Катынская трагедия

Катынская трагедия

Катынская трагедия.

Катынь... Для поляка имя этого местечка на Смоленцине говорит очень о

многом. Оно говорит и о Советском Союзе, и о судьбе Польши, и о советской

политике по отношению к польскому народу. Четыре тысячи из четырнадцати

расстрелянных польских офицеров были обнаружены в катынских могилах, о

могилах остальных десяти тысяч точно ничего не известно.

На мой взгляд, главной причиной катынской трагедии является

установление в России тоталитарной системы, которая оказывала свое

непосредственное влияние не только на внутреннюю, но и на внешнюю политику

государства. Эта система включает в себя следующие элементы: насильственное

установление однопартийной системы; уничтожение оппозиции внутри самой

правящей партии; «захват государства партией», т.е. полное сращивание

партийного и государственного аппарата, превращение государственной машины

в орудие партии; ликвидация системы разделения законодательной,

исполнительной и судебной властей; уничтожение гражданских прав и свобод,

вплоть до права на жизнь (что и показывает катынская трагедия); построение

системы всеохватывающих массовых общественных организаций, с помощью

которых партия обеспечивает контроль над обществом; унификация (приведение

к единообразию) всей общественной жизни; авторитарный способ мышления;

культ национального вождя; массовые репрессии. К концу 30-х годов ВКП(б) в

значительной мере изменила свой собственный облик, утратила минимальные

остатки демократизма. Тоталитаризм – это цена, которую заплатил народ за

претворение в жизнь сталинских амбиций.

Одной из предпосылок для установления тоталитаризма, а также явной

демонстрацией его потенциальных возможностей, стало убийство члена

Политбюро ЦК, секретаря ЦК и Ленинградского обкома ВКП(б) С. Кирова 1

декабря 1934 г, а также суд над его убийцами. В их убийстве обвинили Г.

Зиновьева, Л. Каменева и др. соратников Ленина. На суде прокурор А.

Вышинский потребовал: «Взбесившихся собак я требую расстрелять – всех до

одного!» Суд удовлетворил это требование. Это убийство, как я полагаю,

можно считать своеобразной «точкой отсчета» нового страшнейшего периода в

истории России…

Польские военнопленные в Советском Союзе

В ночь с 23 на 24 августа 1939 года Риббентроп и Молотов подписали в

Москве так называемый пакт о ненападении, превративший недавних врагов в

друзей, а также тайный протокол к этому договору[1], определяющий границы

между двумя державами после очередного раздела Польши. Договор этот,

ратифицированный 31 августа Верховным Советом СССР, развязал вторую мировую

войну. В течение первых 16-ти дней сентябрьской кампании немецкий посол в

Москве фон Шуленбург настоятельно требовал от советской стороны соблюдения

условий договора, а именно: нападения на Польшу. Это произошло в 3 часа

ночи с 16 на 17 сентября. Польское правительство не сочло нужным юридически

определить отношения между СССР и Польшей после этой агрессии, а

главнокомандующий, маршал Эдвард Рыдз-Смиглы, в 16 часов того же дня

выступил с так называемой «общей директивой» — приказом не оказывать

сопротивления наступающим частям Красной Армии. Последствия были трагичны.

То, что Польша официально не находилась в состоянии войны с СССР, лишило

интернированных поляков прав военнопленных, превращая их, в понимании

советских властей, в контрреволюционные элементы, задержанные с оружием в

руках на территории СССР. Халатность польского правительства лишила страну

возможности апеллировать к международному общественному мнению, чтобы

однозначно назвать двух агрессоров, объявив их, согласно реальным фактам,

державами-союзницами.

Солдаты и офицеры младшего и среднего составов, дислоцированные в

восточных воеводствах, были полны решимости дать заслуженный отпор новому

агрессору. Но, к сожалению, большинство генералитета и высшего офицерского

состава придерживались иной тактики: еще до получения «общей директивы»

Рыдза-Смиглого они начали спонтанно выполнять ее. В рядах польских войск

это вызвало огромное замешательство. А так как правительство не

побеспокоилось о том, чтобы предупредить солдат об опасности советского

плена, многие добровольно сдавались Красной Армии. Тем не менее часть

польской армии оказала сопротивление, продолжавшееся приблизительно до 1-го

октября.

На основании известных данных (на 17 сентября) о численном составе и

вооружении польских частей на восточных границах страны можно утверждать,

что организованное сопротивление советской армии было возможным, по крайней

мере, в течение 10 дней. В боях можно было использовать до 300 тысяч

солдат. Эти силы располагали значительными запасами оружия. Выступая 31

октября 1939 года на сессии Верховного Совета, Вячеслав Молотов отметил,

что в числе трофеев Красной Армии оказалось: 900 орудий и миллион

артиллерийских снарядов, более 10000 автоматов, свыше 300 тысяч винтовок и

150 миллионов патронов к ним. Поражение, однако, было бы неизбежным.

Сопротивление ставило бы себе целью не столько дать отпор новому агрессору,

сколько привлечь внимание всего мира к еще одному фронту в Польше и

показать согласованность действий Советского Союза и фашистской Германии.

Это могло бы иметь решающее значение для будущего Польши.

Более того, вооруженное сопротивление советской агрессии давало

большие шансы на спасение солдат и офицеров, участвующих в боях.

Отступление же с восточного фронта в направлении немецкого театра военных

действий давало бы возможность сдаться в плен Вермахту, что, в свою

очередь, гарантировало бы польским офицерам возможность пережить войну в

лагерях для военнопленных офицеров. Знаменателен факт, что те генералы и

офицеры, которые пытались установить хоть какой-нибудь контакт с

представителями советской армии, почти все погибли. Командующий Гродненским

военным округом генерал Юзеф Ольшина-Вильчинский вместе с группой своих

офицеров был убит под Сопочкинями подразделением советских войск в тот

момент, когда пытался вести с ним переговоры. Генерал Мечеслав

Сморавинский, который 17 сентября, еще до получения приказа Рыдза-Смиглого,

запретил своим частям в Збаражу оказывать сопротивление Красной Армии, был

обнаружен в 1943 году среди погибших в Катыни. С другой стороны, командир

полка пограничных войск «Подолье» полковник Марцели Котарба, который первый

встретил огнем наступающие части противника и до полудня 17-го сентября

сдерживал их продвижение по направлению к ставке Главнокомандующего, сумел

пробиться на запад и тем самым уцелеть. Генерал Вильгельм Орлик-Рюкеманн,

командующий погранвойсками в районе Полесья и Волыни, в течение 13 дней,

оказывая сопротивление Красной Армии, два раза вступал в тяжелые бои.

Отступая со своими войсками на запад, он в районе Буга, уже на

оккупированной немцами территории, расформировал свой корпус и спас от

советского плена большую часть своих подчиненных. С группой офицеров,

переодетый в гражданскую одежду, он пробился в Варшаву и стал участником

Сопротивления.

Трудно понять, почему, отказавшись от сопротивления, Генеральный штаб

не отдал польским частям, которым угрожал «котел» Красной Армии, приказ

расформироваться и, сбросив мундиры, уйти в подполье. Известны случаи, к

сожалению, немногочисленные, когда польские офицеры в безнадежной ситуации

уничтожали свои документы и меняли мундиры на любую гражданскую одежду. Эти

люди в большинстве своем уцелели, в то время как другие, слепо выполнившие

приказ Рыдза-Смиглого, попали в Козельск, Старобельск или Осташков.

Согласно советским источникам, Красная Армия в сентябре 1939 года

взяла в плен 230670 польских солдат и офицеров. Однако согласно другим

источникам, в плен было взято около 130 тыс. польских солдат и офицеров[2].

Согласно третьим – около 180 тыс[3]. В результате массовых арестов на

территории, оккупированной советскими войсками, число это возросло в

последующие месяцы и достигло 250 тысяч человек, из них — 10 тысяч

офицеров. Некоторые сержанты и офицеры не были захвачены в боях, а сами по

наивности являлись в комендатуры Красной Армии. Сержантско-рядовой состав

польской пехоты не особенно интересовал органы НКВД. Около 46 тысяч человек

было освобождено, более 180 тысяч депортировано вглубь СССР. Некоторые из

них покинули Советский Союз в рядах армии генерала Андерса в 1942 году, кое-

кто попал в так называемую Польскую армию под командованием генерала

Зигмунта Берлинга. Многие же погибли на советской территории, как и

большинство из 1,2 миллиона депортированных в СССР польских граждан. Особое

внимание органы НКВД уделили польскому офицерскому корпусу, состоявшему не

только из кадровых военных, но преимущественно из офицеров запаса,

представителей польской интеллигенции, мобилизованных в начале войны.

Польские офицеры, этапированные вглубь России, были временно размещены

в пересылках (октябрь 1939), число которых достигало 138. В ноябре 1939

года были созданы три больших лагеря военнопленных, куда перевели

большинство сержантов и офицеров польской армии, а также должностных лиц

спецслужб (однако не всех, так как часть из них сразу же исчезла в недрах

тюрем НКВД).

По сведениям некоторых источников, кроме польских офицеров, в Сибирь

были депортированы еще 1,2 миллиона польских граждан.

Козельск, Старобельск, Осташков

Главный лагерь для военнопленных был создан в Козельске, находящемся

на железнодорожной линии Смоленск-Тула, в 250 км. на юго-восток от

Смоленска. Лагерь разместили на территории бывшего монастыря — в большой

церкви, в прилегающих к ней постройках и в поселке небольших домиков-

скитов, служивших некогда паломникам. В монастыре содержались офицеры,

взятые в плен на немецкой территории, а в скитах — задержанные на

советской. Раздел проводился последовательно, и контакты между двумя

частями лагеря жестко ограничивались. Вначале Козельский лагерь насчитывал

около пяти тысяч военнопленных, в период же его ликвидации (апрель 1940) —

около 4,5 тысяч, так как часть пленных была уже вывезена в неизвестном

направлении. В лагерь продолжали привозить новых пленных (не всегда

военных) группами по 10 и больше человек. Среди заключенных была одна

женщина: подпоручик-летчица, дочь генерала Юзефа Довбур-Мисьницкого. Немцам

не было известно о факте ее пребывания в лагере, и поэтому, когда ее

останки были обнаружены в катынских могилах, они столкнулись с загадкой:

каким образом женщина оказалась среди убитых офицеров.

В Козельском лагере находилось более двадцати профессоров высших

учебных заведений, более трехсот врачей, несколько сот юристов, инженеров и

учителей, более ста литераторов и журналистов (следует помнить, что

большинство польских военнопленных в СССР, как это отмечалось выше,

составляли офицеры запаса, мобилизованные в начале войны).

Второй офицерский лагерь был создан в Старобельске, в восточной части

Украины, на юго-восток от Харькова. И этот лагерь был размещен в

монастырских постройках. Сюда привезли почти всех офицеров из района

обороны Львова, взятых в плен вопреки акту о капитуляции, гарантировавшему

им свободу. В Старобельске находилось около двадцати профессоров высших

учебных заведений, около 400 врачей, несколько сот юристов и инженеров,

около ста учителей, около 600 летчиков, многочисленные общественные

деятели, группа литераторов и журналистов. В этот лагерь попали весь без

исключения коллектив НИИ по борьбе с газами, почти весь коллектив института

по вооружению Польской армии. Под конец своего существования лагерь

насчитывал 3920 военнопленных.

Самый крупный лагерь военнопленных, в котором находилось около 6500

человек, был создан в Осташкове, на юго-запад от Калинина (бывшая Тверь),

на одном из островов озера Селигер. Как и в первых двух лагерях, пленных

разместили в зданиях бывшего монастыря. В Осташковском лагере содержалось

около 400 офицеров, все взятые в плен пограничники, жандармские чины, члены

военных судов, группа католических священников, несколько тысяч

полицейских, несколько сот сержантов и старшин. Тут же находилась и группа

землевладельцев, вывезенных из восточных районов Польши.

В сумме в лагерях находилось 14500-14800 пленных, две трети которых

(около 8400) составляли офицеры, одну треть—интеллектуальная элита Польши:

ученые, гуманитарии, инженеры, учителя, журналисты, литераторы, известные

общественные деятели, около 800 врачей. Из общего числа 14500 уцелело

только 449 человек. И если сегодня мы можем что-либо сказать о положении в

этих трех лагерях, если нам известны точные сроки и методы их ликвидации,

то только благодаря тому, что по необъяснимым причинам эти 449 человек

избежали смерти. Большинству уцелевших удалось выбраться из СССР и

рассказать правду о пережитом.

Здесь будет уместно остановиться на одном принципиальном вопросе. До

сегодняшнего дня в исторической литературе к жертвам Катыни из Козельского

лагеря применяется термин «ликвидированные», в то время как жертвы

Старобельска и Осташкова считаются «без вести пропавшими в России». Это

абсурдное разграничение вызывает горечь и недоумение. Ведь узники

Старобельского и Осташковского лагерей не затерялись во время прогулки по

лесу или по горам. Они были ликвидированы в то же самое время, что и узники

Козельска. И если по сей день не произведена эксгумация их останков, это

отнюдь не означает, что убийцы не несут ответственности за эти 10 тысяч

человеческих жизней.

Наиболее полная информация собрана о событиях в Козельском лагере,

хотя имеются основания полагать, что ситуация в Старобельске и Осташкове

была такая же. Одновременно с прибытием военнопленных в лагеря (ноябрь 1939

г.) там начали работать особые следственные комиссии НКВД. Каждый узник

подвергался допросу, иногда и многократному. Органы особенно интересовались

политическими воззрениями пленных. На каждого узника было заведено личное

дело. Интересно, что во время допросов пленных, родом из восточных областей

Польши, следователи просто ошеломляли своей осведомленностью об их жизни и

окружении. Свидетельствует это о том, что следственный аппарат работал с

огромной нагрузкой, совершенно не соответствующей «составу преступления»

подследственных. В работу была вовлечена целая армия энкаведистов, в Москву

были отправлены тысячи личных дел. Можно предполагать, что эта трагическая

документация и ныне хранится в архивах КГБ.

«Сбор материала» в лагере проводился людьми различного интеллекта,

однако, по словам уцелевших, несмотря на атмосферу принуждения и морального

давления, все происходило без особой жестокости. Методы допросов порождали

у заключенных надежду, что, может быть, их или обменяют, или куда-нибудь

переселят. Отсюда-то и возникали иллюзорные надежды, о которых речь пойдет

ниже.

Следствием руководил иногда появлявшийся в Козельске некто Зарубин,

чин НКВД с высоким званием комбрига (что соответствовало званию генерал-

майора и что в НКВД, как правило, значило на одно-два звания выше, чем в

сухопутных войсках). Главный свидетель катынского дела, профессор Станислав

Свяневич (до войны экономист, доцент университета имени Стефана Батория в

Вильнюсе, глубокий знаток советской и немецкой экономики, призванный в

армию в чине поручика), отзывается о Зарубине довольно положительно.

Зарубин, по мнению Свяневича, был человеком культурным, хорошо воспитанным,

легко вступающим в контакт, «он обладал манерами и лоском светского

человека». Кажется, свободно владел французским и немецким, немного говорил

по-английски. И, что удивительно для тогдашних советских условий, по

собственному опыту знал некоторые страны Западной Европы. Зарубин

допрашивал только избранных, тех, кто его интересовал своими

интеллектуальными качествами или политическими взглядами. С

подследственными он обращался с подчеркнутой вежливостью, так что

некоторые, зная его высокое положение в иерархии лагерных властей, наивно

принимали это обращение за знак положительных намерений советских властей

по отношению к польским военнопленным. Следует добавить, что, несмотря на

тяжелые лагерные условия, над узниками не издевались (хотя карцером

каралось любое проявление религиозной практики). Питание было скромное, но

в достаточном количестве. Личность комбрига Зарубина интриговала всех,

вызывая и беспокойство и порождая одновременно надежды. Интересно, что

проф. Свяневич (об особом отношении которого к советской России мы еще

поговорим) пишет о Зарубине даже с оттенком некоторой симпатии.

Эту симпатию следует считать иррациональной. Ведь среди ответственных

за катынские злодеяния комбриг Зарубин безусловно был первым. Вероятно, не

ему принадлежит окончательное решение вопроса, мы даже можем предполагать,

что, благодаря его рекомендациям, некоторым удалось избежать расправы. Но

его мнение о психологии, полезности или возможной опасности польских

военнопленных для СССР сыграло основную роль в решении того человека,

вероятно — самого Сталина, который распорядился ликвидировать почти всех.

Следы Зарубина теряются в марте 1940 г. Потом его уже никто не видел и

не слышал о нем. Может быть, он стал жертвой очередной сталинской чистки

как опасный очевидец «окончательного решения» катынского вопроса. Нельзя,

однако, исключить вероятность того, что он успешно пережил войну и Сталина

и продолжает жить под другой фамилией. Можно даже предположить, что по

заданию Кремля он под вымышленной фамилией орудовал в Польше в трагические

для нее 1944-1956 гг. Судьба этого человека особенно заинтересует

следствие, которое когда-нибудь займется выяснением обстоятельств катынской

трагедии.

Зарубин всегда был главным человеком в лагере. Только в марте 1940 г.

его заменил не известный по фамилии полковник НКВД с «красным лицом

мясника». В его обязанности входила организация транспортировки пленных;

как правило, он сопровождал этапы до станции Гнездово, в 3-х км от

катынского леса, а может быть, и до самого места казни.

В лагерях, в особенности в Козельске и Старобельске, атмосфера была

спокойная, даже оптимистическая. Как страшно слышать сегодня об этих

иллюзиях и надеждах, царивших в трех лагерях, ведь офицеры могли и должны

были знать о существовавших тогда в СССР методах решения подобных

политических вопросов. Всеобщее оцепенение свидетельствует о своеобразном

психозе, истоки которого необъяснимы. Во всяком случае, среди пленных не

нашлось ни одного, кто смог бы предположить, что всех их ждет скорая и

неминуемая гибель. Существовала надежда, что пленных передадут союзникам

или, в худшем случае, выдадут немцам. Выдачу немцам пленные считали

наихудшим вариантом и почти все требовали высылки их в одну из нейтральных

стран. Польские генералы, находившиеся в лагере, требовали от своих

подчиненных, чтобы те всячески протестовали в случае выдачи их немцам.

Несчастные, они не понимали, что именно такое решение вопроса спасло бы

жизнь многим из тех, кто был уничтожен весной 1940 года.

Анализ некоторых источников дает основания полагать, что вопрос о

выдаче немцам части военнопленных обсуждался в ходе переговоров между

фашистской Германией и Советским Союзом (предположительно, речь шла о

заключенных из Козельского «монастыря», а не о «скитовцах», живших ранее на

территориях, присоединенных к СССР, поскольку они в любом случае были

обречены). Как хорошо известно, в марте 1940 г. в Кракове и Закопане

состоялось одно из последних совещаний между НКВД и Гестапо, где

обсуждались совместные действия в борьбе с польским сопротивлением.

Ликвидация трех лагерей военнопленных была проведена сразу же после этого

совещания. Немцы, видимо, отказались принять польских военнопленных. Они не

хотели перегружать свои «офлаги» еще несколькими тысячами польских

офицеров. И, очевидно, это ускорило ликвидацию трех лагерей. Не последнее

значение имел и чисто технический вопрос: нужно ведь было куда-то деть

более 10 тысяч трупов. Зима 1939-40 г. выдалась исключительно суровая,

землю сковало, копать массовые могилы в таких условиях было невозможно.

Только в конце марта земля под Смоленском, Харьковом и Бологое достаточно

оттаяла...

В канун Рождества 1939 года пленным впервые было разрешено написать по

одному письму родным. В Польшу посыпались письма (и в Генеральную губернию,

и в районы, аннексированные Германией, и на территорию советской зоны

оккупации), подтверждавшие и сам факт существования лагерей и дававшие

представление об общей численности содержавшихся в них офицеров. Переписка

с Польшей с перебоями продолжалась несколько месяцев. Некоторые семьи

получили только рождественские письма и открытки на Пасху 1940 года, но

бывали случаи и более регулярной переписки. Письма из Козельска,

Старобельска и Осташкова информировали о месте нахождения этих лагерей (об

этом свидетельствовали штемпели почтовых отправлений). Это должно было бы

возбудить беспокойство разведки Союза вооруженной борьбы, которая, в свою

очередь, должна бы была оказать давление на польское правительство,

находившееся в то время во Франции. К сожалению, ничего не было

предпринято. Переписка с лагерями в Козельске, Старобельске и Осташкове

оборвалась внезапно, в апреле 1940 г. После этого адресаты в Польше не

получили больше ни одного письма. До 21 июня 1941 г. приходили письма лишь

от 448 пленных, переведенных, как мы расскажем ниже, в лагерь в Грязовце.

14 тысяч замолчали вдруг навсегда.

Станислав Свяневич пишет: «В Козельске мне неоднократно доводилось

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5