Большевики и церковь

пройдет. Надо было подстраховаться. Накануне пленарного голосования

Красницкий и Введенский устроили “совещание еписопов”, на котором строго

потребовали от “архиереев” лишить первосвятителя патриаршего сана.

Лжеепископы пытались все-таки возражать, тогда Красницкий пригрозил: “Кто

сейчас же не подпишет этой резолюции, не выйдет из этой комнаты никуда,

кроме как прямо в тюрьму!” И тогда запуганные “владыки” подписали бумагу

следующего содержания: “По бывшем суждении по делу патр. Тихона собор

епископов пришел к единогласному решению, что патр. Тихон перед совестью

верующих подлежит самой строгой ответственности: лишению сана и звания

патриарха за то, чт он направлял всю силу своего морального и церковного

авторитета на ниспровержение существующего гражданского и общественного

строя нашей жизни, чем подвел под угрозу само бытие Церкви". 54 подписи

удостоверили этот документ, и возглавили список имена лжемитрополитов

Московского Антонина, Киевского Тихона, Харьковского Николая, Петра “всея

Сибири”, лжеархиепископа Рязанского Вениамина. 15 архиереев старого

поставления поставили свои подписи под этим неслыханно позорным документом:

Александр (Надеждин), Александр (Соколов), Алексий (аженов), Алексий

(Замарев), Антонин (Грановский), Артемий (Ильинский), Вениамин

(Муратовский), Виталий (Введенский), Иерофей (Померанцев), Иоанникий

(Нефедов), Корнилий (Попов), Леонид (Скобеев), Мелхиседек (Николаев), Пимен

(Пегов) и Сергий (Корнеев). Под бумагой нет подписей авторов “Меморандума

трех”, поскольку митрополит Сергий (Страгородский) находился в заключении,

архиепископ Серафим (Мещеряков) на заседание не явился, а Евдоким

(Мещерский) опоздал.

Постановление было оглашено на общем пленарном заседании, где и приняли

соответствующую резолюцию: “Так как Патриарх Тихон вместо подлинного

служения Христу служил контрреволюции, то собор считает Тихона отступником

от подлинных заветов Христа и предателем Церкви, на основании церковных

канонов сим объявляет его лишенным сана и монашества и возвращенным в

первобытное, мирское положение. Отныне Патриарх Тихон — мирянин Василий

Белавин. Собор признает, что и самое восстановление патриаршества было

актом определенно политическим, контрреволюционным... поэтому собор

отменяет восстановление патриаршества".

4 мая особая комиссия во главе с Петром Блиновым, лжемитрополитом “всея

Сибири” была допущена к узнику. Она вручила ему грамоту о лишении его сана,

на которой Патриарх Тихон написал: “Прочел. Собор меня не вызывал, его

компетенции не знаю и потому законным его решение признать не могу.

Патриарх Тихон, Василий Белавин. 25 апреля / 8 мая 1923 года". Это не

остановило вождей обновленцев, и они спешат известить посланием Восточных

Патриархов, что Патриарх Тихон низложен, и просят “восстановить братское

общение с Русской Церковью”. За особые заслуги в деле церковного

преобразования собор объявил Введенского архиепископом Крутицким, а

Красницкому предложил звание архиепископа Петроградского, но тот решил

стать протопресвитером Русской Церкви. В заключение прошли выборы ВЦС по

принципу пропорционального представительства от фракций: 10 от “Живой

церкви”, 6 от Содац и двух от “Союза возрождения”. Вскоре после лжесобора

Красницкий и Антонин вышли из обновленческого ВЦС. Антонин в знак протеста

сложил с себя и дарованный ему раскольниками титул “митрополита Московского

и всея России”, заявив, что идеологически собор на три четверти был

неприемлем для возрожденцев: “одни голые сословные домогательства,

откровенно поповский материализм всегда был и будет мерзок". Вслед за

Антонином из подчинения ВЦС вышли и верные ему “возрожденцы”. Ознакомившись

с решениями лжесобора, митрополит Антоний (Храповицкий) прислал свой отзыв,

в котором подчеркнул неправомочность собора и его решений. Лжеархиереи

“одобряют безбожников и иудеев, называющих себя русским правительством,—

писал далее митрополит.— Да падут на них все проклятия Божии, изложенные

устами Моисея в 22-й главе Второзакония... Что касается до “лишения сана”

Патриарха Тихона московским сборищем, то таковое лишение имеет не более

силы, чем если бы оно исходило от трех-четырех баб, собравшихся на базаре".

С первых дней ареста Святейшего Патриарха не прекращались злобные и

провокационные выпады в печати против него. Газета “Рабочий край”, обличала

Патриарха как сторонника “царского самодержавия, блюстителя интересов

помещиков и капиталистов”, “Архангельская волна” злобно уверяла, что

гражданин Белавин — первый враг, “поволжских крестьян, кто растравлял их

раны во время тяжелой болезни”. В “Правде” журналист Ольдор оттачивал

остроумие: “Молитвы Патриарха Тихона не дошли до Господа Бога. Они были

перехвачены ГПУ”, да и другие газеты пестрят заголовками: “Тихоновщину надо

обезвредить”, “Тихон Кровавый”. В кампанию травли Патриарха включились и

обновленцы: Антонин с большой статьей в “Известиях”, лжемитрополит Петр

(Блинов), Введенский, Красницкий, Львов. Все в один голос уличали духовного

отца русского народа в контрреволюционных действиях и требовали

безжалостной кары.

6 апреля “Известия” сообщили о том, что 11 апреля 1923 г., в Пасхальную

среду, в Москве начнется суд над Патриархом Тихоном. На следующий день

объявили о переносе процесса на 24 преля, пытаясь таким образом

психологически давить не только на Патриарха, но и нагнетать обстановку в

среде верующих и духовенства.

Судьба заключенного Патриарха встревожила православных за границей. Еще в

мае 1922 г. при первом известии об аресте Патриарха Тихона, Вселенская

Патриархия издала меморандум в защиту гонимых христиан в Азии и России, в

котором в частности говорилось: “Немедленно убиваются служители Церкви за

то, что отказываются собственноручно отдавать святые иконы и святые чаши

осквернителям религии, привлекается к суду и сам наивысший вождь Русской

Церкви Блаженнейший Патриарх Тихон"

Еще в начале 1923 г. узника перевели из Донского монастыря в тюрьму ГПУ на

Лубянке, где его регулярно допрашивали Тучков и Я. Агранов. Обращение с

ним, по его собственным словам, “не было особенно крутым”: ему предоставили

комнату-камеру, и даже готовили постную пищу, потому что другой он не

вкушал, но мучительными были полная изоляция от паствы и тревога за

Церковь. Патриарх Тихон признал на допросах ошибкой данное им благословение

на созыв Собора в Сремских Карловцах, признал “свою вину перед советской

властью в том, что в 18-м по осень 19-го года издал ряд постановлений

контрреволюционного характера”, согласился с тем, что его послание от 19

января 1918 г.— ответ на издание декрета об отделении Церкви от государства

“заключало в себе анафематствование советской власти и призывало верующих

сплотиться... для отпора всяким покушениям на Церковь и политике советской

власти в отношении Церкви". Агранов настойчиво вел переговоры и уверял

Святейшего Патриарха, что можно улучшить отношение властей к Церкви, если

Патриарх пойдет на определенные уступки. После тридцати восьми дней

тюремного заключения Патриарх снова был переведен в Донской монастырь под

домашний арест. 16 марта 1923 г. Агранов предъявил Патриарху Тихону

постановление, в котором глава Российской Церкви обвинялся по четырем

статьям Уголовного кодекса: призывы к свержению советской власти и

возбуждение масс к сопротивлению законным постановлениям правительства.

Патриарх признал себя виновным в предъявленных ему обвинениях. 16 июня он

обратился в Верховный суд с заявлением: “Будучи воспитан в монархическом

обществе и находясь до самого ареста под влиянием антисоветских лиц, я

действительно был настроен к советской власти враждебно, причем

враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным

действиям, как-то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 г.,

анафематствование в том же году власти и, наконец, воззвание против декрета

об изъятии церковных ценностей в 1922 г. Все мои антисоветские действия за

немногими неточностями изложены в обвинительном заключении Верховного суда.

Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности по

указанным в обвинительном заключении статьям Уголовного кодекса за

антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих поступках против

государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения,

то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду,

что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно

отмежевываюсь как от зарубежной, так и от внутренней монархически-

белогвардейской контрреволюции". 25 июня Патриарх Тихон был освобожден из

заключения.

Заявление Патриарха Тихона в Верховный суд и его освобождеие из-под стражи

вызвало не столько в России, сколько среди эмигрантов, недоумение, смутило

и озадачило одних, обескуражило и даже раздосадовало других. Много было

толков о том, отчего власти пошли на компромисс и не осуществили свой

замысел казнить Патриарха. Говорили о положительном влиянии общественного

мнения Запада, о ноте Керзона, о, разумеется, совершенно несбыточной войне

европейских держав с Советами в отместку за Патриарха. В действительности

ответ однозначен и прост: боязнь непредсказуемых последствий внутри страны:

как бы боль и гнев православных людей, а они и в 1923 г. составляли

решительное большинство населения России, не вылились во что-нибудь более

грозное и опасное, чем протесты мировой общественности и зарубежных

правительств

Не меньше волновал людей и вопрос о том, почему на компромисс пошел сам

Патриарх. В. Н. Львов решил, что Патриарх Тихон собирается, наконец,

поддержать обновленцев, объясняя это тем, что “Тихон — сын псаломщика, а

известно, что дети псаломщиков всегда были в рядах радикальной

общественности". Сам Святейший Патриарх в беседе с англиканским епископом

Бюри, объясняя свои действия, напомнил слова апостола Павла: Имею желание

разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а

оставаться во плоти нужнее для вас (Флп. 1. 23–24). И доавил, что с

радостью принял бы мученическую смерть, но судьба Православной Церкви лежит

на его ответственности

15/28 июня Патриарх обратился к Церкви с посланием, в котором объяснял свою

новую позицию по отношению к советской власти: “Я, конечно, не выдавал себя

за такого поклонника советской власти, как объявляют себя церковные

обновленцы... но зато я и далеко не такой враг ее, каким они меня

выставляют... Со временем многое у нас стало изменяться и выявляться, и

теперь, например, приходится просить советскую власть выступить на защиту

обижаемых русских православных в Холмщине и Гродненщине, где поляки

закрывают православные церкви... Я решительно осуждаю всякое посягательство

на советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и

внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я советской власти не

враг". Через три дня Патриарх издал еще одно послание, в котором говорится,

что тяжелое время переживает Церковь, “появилось много разных групп с

идеями “обновления церковного”... Обновленцы эти, бессознательно или

сознательно, толкают православную Церковь к сектантству, вводят совершенно

ненужные реформы, отступая от канонов православной Церкви. Никакие реформы

из ринятых бывшим собором мы одобрить не можем, за исключением нового

календарного стиля... и новой орфографии в церковных книгах, что и мы

благословляем... Осознав свою провинность перед народом и советской

властью, Я желал бы, чтобы так поступили и те, которые, забыв свой долг

пастыря, вступили в совместные действия с врагами трудового народа —

монархистами и белогвардейцами, и, желая свергнуть советскую власть, не

чуждались даже входить в ряды белых армий... Мы осуждаем теперь такие

действия и заявляем, что “Российская Православная Церковь аполитична и не

желает отныне быть ни “белой”, ни "красной” Церковью. Она должна быть и

будет единою соборною апостольскою Церковью, и всякие попытки, с чьей бы

стороны они ни исходили, ввергнуть Церковь в политическую борьбу, должны

быть отвергнуты и осуждены".

В начале августа в Москве состоялось совещание лжеепископов и

уполномоченных ВЦС, встревоженных уходом былых приверженцев в православную

Церковь или в новые секты, на котором они упразднили ВЦС и образовали новое

учреждение — “синод”. В этот “синод”, чтобы он выглядел более каноничным в

глазах колеблющихся, ввели двенадцать архиереев старого поставления.

Председателем избрали Евдокима, именуемого митрополитом, но подлинным

предводителем раскольников стал Введенский, успевший уже обзавестись

архиерейским саном. Лжесинод объявляет о роспуске “Живой церкви”,

“Церковного возрождения” и Содаца. В обновленческом синоде не сложилось

единого мнения о политике по отношению к православной Церкви, Красницкий,

Львов и сам Евдоким выступали за примирение с “тихоновцами”. В конце

августа евдокимовский синод обнародовал свою точку зрения в послании, где

говорится, что на Патриарха Тихона общественное мнение и религиозная

совесть верующих возложили две вины: одну — в непризнании им нового

государственного строя и советской власти, в чем он открыто покаялся;

вторую — в приведении в полное расстройство всех церковных дел. “Вторая

вина еще по-прежнему лежит на бывшем Патриархе". Несмотря на оскорбительный

тон этого послания, ради спасения заблудших и водворения согласия,

Святейший Патриарх был готов к переговорам с обновленцами об условиях их

возвращения в Церковь.

В это время в Москву из ссылки возвратился епископ Иларион (Троицкий), в

прошлом один из кандидатов на патриарший престол, пламенный борец с

обновленчеством, вдохновитель временной автокефализации епархий. Ревностный

и блестящий проповеник, человек удивительного обаяния, общительный и

остроумный, епископ Иларион снискал глубокое уважение у московского

духовенства и паствы. Он становится ближайшим помощником Патриарха и

встречается с московскими священниками, с архиереями, монахами и рядовыми

мирянами, разрабатывает чин покаяния для впавших в обновленческий раскол и

сам принимает покаяние у возвращавшихся в Церковь священнослужителей,

заново освящая оскверненные храмы. По поручению Патриарха епископ Иларион

взял на себя самое трудное — переговоры с Тучковым и добился отены

регистрации приходов и снижения налогов с храмов и духовенства. Для

управления Русской Церковью Патриарх Тихон создает временный Священный

Синод, который, в отличие от прежнего, прекратившего свое существование

после ареста Святейшего Патриарха, получил полномочия уже не от Собора, а

лично от Патриарха. В него вошли: архиепископы Тверской Серафим

(Александров), Уральский Тихон (Оболенский) и епископ Верейский Иларион

(Троицкий). Именно члены Синода и начали переговоры с евдокимовцами об

условиях восстановления церковного единства. Евдоким предлагал для

воссоединения Церкви открыть общий Собор под председательством Патриарха

Тихона, где Патриарх вначале сам откажется от главенства в Русской Церкви,

а затем Собор отменит постановления обновленцев о лишении его сана и уволит

на покой в сущем сане.

Решительным противником таких переговоров был пребывавший на покое в

Даниловом монастыре епископ Феодор (Поздеевский), до 1917 г. ректор

Московской Академии. Строгий монах, знаток канонов, он с неприязнью

относился к “духу века сего”. С самого начала смуты епископ Феодор

отстранился от административных попечений, затворился в монастыре, но

сохранил весьма сильное влияние на духовенство. Епископ Феодор был

вдохновителем бескомпромиссной линии церковной политики, опорой для

непримиримых архиереев и священников. В Даниловской обители жил и епископ

Пахомий (Кедров), частыми гостями бывали близкие преосвященному Феодору по

настроению митрополит Серафим (Чичагов), архиепископы Гурий (Степанов) и

Серафим (Самойлович), да и многие другие архиереи, приезжавшие в Москву.

Патриарх Тихон в шутку называл Данилов монастырь “коспиративным Синодом”.

Вскоре после освобождения Патриарха владыка Феодор прибыл к нему в Донской

монастырь с советом прекратить переговоры с обновленцами и не идти на

большие уступки властям. В беседе Патриарх Тихон произвел на него

впечатление человека мягкого и сговорчивого, ему, строгому, замкнутому

монаху, не понравилась сама манера поведения Патриарха — его добродушие,

открытость, склонность к шуткам и веселости. “Все хи-хи, ха-ха и гладит

кота,— так характеризовал владыка Феодор Патриарха, а в своем кругу, “в

конспиративном синоде”, угюмо пророчил, что “Иларион погубит Патриарха и

Церковь; если Патриарх уйдет, то власть уже не даст выбрать нового

патриарха. Русская Церковь тогда развалится”.

В конце сентября в Донском монастыре на совещании 27 православных архиереев

архиепископ Серафим доложил собратьям о ходе переговоров, направленных на

урегулирование отношений с обновленцами в рамках церковных канонов. К этому

времени среди православных иерархов четко определилсь сторонники и

противники проходивших переговоров, и поэтому обсуждение было бурным. С

самого нчала заспорили, можно ли называть Евдокима “высокопреосвященным

митрополитом”, как назвал его в своем выступлении архиепископ Серафим.

Епископ Иларион дипломатично пытался примирить несогласных, объясняя, что

будущий Собор вынесет определение и по этому вопросу. “Все наше

разделение,— закончил он,— основано на недовольстве некоторых иерархов и

православных мирян личностью Патриарха Тихона". Против компромиссных

предложений решительно высказался епископ Амвросий, потребовавший

прекратить всякие переговоры с раскольниками. Его поддержали митрополит

Казанский Кирилл, архиепископ Крутицкий Петр (Полянский), архиепископ

Екатеринбургский Григорий. Закрытым голосованием проект соглашения с

евдокимовским синодом был отвергнут.

Неоднократно напоминая Патриарху о том, что он в одном из своих посланий

одобрил введение григорианского календаря, Тучков в сентябре 1923 г.

требовал ввести и в Церкви новый календарь. В России григорианский

календарь был введен декретом советской власти, и потому воспринимался в

народе как “советский” календарь. Великие праздники оствались еще выходными

днями, но обновленцы справляли их по григорианскому, а православные по

юлианскому календарю. “Получалась путаница, и лишние невыходы на рабочее

место, простои”,— сетовал Тучков, выставляя на первый план хозяйственные и

административные соображения. А тут еще его требования получили

подкрепление в решениях Константинопольского вссеправославного совещания,

состоявшегося в мае-июле 1923 г. Патриарший Синод решил последовать примеру

Константинопольской Церкви, причем сделать это предполагалось как можно

скорее, со 2 октября, чтобы не сокращать Рождественский пост. По поручению

Патриарха епископ Иларион составил текст патриаршего послания,

разъясняющего действие Синода, которое должно было успокоить верующих. Но

Тучков не разрешил печатать это послание для рассылки по епархиям, в

газетах же только сообщили о том, что “тихоновская Церковь вводит новый

календарь”. В московских церквах уже в октябре богослужение совершалось по

григорианскому календарю, в провинции же все оставалось по-старому,

поскольку там еще не получили послания Патриарха.

Но время шло, и подходящий момент был упущен. Теперь если ввести новый

календарь, то из богослужебного года исчезнут 13 дней и Рождественский пост

будет нарушен. Тогда Патриарх Тихон, к великой радости большинства

православных, вынужден был отказаться от введения нового, григорианского

календаря в текущем году. 8 ноября Московский епархиальный совет

распорядился о возвращении московских церквей к календарю юлианскому.

Раздосадованный неудачей, Тучков велел срочно напечатать патриаршее

послание о введении нового календаря и вывесить его в разных местах Москвы,

но было поздно. Таким образом, вопрос о перемене календаря для Русской

Православной Церкви окончательно отпал.

В ноябре 1923 г. Тучков впервые после освобождения из-под ареста вызвал к

себе Патриарха Тихона и настойчиво требовал примириться с евдокимовским

синодом, в противном случае грозил Патриарху новым арестом. Патриарх

отвечал решительным отказом, а близким своим объяснял, что теперь, когда он

спокоен за судьбу Церкви, он с радостью пойдет и в тюрьму. Сразу после

посещения Тучкова Патриарх сделал письменное распоряжение о Местоблюстителе

патриаршего престола, назначив им митрополита Ярославского Агафангела, а в

случае, если он не сможет взять на себя это поручение,— митрополита

Казанского Кирилла. Через несколько дней ГПУ арестовало ближайшего и

бесценного помощника Патриарха епископа Илариона. За неделю до Рождества

Христова святителя привезли в Кемский лагерь, и он, человек удивительной

жизненной энергии, полный духовных и физических сил, сказал своим

соузникам: “Отсюда живыми мы не выйдем”.

Советская власть продолжала поощрять раскольников: у православных отнимают

Спасо-Преображенский собор и церковь святых Косьмы и Дамиана, но священники

покидали храмы вместе с верующими и переходили в другие приходы, а

обновленцам достаются только церковные стены и храмовая утварь.

Несмотря на заявления и послания Патриарха с выражением лояльности

советскому правительству сохранялся запрет на поминовение имени Патриарха

за богослужением. Оно приравнивалось к публичному изъявлению хвалы

заведомым врагам советской власти. Прокурорское разъяснение предупреждало,

что “служители культа, которые будут продолжать такое поминовение... как

лица социально опасные на основании декрета ВЦИК от 10 августа 1922 г.

будут представляться в особую комиссию при НКВД для высылки в

административном порядке с заключением на три года в лагерь принудительных

работ". Из-за сложившихся обстоятельств поминовение совершалось по-разному:

одни священники решались называть Патриарха Тихона полным именем и титулом,

навлекая на себя опасность ареста и ссылки, другие поминали Святейшего

Патриарха Московского и всея России без имени, а третьи и вовсе только

местного архиерея.

По всей стране православные храмы закрывались и перестраивались в

кинематографы, клубы и увеселительные заведения. Глумление над православием

принимало все более причудливые формы. Например, вошли в моду и

распространились так называемые комсомольские “пасхи” и “рождества”. Это

были массовые шествия молодых людей в одеяниях священнослужителей с

богохульными лозунгами и плакатами, с кощунственными изображениями и

огромными гротескными куклами.

Для борьбы с христианской верой и “научного” перевоспитания людей в 1923 г.

началось издание нового журнала “Безбожник”, который напутствовал Бухарин:

“В бой против богов! Единым пролетарским фронтом против этих шкурников!".

Каждая статья в “Безбожнике” соответствовала установке, данной

коминтерновским вождем, авторы журнала, будь то теоретики или практики, с

пафосом доказывали животность, или, как предпочитали говорить тогда,

Страницы: 1, 2, 3