, что я не мог бы ими любоваться.

В памятни-

ках прежде всего гармония целого побуждает любопытного изучать

подробнос-

ти. Тонкость исполнения ничего не значит без красоты

замысла;впрочем, в про-

изведениях русского искусства одинаково отсутствуют и та, и

другая. До сих

пор это искусство сводится к терпению,оно заключается в подражании

с грехом

пополам, для перенесения к себе без разбора и вкуса, всему,

что изобретено в

других странах. При желании воспроизводить античную архитектуру

следует

дозволять себе только копировать её, да и то в сходном

местоположении. Всё

здесь очень жалко, хотя и колоссально, так как в архитектуре

величие создаётся

не размерами страны, а строгостью стиля. Меня крайне удивляет

здесь прист-

растие к воздушным сооружениям. При таком суровом климате – к чему

порти-

ки, аркады, колоннады, перистили Афин и Рима? ” “ Скульптура под

открытым

небом производит на меня здесь впечатление экзотических

растений, которые

нужно убирать каждую осень; эта ложная роскошь менее всего

подходит к при-

вычкам и духу народа, к его почве и климату. В стране, где

бывает иногда 80

градусов разницы между зимней и летней температурой, нужно было

бы отка-

заться от архитектуры тёплого климата. Но русские привыкли даже с

природой

обращаться, как с рабом, и ни во что не ставить время. Упрямые

подражатели, они принимают своё тщеславие за гений и думают, что

призваны воспроизвести

у себя сразу и в большом размере памятники всего мира. Этот

город, в котором

императрица Екатерина (sic) дала праздник, был тоже чудом; он

был так же

долговечен, как хлопья снега, эти розы Сибири ” “Всё, что я до

сих пор усмот-рел в созданиях русских правителей, – не любовь к

искусству, а самолюбие че-

ловека ”.

По мнению Кюстина, в отсутствии в России свободы и

заключается опас-

ность её для Европы, Франции, чьё поражение в войне 1812 года

ещё столь па-

мятно. Нищий, приниженный народ – жертва имперских амбиций её

самодер-

жавных властителей – смотрит, как кажется Кюстину, со скифской

жадностью

на Запад. Угнетённый, всегда мечтает поработить других…

Сердце России – Москва – поражает путешественника. “

Знаете ли вы, что такое кремлёвские стены? – вопрошает он .

– Слово “ стены ” даёт вам

представление о вещи слишком обыкновенной, слишком жалкой, что

вводит

вас в заблуждение; стены Кремля – это горная цепь. Это цитадель,

построенная

на рубеже Европы и Азии, в сравнении с обыкновенными укреплениями

то же,

что Альпы в сравнении с нашими холмами: Кремль – Монблан

крепостей.Если

бы гигант, зовущийся русской империей, имел бы сердце, я

сказал бы, что

Кремль – сердце этого чудовища, он – голова его”.

Однако, узнав, что Николай Первый предполагает

перестроить кое-что в

Кремле, чтобы сделать своё жилище там удобнее, Кюстин пишет с

возмущени-

ем: “ Но спросили ли вы себя, не испортит ли это улучшение

единственный в

мире ensemble старинных зданий священной крепости?” И далее: “И

я,пришед-

ший в Кремль, чтобы увидеть порчу этого исторического чуда, я

присутствую

при нечестивом деле, не смея испустить ни одного скорбного вопля,

не требуя

во имя истории, во имя искусства и вкуса сохранения старых

памятников,обре-

чённых на исчезновение под скороспелыми измышлениями современной

архи-

тектуры…”

Тонкий художник, изысканный стилист, Кюстин сгущает

краски, созда-

вая гиперболизический образ России, которому нельзя отказать

в цельности.

Эмоциональные, экспрессивные описания иллюстрируют мысль автора,

его не

волнует “ мелочная ” достоверность, поскольку ему кажется, что

он выражает

глубинную суть явлений. Между тем читаешь книгу и понимаешь:

Кюстин и не

подръозревал, сколь могучая духовная сила зреет в этой, с его

точки зрения, ди-

кой , варварской стране, что близко уже время таких властителей

дум, как Толс-

той, Достоевский. Невольно попадая под обаяние русского человека,

чувствуя в

нём нечто сокрытое для него, Кюстин даже не пытается

разобраться в этом

смутном ощущении, не замечает теплоты братских отношений между

людьми,

- он видит прежде всего лукавого и коварного раба.

Для современного читателя, знающего, что такое

сталинское уравни-

тельное рабство, чтение этой книги – соль на раны, ведь некоторые

пророчества

Кюстина о будущем России сбылись совсем не в 19, а в 20 веке.Надо

было быть

по меньшей мере смелым человеком, чтобы с такой обескураживающей

откро-

венностью высказаться о великой державе, которая и полтора века

назад влияла

на судьбы Европы. Кюстин понимал, что свобода и благоденствие

всего челове-

чества будут возможны, если они будут реализованы в России. Эта

мысль оста-

ётся актуальной и в наши дни.

Из всех многочисленных путешественников –

иностранцев, оставивших

cвои воспоминания о Николаевской России, наибольшее впечатление

и за гра-

ницей, и унас произвёл маркиз де Кюстин. Вдумчивый и тонкий

наблюдатель,

превосходный стилист,он захватывал читателя блеском литературного

таланта,

едкостью остроумия, отточенностью афоризмов, искренностью

тона. Несом-

ненно, во многих случаях он сгущал краски, но это вызывалось

его темпера-

ментом,стремительным и бурным, сильным и на редкость цельным.

Обычно об-

винение его в ненависти к России. Ложность его ясна для

каждого читателя,

внимательного и беспристрастного. В характеристике Кюстина столько

скорби,

сам он пережил за время своего путешествия такой глубокий

внутренний пере-

лом, что о намеренном сгущении красок не может быть и речи. В

его мнимой

ненависти больше любви и настоящего человечного уважения, чем в

казённых

апологиях гречей и других официальных или официозных

патриотов. В этом

отношении его воспоминания напрашиваются сами собой на параллель

со зна-

менитыми письмами Чаадаева.

Такие воспоминания располагают к снисходительности, и

путешественник, вернувшийся к своему очагу, может сказать

о своей стране то, что один остроумный человек говорил о са-

мом себе: “Когда я оцениваю себя, я скромен, но я горд, когда

себя сравниваю”.

При подготовке реферата были использованы публикации:

“РОССИЯ 18 В. ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ”. Л.:1989.

“ЗАПИСКИ О РОССИИ МАРКИЗА ДЕ КЮСТИНА”.

Страницы: 1, 2