Административная система у запорожских казаков

посредниками между значною старшиною и простым товариществом, а иногда и

орудием в руках кошевого, особенно в тех случаях, когда какое-либо дело

требовало немедленного решения всего войска, а войско, в целом составе, или

уклонялось дать свой скорый ответ, или же вовсе не было согласно на

предложение кошевого. Отдавая полную дань уважения куренным атаманам,

запорожские козаки едва ли считали должность куренного необходимым условием

для получения должности кошевого; по крайней мере, исторических данных на

то не имеется; можно лишь думать, что это было в большинстве случаев, но не

составляло непременного условия. Неспособных, пьяниц, небрежных или

просто не сумевших понравиться козакам куренных атаманов козаки немедленно

сбрасывали и даже иногда казнили смертью: «Едного же старЂйшаго въ куренЂ

имЂютъ, въ воинскихъ дЂлехъ воина искуснЂйшаго, и того почитаютъ и

повинуются ему, аки найвишому, по кошовомъ атаманЂ, началу; но и старейшины

ихъ живутъ купно съ опаством, аще бо бы чЂм-нибудь ихъ оскорбилъ надъ

право, то абіе бЂднЂ и безчестнЂ предаютъ ихъ смерти». Кроме прямых

обязанностей, куренные атаманы в числе 17 человек ежегодно отправлялись из

Сичи в столицу за получением царского денежного и хлебного жалованья; в

военное время они всегда оставались при своих куренях «на господарстве», и

вместо них шли, «аки командиры», наказные куренные атаманы, которые

выступали всегда во главе своих куреней и показывали пример храбрости и

неустрашимости для простых козаков; во время похода всякий курень имел свою

хоругвь, и козак, носивший эту хоругвь, назывался хорунжим. Главным доходом

куренных атаманов было царское жалованье— по 27 рублей на каждого, кроме

тех 17 атаманов, которые ежегодно отправлялись в столицу за жалованьем и за

то сверх определенных ему 27 получали по 18 рублей на человека; кроме того,

куренные атаманы получали от козаков, ездивших на добычи «по ласке», что

каждый захочет дать; деньги же, которые они собирали за лавки и избы на

базарах, отдававшиеся в наем шинкарям и крамарям, также сбор от котлов и

отдававшихся в наем куренных дубов или лодок, они обращали на потребности

куреней, чтобы они ни в чем не нуждались. Звание куренных атаманов, как

можно думать, идет с тех пор, когда установлено было деление всего войска

на курени.

После войсковой старшины и куренных атаманов следовали так называемые

«батьки» или «старики», «сивоусые диды», «знатные радцы», т.е. бывшие

войсковые запорожские старшины, или оставившие свои должности по старости

лет и по болезни, или уступившие их другим после войсковой рады. Опытность,

прославленная отвага, отчаянное удальство в молодые годы — давали им право

на громадный нравственный авторитет в среде запорожского войска. Это были

«столбы» всего низового войска, носители всех его преданий и строгие

исполнители козацких обычаев: они отрезвляли и усмиряли не знавших никакой

узды, при полном равенстве товариства, молодых козаков; они даже часто шли

против воли «власной» старшины, не исключая самого пана кошевого, когда

видели в чем-либо нарушение с его стороны предковечных порядков запорожской

общины. На радной площади «сивоусые деды» занимали место тотчас после

войсковой старшины; в совещаниях по куреням—тотчас после куренных атаманов;

во время войны начальствовали над отдельными отрядами и даже иногда над

самими полковниками; при отправке «листов» от сичевого товариства

приписывались тотчас после имени кошевого атамана, а после смерти

пользовались такою честью, что, при их погребении, один раз палили из

пушек, «а из мелкого ружья более, нежели по другим простым козакам».

За войсковою старшиной следовали войсковые служители — довбыш,

пушкарь, толмач, кантаржей, шафарь, канцеляристы и школьные атаманы.

Войсковой довбыш, «добош», политаврщик, ведал войсковыми литаврами,

которыми он призывал козаков на рады, общие и частные, 1 января каждого

нового года, 1 октября, на Покров пресвятой богородицы, в известные дни

марта или апреля, на праздник Воскресения Христова, наконец в виду походов

на врагов или во время приема важных особ в Сичи. Кроме этой прямой

обязанности, войсковой довбыш иногда исполнял обязанности других чинов,

особенно полицейских: так, он снимал с осужденных преступников платья и

приковывал их к позорному столбу на площади, присутствовал при исполнении

судебных приговоров, побуждал посполитых к скорейшей уплате податей и

немедленному приезду, в виду походов, из зимовников в Сичь, наконец,

взыскивал в пользу войска пошлины и перевозы через реки. За исполнение

своих обязанностей довбышу давалась «особливая великая всякий год плата»,

но, не больше трех рублей в год. В помощь войсковому довбышу давался

выборный поддовбыш.

Войсковой пушкарь заведывал всею войсковою запорожскою артиллерией, т.

е. пушками, мортирами, порохом, дробью, свинцом, ядрами и пулями; кроме

того, он выполнял должность смотрителя войсковой тюрьмы, потому что под его

надзором находились преступники, ожидавшие суда и временно содержавшиеся

при войсковой пушкарне, или осужденные и приговоренные к тюремному

заключению; наконец, войсковой пушкарь ежегодно выезжал из Сичи,

обыкновенно весной, для приема провианта, свинцу и пороху, присылавшегося

из Москвы в Сичь. Содержание войсковому пушкарю, как и довбышу, давалось

из царского жалованья — «особливая великая плата», как видно из документов

1768 года, три рубля в год. В помощь войсковому пушкарю выбирался войсковой

подпушкарь и несколько человек гармашей или канониров, искусных в стрельбе

из пушек и рушниц.

Войсковой толмач исполнял должность войскового переводчика и обязан

был знать иностранные языки находившихся в отношении с запорожскими

козаками или проезжавших через их землю народов, каковы: поляки, турки,

татары, греки, армяне, молдаване и др.; толмач визировал их виды,

предъявлял им требования от запорожского Коша, служил посредником между

ними и запорожскими козаками; читал присылавшиеся в Сичь грамоты

иностранных государей; как человек, знающий разные языки, войсковой толмач

нередко посылался секретно Кошем для разведывания дел на границы

запорожских вольностей и даже в неприятельский стан.

Войсковой кантаржей (от турецкого «кантар»— весы, у поляков kantorzy,

kantorzysta—приказчик) был хранителем войсковых весов и мер, служивших

нормою для весов и мер всех живших в Сичи торговцев и продавцов. Имея при

себе войсковые весы и меры, кантаржей вместе с этим обязан был собирать

доходы в пользу войска с привозимых в Сичь товаров, продуктов, разной

бакалеи, водки, вина и делить их на товарищество, старшину и церковь. Таким

образом, должность войскового кантаржея можно сравнить с министром

государственных имуществ какого-нибудь небольшого западноевропейского

княжества наших времен; он жил в особом помещении на базарной площади.

Войсковые шафари (от польского zsafarz—эконом, ключник, келарь,

домоправитель), числом четыре, иногда и больше, с подшафариями, обязаны

были собирать доходы в пользу войска, но не в Сичи, а на главных через

Днепр, Буг и Самару перевозах — Кодацком, Микитинском, Бугогардовском,

Самарском и др.; с проезжавших купцов, мелких торговцев и промышленников

всякого звания и народностей; они вели приходорасходные книги, содержали

при себе козацкие команды, иногда имели команды пограничных комиссаров, и

строго следили за порядком при движении грузов через переправы.

Войсковые канцеляристы, разделявшиеся на старших и младших, иначе

собственно канцеляристов и подканцеляристов, писарей и подписариев,

составляли, по-видимому, целый штат, доходивший иногда до 20 человек и

бывший, конечно, в непосредственном подчинении от войскового писаря.

Войсковые школьные атаманы, числом два, один для школяров старшего,

другой для школяров младшего возраста; оба они выбирались и свергались

самими же школярами, оба хранили на руках школьную сумму и заботились о

продовольствии и жизненных удобствах своего юного и детского товарищества.

К войсковым «служителям» принадлежали еще булавничий, бунчужный и

хорунжий. На руках первого находилась булава кошевого, на руках второго —

войсковые бунчуки, а на руках третьего — хоругвь, или войсковое знамя,

которое он носил на войну. Кроме войскового хорунжего, были и куренные

хорунжие 38 человек, по числу куреней в Сичи.

Самую низшую степень чинов в ранге Запорожского низового войска

составляли громадские атаманы, наблюдавшие за порядком и благочинием между

запорожским поспольством по паданкам в слободах и зимовниках,

Непосредственно за сичевой старшиной следовала походная старшина и

паланочная; она выше стояла войсковых служителей, но действовала вне Сичи и

потому должна быть рассматриваема после них. Походную старшину составляли —

полковник, называвшийся иначе сердюком, асаул и писарь; они действовали или

в военное время, при сухопутных и морских походах, или в мирное при поимке

гайдамак и харцызов или разбойников, в особенности же в передовой страже,

выставлявшейся на границах запорожских вольностей; во всех случаях

полковник был начальником известной части войска, располагал несколькими

отрядами запорожских козаков, непременно с асаулом и писарем.

Паланочную старшину («до паланки») составляли — полковник, или сердюк,

асаул, писарь, подъасаулий и подписарий, т. е. «три пана і три підпанка»;

оттого у полковников существовала формула подписей на бумаге: «Полковник NN

з старшиной». В паланочную старшину выбирались люди заслуженные, ежегодно,

однако, сменявшиеся после войсковой рады; вначале их было пять, потом

восемь или десять, по числу паланок во всем Запорожье; каждый из них имел в

своей дистанции особую команду над козаками, жившими по слободам и

зимовникам, посылал разъезды на пограничные линии для разведывания о

положении дел у неприятелей и обо всем сообщал точные и подробные сведения

в Сичь; кроме того, один из них ежегодно отправлялся в столицу, Москву или

Петербург, за получением царского денежного и хлебного жалованья. Власть

паланочного полковника была в его области очень велика: он заменял в своем

районе особу кошевого атамана и потому нередко, как и кошевой, наказывал и

даже казнил смертью преступников. Его власть простиралась и на проезжавших

лиц через паланку: он дозволял им въезд в вольности запорожских козаков и

для безопасности давал им особый знак, называвшийся перначом. Внешним

знаком достоинства паланочного полковника был носимый им за поясом

металлический пернач, которым он иногда «бил смертным боем по голове

провинившегося в чем-либо козака». На содержание всего «паланочного

панства» шла «особливая великая плата всякий год».

СУДЫ И НАКАЗАНИЯ У ЗАПОРОЖСКИХ КОЗАКОВ

Судьями у запорожских козаков была вся войсковая старшина, т. е. кошевой

атаман, судья, писарь, войсковой асаул; кроме того, довбыш, куренные

атаманы, паланочный полковник и иногда весь Кош. Кошевой атаман считался

высшим судьей, потому что он имел верховную власть над всем запорожским

войском: оттого решение суда Кошом иногда сообщалось особой бумагой, на

которой писалось: «С повеления господина кошевого атамана (такого-то),

войсковой писарь (такой-то)». Но настоящим официальным судьей в Запорожье

был войсковой судья; однако, он только разбирал дела, давал советы

ссорившимся сторонам, но не утверждал окончательно своих определений, что

предоставлялось войском только кошевому атаману. Войсковой писарь иногда

излагал приговор старшины на раде; иногда извещал осужденных о судебных

решениях, особенно когда дело касалось лиц, живших не в самой Сичи, а в

паланках, т.е. отдаленных от Сичи округах или станах. Войсковой асаул

выполнял роль следователя, исполнителя приговоров, полицейского чиновника:

он рассматривал на месте жалобы, следил за исполнением приговоров кошевого

атамана и всего Коша, преследовал вооруженной рукой разбойников, воров и

грабителей. Войсковой довбыш был помощником асаула, и приставом при

экзекуциях; он читал определения старшины и всего войска публично на месте

казни, или на войсковой раде. Куренные атаманы, весьма часто исполнявшие

роль судей среди козаков собственных куреней, имели при куренях такую силу,

что могли разбирать тяжбу между спорившими сторонами и телесно наказывать

виновного в каком-либо проступке. Наконец, паланочный полковник, с его

помощниками — писарем и асаулом, живший вдали от Сичи, заведывавший

пограничными разъездами и управлявший сидевшими в степи, в особых хуторах и

слободах, козаками, во многих случаях, за отсутствием сичевой старшины, в

своем ведомстве также исполнял роль судьи.

Дошедшие до нас акты, касающиеся судебных козацких дел, показывают, что у

запорожцев признавались — право первого займа (jus primae occupationis),

право договора между товарищами, право давности владений,— последнее,

впрочем, допускалось только в ничтожных размерах, и то в городах; оно

касалось не пахотных земель и угодий, бывших всеобщим достоянием козаков, а

небольших при домах огородов и усадебных мест; признавался обычай увещания

преступников отстать от худых дел и жить в добром поведении; практиковались

предварительные заключения преступников в войсковую тюрьму или пушкарню и

пристрастный суд или пытки; наконец, дозволялась порука всего войска и

духовных лиц за преступников, особенно если эти преступники выказывали себя

раньше с выгодной для войска стороны или почему-либо были нужны ему.

Те же акты и свидетельства современников дают несколько примеров

гражданского и уголовного судопроизводства у запорожских козаков. Из

преступлений гражданского судопроизводства важнейшими считались дела по

неправильной денежной претензии, неуплатному долгу, обоюдным ссорам,

разного рода шкодам или потравам, дела по превышению определенной в Сичи

нормы на продажу товаров.

Из уголовных преступлений самым большим считались: предательство,

убийство козаком товарища; побои, причиненные козаком козаку в трезвом или

пьяном виде; воровство чего-либо козаком у товарища и укрывательство им

краденной вещи: «особливо строги были за большое воровство, за которое,

ежели только двумя достоверными свидетелями в том докажутся, казнят

смертию»; связь с женщиной и содомский грех ввиду обычая, запрещавшего брак

сичевым козакам; обида женщине, когда козак «опорочит женщину не по

пристойности», потому что подобное преступление «к обесславлению всего

войска запорожского простирается»; дерзость против начальства, особенно в

отношении чиновных людей русского правительства; насилие в самом Запорожье

или в христианских селениях, когда козак отнимал у товарища лошадь, скот и

имущество; дезертирство, т. е. самовольная отлучка козака под разными

предлогами в степь во время похода против неприятеля; гайдамачество, т. е.

воровство лошадей, скота и имущества у мирных поселенцев украинских,

польских и татарских областей и проезжавших по запорожским степям купцов и

путешественников; привод в Сичь женщины, не исключая матери, сестры или

дочери; пьянство во время походов на неприятеля, всегда считавшееся у

козаков уголовным преступлением и ведшее за собой строжайшее наказание.

Наказания и казни определялись у запорожских козаков различные,

смотря по характеру преступлений. Из наказаний практиковались: приковывание

ланцюгами или железом к деревянному столбу, стоявшему среди площади, за

воровство впредь до предстоявшей преступнику казни; заключение преступника,

окованного цепями, в войсковую пушкарню; в пушкарню иногда сажали и под

«честный караул» иностранцев, как например, татар, заподозренных в

воровстве коней и отводимых в пушкарню впредь до расследования дела;

привязывание к пушке на площади за оскорбление начальства, за убийство

человека, не принадлежавшего к запорожской общине и особенно за денежный

долг: если козак будет должен козаку и не захочет или не будет в состоянии

уплатить ему долг, то виновного приковывают к пушке на цепь, запиравшуюся

замком, и оставляют до тех пор, пока или он сам не заплатит своего долга,

или кто другой не поручится за него; приковывались к пушке иногда и не одни

воры, но и убийцы, но это делалось в виде временного наказания, до

наступления суда. Подобный способ наказания, но лишь за воровство,

существовал у татар, из чего можно заключить о заимствовании его козаками у

мусульманских соседей. Далее, практиковалось сажание на деревянную кобылу,

за воровство, о чем свидетельствуют дошедшие до нашего времени письма

запорожского Коша: «Мы того человЂка приковали было х кобылице за свое злое

дЂло, т. е. за злодЂйство, что многія †куренЂ вещи покралъ, а того не

вЂдаем, кто ему замокъ на шеЂ разбилъ». Затем допускалось, хотя и редко,

битье кнутом, чаще киями под виселицей за воровство и гайдамачество «будучи

сами великие воры в разсуждении сторонних, они жестоко наказывают тех, кто

и малейшую вещь украдет у своего товарища». Также допускалось, хотя редко,

повреждение членов «изломлением одной ноги на сходке» за нанесение ран в

пьяном виде ножом; «за большие вины переламливали руку и ногу»; было в

употреблении разграбление имущества, за самовольное превышение таксы против

установленной в Сичи нормы на продажу товаров, съестных и питейных

продуктов; определялась иногда и ссылка в Сибирь, вошедшая, впрочем, в

употребление только в последние времена исторического существования

запорожских козаков в пределах России, при императрице Екатерине II. Кроме

всего этого, предания столетних стариков указывают еще на один вид судебных

наказаний у запорожских козаков,— сечение розгами; но так как современные

акты о том не говорят, то нужно думать, что подобного рода наказание, если

только оно в самом деле было, допускалось только как единичное явление,

потому что оно мало гармонировало с честью запорожского «лыцаря». Наконец,

в случаях обоюдной ссоры допускалась, по преданию, и дуэль.

Казни, как и наказания, также определялись у запорожских козаков разные,

смотря по роду преступлений, совершенных тем или другим лицом. Самою

страшною казнью было закапывание преступника живым в землю; это делали с

тем, кто убивал своего товарища: убийцу клали живого в гроб вместе с убитым

и обоих закапывали землей; впрочем, если убийца был храбрый воин и добрый

козак, то его освобождали от этой стращной казни и взамен того определяли

штраф.

Но наиболее популярною казнью у запорожских козаков было забивание у

позорного столба киями; к позорному столбу и киям приговаривались лица,

совершившие воровство или скрывшие уворованные вещи, позволившие себе

прелюбодеяние, содомский грех, учинившие побои, насилия, дезертирства. В

1751 году два козака, Василь Похил и Василь Таран, посланные с пакетами к

очаковскому сераскер-паше, утопили вследствие ледохода на реке Днепр, по

которой они плыли в Очаков, пашпорты свои и пакеты киевского генерал-

губернатора Леонтьева, за что, по возвращении в Сичь, были «жестоко

наказаны киями». Позорный столб всегда стоял на сичевой площади близ

сичевой колокольни; около него всегда лежала связка сухих дубовых бичей с

головками, называвшихся киями и похожих на бичи, привязываемые к цепям для

молотьбы хлеба. Если один козак украдет что-либо, даже очень маловажное, у

другого, в самой ли Сичи или в паланке и потом будет уличен в воровстве, то

его приводят на сичевую площадь, приковывают к позорному столбу и по

обыкновению держат в течение трех дней, а иногда и больше того, на площади

до тех пор, пока он не уплатит деньги за украденную вещь. Во все время

стояния преступника у столба мимо него проходят товарищи, причем один из

них молча смотрит на привязанного; другие, напившись пьяными, ругают и бьют

его; третьи предлагают ему деньги; четвертые, захвативши с собой горилку и

калачи, поят и кормят его всем этим, и хотя бы преступнику не в охоту было

ни пить, ни есть, тем не менее он должен был это делать. «Пий, скурвий

сину, злодію! Як не будеш пить, то будем тебе, скурвого сина, бить!» —

кричали проходившие. Но когда преступник выпьет, то пристающие к нему

козаки тогда говорят:

«Тепер-же, брате, дай ми тебе трохи попобьем!».Напрасно тогда преступник

будет молить о пощаде; на все просьбы его о помиловании козаки упорно

отвечают: «За то ми тебе, скурвий сину, і горілкою поїли, що тебе треба

попобить!». После этого они наносили несколько ударов привязанному к столбу

преступнику и уходили. За ними являлись другие; за другими третьи и т.д. В

таком положении преступник оставался сутки, а иногда и пять суток кряду, по

усмотрению судей. Но обыкновенно бывало так, что уже через одни сутки

преступника забивали до смерти, после чего имущество его отбирали на

войско. Случалось, впрочем, что некоторые из преступников не только

оставались после такого наказания в живых, но даже получали от пьяных

сотоварищей деньги. Иногда наказание киями заменяло собою смертную казнь; в

таком случае у наказываемого отбирали скот и движимое имущество, причем

одну часть скота отдавали на войско, другую—паланочному старшине, третью

часть и все движимое имущество виновного жене и детям его, если только он

был женатым человеком.

Откуда заимствован запорожцами этот род наказания киями,— неизвестно;

известно лишь, что наказание палками существовало и у монголов: у монголов

палками высшие били низших за мелкое воровство, определяя до ста и менее

ударов. То же самое было и у татар, у которых преступник, уличенный в

воровстве, не заслуживающем смертной казни, присуждался к некоторому числу

палочных ударов, соразмерно цене украденного и обстоятельствам,

сопровождавшим воровство.

Рядом с позорным столбом практиковались у запорожцев шибеница и железный

гак; к ним присуждались за «великое» или несколько раз повторяемое

воровство.

Шибеницы или виселицы ставились в разных местах запорожских вольностей над

большими дорогами или шляхами и представляли из себя два столба с

поперечной перекладиной наверху и с веревочным сильцом, т.е. петлей, на

перекладине; для того, чтобы совершить казнь, преступника сажали верхом на

лошадь, подводили под виселицу, набрасывали на шею его петлю, лошадь быстро

прогоняли вон, и преступник оставался висеть на петле. Передают, что от

шибеницы, по запорожскому обычаю, можно было избавиться, если какая-нибудь

девушка изъявляла желание выйти за преступника замуж. Если это предание

справедливо, то, очевидно, подобный обычай допускался в виду постоянного

стремления запорожцев всячески увеличить свою численность, при

существовавшей безженности сичевых, но при обычае семейной жизни у

паланочных козаков.

Железный гак, или железный крюк (с немецкого Haken—крюк) та же

виселица, но с заменою петли веревкой с острым стальным крюком на конце;

преступника, осужденного на гак, приводили к виселице, продевали под ребра

острый крюк и оставляли его в таком положении висеть до тех пор, пока на

нем не разлагалось тело и не рассыпались кости, на страх ворам и злодеям;

снять труп с виселицы отнюдь никому не дозволялось под угрозою смертной

казни. Железный гак практиковался у поляков и, без сомнения, от них

заимствован и запорожскими козакам; поляки в свою очередь могли

заимствовать гак у татар; по крайней мере, сажание на кол—распространенная

казнь на Востоке, и в Бухаре она была уничтожена только спустя несколько

лет со времени завоевания этого ханства русскими, т. е. после 1868 года.

Острая паля или острый кол — это высокий, деревянный столб с железным

шпицем наверху. Для того, чтобы посадить на острую палю преступника, его

поднимали несколько человек по круглой лестнице и сажали на кол; острый

конец кола пронзал всю внутренность человека и выходил между позвонками на

спину. Запорожцы редко, впрочем, прибегали к такой казни, и о существовании

ее у них говорят только предания глубоких стариков; зато поляки очень часто

практиковали эту казнь для устрашения козаков: запорожцы называли смерть на

острой пале «столбовой» смертью: «так умер покійник мiй батько, так і я

умру потомственною стовповою смертю». Острая паля практиковалась и у татар

от которых, вероятно, и была заимствована запорожцами. Для всех описанных

казней у запорожских козаков не полагалось вовсе палачей; когда же нужно

было казнить какого-либо преступника, то в этом случае приказывали казнить

злодея злодею же; если же в известное время в наличности оказывался только

один злодей, то его оставляли в тюрьме до тех пор, пока не отыскивался

другой; тогда новый преступник казнил старшего.

Архивные документы 1700 года говорят еще, что у запорожцев допускалось

иногда бросание человека в реку; «насыпавъ за пазуху песку, посадить его въ

рЂку Чортомлыкъ». Но такие случаи были редки и допускались только при

всеобщем негодовании войска против какого-нибудь ненавистного всем козакам

человека.

Строгие законы, по замечанию Всеволода Коховского, объясняются в

Запорожье тремя причинами:

. тем, что туда приходили люди сомнительной нравственности;

. тем, что войско жило без женщин и не пользовалось смягчающим влиянием их

на нравы;

. тем, что козаки вели постоянную войну и потому нуждались для поддержания

порядка в войске в особо строгих законах.

Вывод

Как в выборе войсковой старшины и разделе земель, так и в судах,

наказаниях и казнях запорожцы руководились не писанными законами, а

«стародавним войсковым обычаем», словесным правом и здравым смыслом. В то

время, как малороссийские козаки, даже со времени гетмана Богдана

Хмельницкого, отделившись от Польши, производили суд и расправу, за

неимением собственного законодательного статута, по польским законам, т. е.

по литовскому статуту и по немецкому магдебургскому праву, запорожцы не

признали этих законов, как не согласных с духом малороссийского народа, и

заменили писанные польские законы «здравым рассуждением и введенными

обыкновениями». Но писанных законов от запорожцев нельзя было и ожидать

прежде всего потому, что община козаков слишком мало имела за собой

прошлого, чтобы выработать те или иные законы, привести их в систему и

выразить на бумаге; затем писанных законов у запорожских козаков не могло

быть еще и потому, что вся историческая жизнь их была наполнена почти

беспрерывными войнами, не позволявшими им много останавливаться на

устройстве внутренних порядков собственной жизни; наконец, писанных законов

запорожские козаки даже старались избегать, опасаясь, чтобы они не изменили

их вольностей. Оттого наказания и казни у запорожских козаков всего больше

касались уголовных и имущественных преступлений. Это —общее правило для

всех народов, стоявших и стоящих на первых ступенях общественного развития:

прежде всего человеку нужно оградить свою личность и свое имущество, а

потом уже думать о других более сложных сочетаниях общественной жизни.

Оттого же у запорожцев за такое преступление, как воровство, влекущее за

собою в благоустроенном государстве штраф или лишение свободы преступника,

определялась смертная казнь: «У них за едино путо или плеть вешают на

дереве». Обычай, взамен писанных законов, признавался, как гарантия

прочных порядков в Запорожье, и русским правительством, начиная со времени

царя Алексея Михайловича и кончая временем императрицы Екатерины II, т. е.

от начала и до конца исторической жизни Запорожья под державою России.

Нельзя сказать при этом, однако, чтобы запорожские судьи,

руководствовавшиеся в своей практике исключительно обычаем, дозволяли себе

произвол и допускали волокиту дел: и незначительное число запорожского

товарищества и чисто народное устройство его, и полнейшая доступность

всякого члена козацкой общины к высшим начальникам делали суд в Запорожье

простым, скорым и правым в полном и точном смысле этих слов; обиженный и

обидчик словесно излагали перед судьями сущность своего дела, словесно

выслушивали решение их и тут же прекращали свои распри и недоразумения,

причем, перед судьями были одинаково равны — и простой козак и знатный

товарищ. Простые казаки и старшина считались равными, но на самом деле

последние добивались для себя выгодных решений кошевого или паланочных

судов. Формальная равноправность не соответствовала фактической неравности

бедных и богатых козаков в суде.

Страницы: 1, 2