Языческая Культура Восточных Славян (особенности архаического сознания)

глубине души заботливый и добрый. Люди всегда старались поддерживать с ним

хорошие отношения, не забывали обратиться к «дедушке-суседушке» с ласковым

словом, оставить немного вкусной еды. И тогда тот платил добром за добро:

ухаживал за скотиной, помогал содержать дом в порядке, предупреждал о

грозящем несчастье – скажем, мог разбудить ночью. Прежде чем войти в

заброшенный дом или в лесную избу-зимовье, надо хотя бы мысленно попросить

разрешения у её домового: «Хозяин, хозяин, пусти переночевать!» И тогда

домовой, обрадованный вниманием, защитит гостя от любой нечисти,

промышляющей в ночи. Если же не уважить, обидеть чем-нибудь душу избы,

сварливый маленький хозяин будет строить всякие пакости, покуда не

повинишься, не помиришься с ним. Домовой – самое доброе среди множества

других маленьких божеств. А уже за порогом избы «свой» мир становится всё

более «чужим» и враждебным. Там подстерегают человека Дворовый, Овинник,

Банник… В лесу же прячутся Лешие, Лисунки и маленькие Лешачата. Как и к

любому живому существу к ним нужен ласковый подход.

По всей видимости, именно из этого стремления жить в согласии с миром,

дабы не гневить духов берут свои истоки русская неконфликтность и

гостеприимство. Всё дело здесь опять-таки в своём и чужом, в пересечении

границ между мирами. Гость является с «чужой» стороны: откуда знать

хозяину, кто он таков? Кто подтвердит ему, что этот человек доброжелателен,

что он вообще – человек? Известно же, как ловко умеют притворяться людьми

разные мифические вещества, зачастую опасные. Уж лучше их не гневить…

Вот пример из легенды: ненастной ночью в избу просится незнакомец,

озябший и вымокший. Его впускают, дают обсушиться, радушно усаживают к

столу. Утром оказывается, что это был… Леший. «Пусть коровы ходят в мой лес

без пастуха, - прощаясь, говорит он человеку. – Ни один зверь не обидит». А

что было бы, не прояви люди гостеприимства? Но даже если на пороге стоит

самый настоящий человек, и при том, не имеющий ни малейшего отношения к

чародейству, всё равно ссориться, обижать его опасно. Древние верили: обида

и гнев создают вокруг человека нечто вроде сильного и очень вредного

энергетического заряда. Куда, в кого «выстрелит» этот заряд, предугадать

невозможно.

У многих народов подобные верования со временем позабылись,

превратившись из религиозных запретов и норм – в нравственные. «Вольный на

язык, умеющий навек прилепить ядрёное прозвище, для насмешки не упускающий

самого мелкого повода, россич во многом и ограничен. Права рода, власть

старших и отцовско-материнская, предки, могилы, боги, женская честь,

мужская доблесть – с ними не шутят. За глупое слово тут же накажут, и

больно, не скоро забудешь.» (В.Д. Иванов, «Русь изначальная», стр.33)

Отношение древних славян к еде заслуживает особого разговора. Еда была

не просто физическим насыщением – это было Причастие. Причастившиеся одного

хлеба, каши, земных плодов или дичи в дальнейшем считали друг друга самыми

настоящими родственниками. Поев в каком-нибудь доме, человек мог

рассчитывать на защиту и помощь хозяина, но и сам уже не смел причинить ему

зла. Таким образом, хлеб-соль – не что иное, как мирный договор между

хозяевами и гостями.

Сам хлеб тоже не являлся просто едой: и по сей день не забыта поговорка

«хлеб – всему голова», а детям с мальства прививают бережное отношение к

хлебу. Причину этого мы обычно называем одну: в хлебе заключён нелёгкий

человеческий труд. Но мало кто помнит о глубоких мифологических корнях,

которые имеют наши взгляды на хлеб. Известно трепетное отношение славян-

язычников к земле. В частности к хлебному полю, к тому же, в

изобразительном искусстве древних культур засеянное поле изображается тем

же знаком, что и женская беременность. Этот знак дожил до наших времён в

традиционных узорах вышивки на одежде. Отсюда уже следует, что хлеб был для

славян священным даром Богов. Запрещалось. Между прочим, бить по столу

кулаком: стол – Божья ладонь! Кроме того, зерно требует тепловой

обработки. А чтобы сварить простейшую кашу, нужно обеспечить союз Огня,

Воды и Зерна – продукта Земли. Все эти три сути были для славян божествами,

всем трём поклонялись. Сладкая, сваренная на меду, каша, заправленная

ягодами, являлась древнейшей языческой ритуальной едой: она несла мощную

идею плодородия, победы над Смертью, вечного возвращения Жизни. Стоит ли

удивляться, что языческая каша прекрасно вписалась в языческие ритуалы и

доныне живёт под названием кутьи, которой угощаются на поминках? Разве что

вместо мёда кладут теперь сахар, вместо лесных ягод – изюм, а вместо

цельной пшеницы – рис.… Другой древнейшей едой с незапамятных времён у

славян были блины. Учёные-языковеды считают, что произношение слова «блин»

– искажённое: когда-то оно произносилось «млин» и происходит от того же

корня, что и «молоть», «мелкий», обозначая, таким образом пищу из

размолотого зерна. Возможно, первоначально муку или мелко раздробленное

зерно заваривали кипятком и ели ложками, потом однажды пролили на

раскалённые камни очага и обнаружили, что новая еда очень вкусна. В блинах,

как и в каше-кутье, заключены те же священные сути, а кроме всего прочего,

румяный, круглый блин от части схож с Солнцем, «умирающим и воскресающим»

каждую зиму. Вот почему и доныне блины пекут на поминках и на Масленицу,

когда празднуется победа над злой богиней Мораной – холодом, смертью и

тьмой, празднуется воскрешение Солнца, Жизни, Весны. Немаловажную роль в

быту играла и одежда: всем известная поговорка о том, что встречают по

одёжке, пришла к нам из глубины веков. Тысячу лет назад нашим предкам было

достаточно один раз взглянуть на одежду незнакомого человека, чтобы понять,

из какой он местности, к какому роду-племени принадлежит, каково его

общественное положение и «гражданское состояние» – совершеннолетний или

нет, сочетался ли браком и так далее.

Одежда никогда для древних людей не была просто «совокупностью

предметов, которыми покрывают, облекают тело», как можно прочитать на

страницах современного словаря, она значила гораздо, гораздо больше. Наши

далёкие предки скорее согласились бы с нынешними экстрасенсами, которые

утверждают, что человеческое биополе впитывается в одежду и задерживается

на ней. Теперь нетрудно понять, почему самой первой пелёнкой для

новорожденного чаще всего служила рубаха отца (мальчику) или матери

(девочке), да и в дальнейшем детскую одежду для новорожденного старались

кроить не из вновь сотканного полотна, а из старой одежды родителей. Делали

это не из скупости, не по нищете и даже не потому, что мягкая, стираная

материя не раздражает нежную кожу младенца. Весь секрет – в священной силе,

или, по-теперешнему, в биополе родителей, способном заслонить неокрепшего

маленького человека, уберечь от порчи и сглаза. Детская одежда древних

славян была одинакова для девочек и для мальчиков и состояла из одной

длинной, до пят, полотняной рубахи. Право на «взрослую» одежду дети

получали только после обрядов инициации. С течением столетий был утрачен

древний ритуал перехода из разряда «детей» в разряд «молодёжи», многие его

элементы вошли в состав свадебной церемонии. Так, ещё в 19(!) веке в

некоторых областях России, Украины, Белоруссии вполне уже взрослые юноши и

девушки порою вплоть до собственной свадьбы ходили в детской одежде –

рубахе, схваченной пояском.

Самой любимой и распространённой нательной одеждой древних славян была

рубаха. Языковеды пишут, что её название происходит от корня «руб» –

«кусок, отрез, обрывок ткани» – и родственно слову «рубить», имевшему когда-

то ещё и значение «резать». Надо думать, история славянской рубахи

действительно началась в глубине веков с простого куска ткани, перегнутого

пополам, снабжённого отверстием для головы и скреплённого поясом. Другим

названием рубахи было «сорочка», «сорочица», «срачица». Некоторые

исследователи усматривают разницу между рубахой и сорочкой. Длинная рубаха,

пишут они, делалась из более грубой и толстой материи, а короткая и лёгкая

сорочка – из более тонкой и мягкой. Так постепенно она и превратилась в

собственно бельё, а верхнюю рубаху стали именовать «кошулей»,

«навершником». Рубаха, непосредственно прилегавшая к телу, шилась с

бесконечными магическими предосторожностями, ведь она должна была не только

согревать, но и отгонять силы зла, а душу – удерживать в теле. Так, когда

кроили ворот, вырезанный лоскут непременно протаскивали внутрь будущего

одеяния: движение внутрь обозначало сохранение, накопление жизненных сил, а

наружу – затрату, потерю. Этого последнего всячески старались избегать,

дабы не нагнать на человека беду. По мнению древних славян, следовало, так

или иначе обезопасить все необходимые отверстия, имевшиеся в готовой

одежде: ворот, подол, рукава. Оберегом здесь служила вышивка, содержавшая

всевозможные священные изображения и магические символы. Языческий смысл

народных вышивок очень хорошо прослеживается с древнейших образцов до

вполне современных работ, недаром учёные считают вышивку важным источником

в изучении древней религии. Легко догадаться, что ворот был особенно

«магически важной» деталью одежды – ведь именно через него в случае смерти

вылетала душа. Одежду детей матери всегда старались укрыть обширной

охранной вышивкой. Такую же роль выполняли и плетёные пояса – обереги, и

многие другие аксессуары. И люди активно использовали это: так, если муж

был в отъезде, то женщине, ожидавшей ребёнка, советовали подпоясываться его

поясом и на ночь укрываться чем-нибудь из его одежды, чтобы «сила» мужа

охраняла, оберегала жену.

Специальными ритуалами и предметами были окружены как все сферы

человеческой жизни, так и все её периоды. Рассмотрим основные из них.

По мысли древних людей, человек двигался по своему жизненному пути

вовсе не так, как можно двигаться по горной дороге, постепенно приближаясь

к вершине. Всё выглядело совершенно иначе: человек исчезал на одном уровне

и вновь появлялся уже на другом, уже в новом качестве. В подтверждение

своего нового рождения человек должен был сменить буквально всё – от одежды

до имени. Зато и естественная биологическая смерть не воспринималась

язычниками как окончательная гибель, полное исчезновение человека. Смерть,

как и все предыдущие события, была ещё одним переходом в новое качество,

когда разрушалось тело, но бессмертная душа оставалась неприкосновенной.

Кроме того, она вполне могла возвратиться, войдя в новорожденного младенца.

Вот почему во все времена и у всех народов детям старались давать имена

прославленных, уважаемых предков (потом эта традиция распространилась и на

чужих, но знаменитых людей). Итак, самое начало – зарождение новой жизни…

Забота о ребёнке начиналась задолго до его появления. Испокон веку

славяне старались оградить будущих матерей от всевозможных опасностей, в

том числе и сверхъестественных. Так, в последние месяцы перед родами

женщине не рекомендовалось выходить со двора, а лучше и из дому, чтобы

Домовой и священный Огонь очага всегда могли прийти ей на помощь: жуткие

истории рассказывались о злых колдунах, способных своим волшебством

похитить дитя прямо из материнского чрева или подменить его детёнышем

ведьмы – злобным уродцем… Одним словом, о наступившей беременности и тем

более сроке родов посторонним вовсе незачем было знать. Зато сама женщина,

ждущая ребёнка, считалась любимицей Богов, способной приносить счастье. Её

охотно приглашали в сады угоститься яблоками: если отведает плода с молодой

яблони, впервые принесшей урожай, эта яблоня весь свой век обильно

плодоносить будет.

Но вот наступал срок ребёнку появиться на свет. Древние славяне верили,

что рождение, как и смерть, нарушает невидимую границу между мирами умерших

и живых. Понятно, что такому опасному делу незачем было происходить вблизи

людского жилища. У многих народов роженица удалялась в лес или в тундру,

чтобы никому не повредить. Да и у славян рожали обычно не в доме, а в

другом помещении, чаще всего – в хорошо истопленной бане. А чтобы

материнское тело легче раскрылось и выпустило дитя, женщине расплетали

волосы, в избе же раскрывали все двери и сундуки, развязывали узлы,

отпирали замки. Надо думать, психологически это помогало. Роженица,

невольно отворяющая дверь в иной мир, у многих народов из-за этого

считалась «нечистой». Во все времена перед другими людьми, перед любящим

мужем был выбор – помогать женщине или думать только о себе. И конечно, во

все времена находились такие, чей выбор был благороден. О них сохранилось

немало рассказов. У славян эпоху строгого уединения роженицы хронисты уже

не застали. Здесь будущей матери обычно помогала немолодая женщина, опытная

в подобных делах. Непременным условием было, чтобы она сама имела здоровых

детей, желательно – мальчишек. Кроме того, при родах нередко присутствовал

муж. Теперь этот обычай возвращается к нам в качестве эксперимента,

заимствованного за границей. Между тем древние славяне не видели ничего

необычного в том, чтобы рядом со страдающей испуганной женщиной был

сильный, надёжный, любимый и любящий человек.

…И вот дитя благополучно родилось. Если это был мальчик, пуповину

перерезали на топорище или стреле, чтобы рос охотником и мастеровым. Если

девочка – на веретене, чтобы росла рукодельницей. Перевязывали пупок

льняной ниткой, сплетённой с волосами матери и отца. «Привязать» – по

древнерусски «повить»; вот откуда «повитухи», «повивальные бабки».

Вообще, все самые первые действия с младенцем (купание, кормление,

подстригание волос и т.д.) были окружены важными и очень интересными

ритуалами. В наши дни, желая приобщить новорождённого к христианской

религии, родители несут его в церковь, где священник крестит его, опуская в

купель с водой. При этом нарекается имя. Между тем обычай окунать младенца

в воду (или по крайней мере обрызгивать) отмечен у самых разных народов,

никогда даже не слышавших о христианстве. В чём же тут дело? Учёные видят

здесь отголосок древнейшего ритуала приобщения нового человека… Космосу!

Как это делалось? Отец – глава семьи – торжественно выносил новорождённого

и показывал его Небу и Солнцу (не садящемуся, но обязательно восходящему –

на долгую жизнь!), Огню очага, Месяцу (опять-таки растущему, чтобы дитя

хорошо росло), прикладывал к Земле-Матери и, наконец, окунал в Воду. Таким

образом, малыша представляли всем Божествам Вселенной, всем её стихиям,

отдавая под их покровительство.

Далее ребёнка нарекали именем но, как уже было сказано выше, оно

хранилось в тайне. Право на взрослую одежду мальчики и девочки получали, не

просто достигнув определённого возраста, но только когда могли делом

доказать свою «взрослость».

Лет с пяти – семи детей приучали к хозяйственным мужским и женским

работам, а также вводили в мир легенд, верований и традиций, - как мы бы

теперь выразились, ребёнок проходил ещё и духовную школу. В глубочайшей

древности для этого существовали особые дома – мужские и женские, и всё,

что там совершалось, окутывала тайна, на которую не имели права

представители противоположного пола. Исследователи пишут, что хоромы «семи

богатырей» из «Сказки о мёртвой царевне» – не что иное, как воспоминание о

таком мужском доме, расположенном в глухой лесной чаще. Когда мальчик

начинал становиться юношей, а девочка – девушкой, им приходила пора перейти

в следующее качество, в разряд молодёжи – будущих женихов и невест, готовых

к семейной ответственности и продолжению рода. Для этого надо было

выдержать испытание, называемое учёными «инициацией» – «обновлением»,

«приведением в начальное состояние». Это был своеобразный экзамен на

зрелость, физическую и духовную.

Юноша должен был вытерпеть жестокую боль, принимая татуировку или даже

клеймо со знаками своего рода и племени, полноправным членом которого он

становится отныне. Для девушек тоже были испытания, хотя и не такие

мучительные. Их цель – подтверждение зрелости, способности к свободному

проявлению воли. И самое главное – и те и другие подвергались ритуалу

«временной смерти» и «воскрешения». Это была не игра. Это происходило

абсолютно всерьёз!

Вероятно, жрецы и жрицы применяли для этого одурманивающие напитки, а

то и гипноз. Также вполне вероятно, что разыгрывалось целое представление

«проглатывания» детей мифическим животным – тотемом, «прародителем» и

символом племени – с последующим «рождением» из его брюха. Некоторые

исследователи полагают, что всем известная сказка о Красной Шапочке

содержит отголоски подобных обрядов…

Итак, прежние дети «умирали», а вместо них «рождались» новые взрослые.

В древнейшие времена получали они и новые «взрослые» имена, которых опять-

таки не должны были знать посторонние (а иногда это было первое наречение

имени). Вручали им и новую взрослую одежду: юношам – мужские штаны,

девушкам – понёвы, род юбок из клетчатого полотна, которые носили поверх

рубахи на пояске. С момента надевания взрослой одежды девушку можно было

сватать. Так начиналась взрослая жизнь.

Стоит упомянуть и ещё о таких немаловажных атрибутах внешности как

борода и коса.

Борода считалась у взрослых мужчин важнейшим символом чести. Дёрнуть за

бороду и тем более плюнуть в неё было ужасным оскорблением, за которое

могли вызвать на поединок, если не убить сразу. А коренится это в

древнейших воззрениях на волосы как на одно из сосредоточий жизненной силы

в человеке. Вспомним хотя бы змея Волоса, живой волос в речке, библейского

богатыря Самсона, чья сила помещалась в «семи косах головы его», и

остриженные волосы, которым незачем попадать в руки к злым колдунам. Не

случайно старик Хоттабыч выдёргивал волоски из своей бороды – без этого

магия не срабатывала. Не случайна и борода Черномора в пушкинской сказке…

Что касается косы, то девушка до замужества имела право ходить с

распущенными волосами, однако подобная причёска имела характер, скорее,

торжественный и ритуальный: попробуй-ка шить, готовить, стирать, ухаживать

за скотиной, распустив густые волосы длиной по колено! И девушки их

стягивали налобной повязкой, заплетали в косу – непременно одну (в знак

того, что пока холостая, «одна»). Пряди волос в косе тоже укладывали строго

определённым образом: одну поверх другой. Две косы и обратное плетение

обычаем запрещались, это была принадлежность замужней. Девичья коса

считалась не меньшим символом чести, чем борода у мужчин, и отношение к ней

было точно таким же.

Расплетение косы надвое являлось одной из главных частей свадебного

ритуала. Рассмотрим свадьбу как важную веху в жизни человека.

Дети принадлежали к роду родителей. А вот дочь-девушка, выходя замуж,

переходила в род мужа. (Именно поэтому замуж «выходят» – в смысле, выходят

из своего рода, покидают его.) Вот что означал для язычников такой переход:

девушка должна была «умереть» в прежнем роду и «снова родиться» в другом,

уже замужней, «мужатой» женщиной. Вот какие сложные превращения происходили

с невестой. Отсюда и повышенное внимание к ней, которое мы под час видим на

свадьбах, и обычай брать фамилию мужа. Ведь фамилия – это знак рода. Теперь

нам ясно, почему жених старается внести невесту через порог своего дома

обязательно на руках: ведь порог – это граница миров, и невесте, прежде

чужой в этом мире, надлежит превратиться в свою. А что белое платье? Иногда

приходится слышать, будто оно символизирует чистоту и скромность невесты,

но это не правильно. На самом деле белый – цвет траура. Чёрный цвет в этом

качестве появился сравнительно недавно. Белый же, как утверждают историки и

психологи, с древнейших времён был для человечества цветом Прошлого, цветом

Памяти и Забвения. А другим «траурно-свадебным» цветом был красный,

«чермный», как он ещё назывался. Его издавна включали в одеяние невест.

Есть даже народная песня: «не шей ты мне, матушка, красный сарафан» – песня

дочери, которая не хочет уходить из родного дома к чужим людям – замуж.

Итак, белое (или красно-белое) платье – это «скорбное» платье девушки,

«умершей» для своего прежнего рода.

Теперь про фату. Ещё совсем недавно это слово означало просто «платок»,

которым закрывали лицо девушке. Ведь с момента согласия на брак её считали

«умершей», а жители Мира Мёртвых невидимы для живых. Вот и невесту никому

нельзя было видеть, а нарушение запрета вело к несчастьям и даже к

безвременной смерти, ибо в этом случае нарушалась граница, и Мёртвый Мир

«прорывался» в наш, грозя непредсказуемыми последствиями.

Надо упомянуть и ещё об одном интересном обычае: «Не женятся на тех, с

кем вместе едят». Казалось бы, что в том плохого, если парень и девушка

дружно работают и едят из одной миски, как брат и сестра? Мы уже знаем, что

совместная трапеза делала людей «родственниками». А браки между

родственниками не поощрялись.

В условиях родового строя (и много позже) в собственном восприятии и в

восприятии общества человек оставался в первую очередь членом рода, а не

индивидуальностью. Соответственно, моральными считались только такие

поступки, которые способствовали процветанию рода. А это значит, что если

одна большая семья на своём совете решала породниться с другой, обретая тем

самым новых друзей и союзников, юноша и девушка должны были вступить в

брак, что называется, без разговоров. Именно такое поведение считалось

высоконравственным.

На русской свадьбе преимущественно звучали печальные песни. Невеста

плакала, даже если шла за любимого. И дело здесь не в трудностях жизни

замужем в прежние времена. Невеста покидала свой род и переходила в другой.

Стало быть, она покидала духов – покровителей прежнего рода и вручала себя

новым. Вот и плакала девушка, слушая жалобные песни и изо всех сил стараясь

показать свою преданность родительскому дому, прежней родне и её

сверхъестественным покровителям – умершим предкам, а в ещё более отдалённые

времена – тотему, мифическому животному-прародителю.

В некоторых областях за девичьим целомудрием очень строго следили. Но

столь же часто всё выглядело решительно наоборот: добрачные дети ни в коем

случае не оказывались помехой для свадеб. Их-то матери как раз и считались

«первыми невестами на деревне». Ведь каким было со времён глубокой

древности главное требование к женщине? Чтобы могла выносить и родить

здоровых, крепких детей. Вот и сватались парни наперебой к молодым матерям,

уже доказавшим свою женскую полноценность. А если отцом добрачного ребёнка

был знатный воин, боярин, сам князь – юную мать не только не проклинали, её

на руках носили и в своём роду, и в роду жениха: счастье в дом приманила!

Все знали, что воинов, особенно знатных вождей, осеняла милость Богов. В

Древней Руси рабыня, родившая дитя от хозяина, освобождалась из рабства.

Взросление, старение… Смерть.

С человеком никогда ничего не случается просто так. Всё, что

происходит, - знамение Богов, злых или добрых. Если кто-то внезапно

поранился – это значит, что злые духи или сама Смерть готовы им завладеть.

Опасно оставаться рядом с таким человеком, несчастье заразно и всех

втягивает, подобно водовороту. Отсюда и наш страх перед умершим: а что,

если он и меня утащит туда же – на тот свет, за грань между мирами, которую

нарушила Смерть? Поэтому традиционные русские похороны содержат огромное

количество ритуалов, призванных отдать умершему последнюю дань уважения и

вместе с тем победить, изгнать подальше ненавистную Смерть. А ушедшему

пообещать воскрешение, новую жизнь.

Как уже говорилось, при рождении ребёнка приобщали ко всем природным

стихиям. Теперь, уходя из этого мира, человек с ними прощался. Почувствовав

приближение смерти, старик просил сыновей вывести его в поле, и кланялся на

все четыре стороны: «Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, вольный свет-

батюшка, прости, коли обидел…» потом ложился на лавку в святом углу, и

сыновья разбирали над ним земляную крышу избы, чтобы легче вылетела душа,

чтобы не мучила тело. А также – чтобы не вздумала остаться в доме,

беспокоить живых.

«Все люди одного языка, как жившие на Рось–реке, так и самые дальние

обитатели заприпятских болот, все славяне до самого Холодного моря на

севере твёрдо знали, что забота о человеческом теле совершается для

устройства души. При жизни душа и тело – одно. Как вода наполняет землю,

как в кремне таится огонь, извлекаемый ударом твёрдого железа, так душа

живёт в теле. Но и после разрушения тела сохраняется тайная связь останков

с душой. Сожигается труп на погребальном костре – и очищенная огнём душа

легко возносится на небесную твердь. Там мать и отец ждут детей, там друг

находит друга, там конец всем разлукам и – свершение каждой мечты. Покинь

тело на добычу птице, зверю, червям – и будет душа неприкаянно скитаться

близ мест, где умер человек. За лишение обряда она постарается мстить не

одним виновникам смерти тела, но всем людям без различья. Душа человека,

тело которого брошено в воду, последует за ним, и горе тому, кто, найдя

такое тело, не возложет его на костёр или не зароет в землю. Зарытое тело

избавляет людей от мести души, но по-иному, чем сожженье. В земле душа

остаётся под гнётом, не вырваться ей ни под живой свет дня, ни под

колыбельное мерцание звёзд. Как спелёнатый младенец, как зверь в тенетах

или как раб, навечно прикованный к жернову, так бессильна, неподвижна душа

того, чьё тело зарыто в земле. По времени подземный холод и мрак разъедают

душу, тоска и голод по дневному свету истощают надежды, и она,

растворённая, гаснет, как уголь под пеплом, забывает себя, подобно

зажившемуся старцу, и замирает навечно в земном покое. Поэтому враг нигде

не воздаст врагу погребения. Поэтому лучше погибнуть в бою, чем умереть

рабом и лишиться погребального костра. Россичи остерегались просто бросать

тела врагов, чтобы бродячие души не мстили, обратясь в нетопырей, не сосали

кровь росских младенцев, чтобы не навевали врагам сны, указывая путь к Рось-

реке, соблазняя чужих славянским богатством.» (В.Д. Иванов, «Русь

изначальная», стр.20)

Как представляли себе свой мир славяне-язычники? Учёные пишут, что он

казался им похожим на большое яйцо. Сохранились легенды о Великой Матери –

родительнице Земли и Неба, праматери Богов и людей. Имя Великой Матери –

Жива, или Живана. Посередине славянской Вселенной, подобно желтку,

расположена сама Земля. Верхняя часть «желтка» – наш живой мир, мир людей.

Нижняя сторона – Нижний Мир, Мир Мёртвых, Ночная Страна. Когда там день, у

нас царит ночь. Чтобы попасть туда, надо пересечь океан – море, окружившее

землю. Или прорыть колодец насквозь, и камень будет падать в этот колодец

двенадцать дней и ночей. Вокруг Земли, подобно яичным плёнкам и скорлупе,

расположены 9 разных небес. Каждое из девяти небес славянской мифологии

имеет собственное предназначение: одно – для Солнца и звёзд, другое –для

Месяца, ещё одно – для туч и ветров. Седьмое по счёту наши предки считали

«твердью», прозрачным дном небесного океана. Славяне считали, что на любое

небо можно попасть, взобравшись по Мировому Древу, которое связывает между

собой Нижний Мир, Землю и все 9 небес. Там, над седьмым небом, есть остров,

и на том острове живут прародители всех птиц и зверей. Этот чудесный остров

называли «ирием», или «вирием». Некоторые учёные предполагают, что от него

происходит теперешнее слово «рай», связанное в нашем понятии с

христианством. А ещё ирий называли островом Буяном. А как же восьмое и

девятое небеса, служащие ирию крышей? Наверняка древние славяне

задумывались, что лежит за их пределами, в бесконечной Вселенной. Быть

может, задумывались они и об иных мирах, которые должны были там

находиться.

Древние славяне считали Землю и Небо двумя живыми существами, более

того – супружеской парой, чья любовь и породила всё живое на свете. Бога

Неба, Отца всего сущего, называют Сварогом. Другое имя его было Стрибог – в

переводе на современный язык «Отец-Бог». Сварог подарил людям кузнечные

клещи, научил выплавлять медь и железо. Он установил самые первые законы, в

частности, велел каждому мужчине иметь только одну жену, а женщине – одного

мужа. Землю мы до сих пор называем матерью, и это трудно оспорить. Язычники

относились к ней с величайшей любовью, и Земля платила им тем же. Земля

была свидетельницей торжественных клятв, при этом её касались ладонью,

вынимали кусок дёрна и возлагали себе на голову, мистическим образом делая

ложь невозможной: считалось, Земля не станет носить обманщика.

Сидя на уютном пригорке, поросшем цветущими медоносными травами, наш

языческий предок чувствовал под собой живые, тёплые колени Матери-Земли. А

с высоты на него был устремлён строгий и ласковый взгляд Неба – Отца-Бога.

Славяне считали Солнце, Молнию и Огонь – два небесных Пламени и одно

земное – родными братьями, сыновьями Неба и Земли.

Солнце считалось всевидящим оком, которое строго присматривает за

нравственностью людей, за справедливым соблюдением законов. Недаром во все

времена преступники ожидали наступления ночи, скрываясь от правосудия – не

только земного, но и небесного. А священным знаком Солнца с незапамятных

времён был… крест! Не потому ли христианский крест, так похожий на

древнейший языческий символ, и прижился столь хорошо на Руси?

Бога Солнца называют Даждьбогом, от слова «дающий» – «податель всех

благ». Славяне верили, что Даждьбог ездит по небу на чудесной колеснице,

запряжённой четвёркой белых златогривых коней с золотыми крыльями. А

солнечный свет происходит от огненного щита, который Даждьбог возит с

собой. Ночью он с запада на восток измеряет нижнее небо, светя Нижнему

Миру. Дважды в сутки (утром и вечером) он пересекает Океан-море на ладье,

запряжённой водоплавающими птицами – гусями, утками, лебедями. Поэтому наши

предки приписывали огромную силу оберегам в виде уточки с головой коня. Они

верили, что славный Бог Солнца поможет им, где бы он ни находился – в

Дневном Мире или в Ночном, или даже по дороге из одного в другой. В «Слове

о полку Игореве» русские люди названы «Дажьбожьими внуками» – внуками

солнца, хотя повествуется там о событиях, происшедших без малого через

двести лет после принятия христианства.

Славянским Богом Грозы, Грома и Молнии был Перун. «Голова серебряна, ус

злат», мчался он среди туч верхом на коне либо в колеснице, запряжённой

жеребцами, белыми и вороными. Имя Перуна очень древнее, и в переводе на

современный язык означает «тот, кто сильно бьёт», «разящий». Он был

главнейшим Богом в языческом пантеоне Киевской Руси, и, вероятно, старшим

сыном Сварога. Его считали учредителем нравственного закона и самым первым

защитником правды.

Отчаянно гремит по неровностям туч несущаяся Перунова колесница – вот

откуда гром, «прокатывающийся» по небесам. Впрочем, на этот счёт бытовали

разные мнения: ещё говорили, что гром и молния – эхо и отблеск ударов,

которыми Перун награждает небесного Змея, стремящегося снова ограбить Богов

и людей – похитить Солнце, скот, земные и небесные воды. А в отдалённой

древности полагали, что на самом деле гром – это «клич любви» на празднике

свадьбы Неба с Землёй: известно же, как хорошо всё растёт после грозы.

Молнии у Перуна были двоякого рода: лилово-синие, «мёртвые», разящие

насмерть, и золотые, «живые», созидающие, пробуждающие земное плодородие и

новую жизнь. Оружием Перуна первоначально были камни, в дальнейшем –

каменные топоры и, наконец, – золотая секира: Боги не были консерваторами,

они «прогрессировали» вместе с людьми. Топору громовержца приписывалась

поистине чудесная сила. Топором ударяли по лавке, на которой кто-нибудь

умер: тем самым будет «подсечена» и изгнана Смерть. Топор крест-накрест

перебрасывали через скотину, чтобы она не болела и хорошо плодилась.

Топором чертили над больным Солнечный Крест, призывая на помощь сразу двоих

братьев-Богов. Другой символ Перуна – так называемый громовой знак, похожий

на колесо с шестью спицами. Этот знак до сих пор можно видеть на избах

старой постройки. Его резали и для красоты, и из чисто практических

соображений – в качестве громоотвода…

С Огнём славяне-язычники связывали возникновение людей. Боги сотворили

и Мужчину, и Женщину из двух палочек, между которыми возгорелся огонь –

самое первое пламя любви.

Были у славян и Боги, особо ответственные за процветание и приплод

всего живого в природе, а также за преумножение рода людского, за брак и

любовь между ними. Это – Род и Рожаницы. Согласно верованиям древних

славян, именно Бог Род посылает с небес на землю души людей, когда

рождаются дети. Рожаниц было две: Мать и Дочь. Рожаница-Мать связывалась

славянами с периодом летнего плодородия, когда созревает, тяжелеет,

наливается урожай. Ей было дано имя Лада, и с ним связано в русском языке,

пожалуй, не меньше слов и понятий, чем с родом. Лада была матерью

двенадцати месяцев, на которые делится год, и младшей Рожаницы – Лели,

Богини трепетных весенних ростков, первых цветов, юной женственности.

Именно она заботилась о едва проклюнувшихся всходах – будущем урожае. Лелю-

Весну торжественно закликали – приглашали в гости, выходили встречать с

подарками и угощением. А прежде спрашивали разрешения у Матери Лады:

отпустит ли дочь?

Сильные эмоции, неподконтрольные рассудку, физическая любовь, а с ней и

идея размножения, плодородия находились «в ведении» славянского Бога Ярилы.

Наши предки справляли праздник «Ярилки», приуроченный к 27 апреля, к самому

пику весеннего буйства природы. Целую ночь горели костры, а молодёжь

гуляла, пела песни, плясала. Все считались друг другу невестами и женихами.

Жизнь древнего человека далеко не всегда была лёгкой. Случались и

горести, и несчастья, наводившие на мысль о злых сверхъестественных

существах, стоящих за ними. Злую Богиню Морану они связывали с темнотой,

морозом и смертью. Соломенное чучело, которое сжигают во время праздника

древней языческой Масленицы, принадлежит, несомненно, Моране, Богине смерти

и холода. Каждую зиму она ненадолго берёт власть, но навек утвердиться ей

не дано: вновь и вновь торжествуют Солнце, Жизнь и Весна.

Ещё в славянской языческой мифологии известен «скотий Бог» Волос (или

Велес), отчётливо противопоставляемый Перуну, которого учёные отождествляют

с легендарным Змеем – противником Бога Грозы. Змей Волос сочетает в своём

облике мохнатость и чешую, летает на перепончатых крыльях, умеет выдыхать

огонь (хотя сам до смерти боится огня, в первую очередь молнии) и очень

любит яичницу и молоко, поэтому другое имя Волоса – Смок или Цмок, то есть

Сосун.

Но если внимательно перечитать народные легенды и сказки, окажется, что

Змей в них не только злобен, сколько неразумен и жаден. Его жаль иногда,

когда он плачет, наказанный просит о пощаде. Легко убедиться, что облик

Змея «составлен» человеческим воображением из частей, взятых от разных

животных. Быть может, в нём воплощены силы первобытного Хаоса, буйные силы

неупорядоченной, дикой, необжитой природы, зачастую враждебной древнему

человеку, но по сути своей вовсе не злобной?.. А с ними и животные

инстинкты самого человека, та область нашей личности, которая не знает

слова "надо", а только «хочу» – чистый «Ид»? на самом деле ничего дурного,

греховного в ней нет, надо лишь держать её в повиновении…

Славяне-язычники поклонялись обоим божественным противникам – и Перуну,

и Змею. Только святилища Перуна устраивались по высоким местам, а святилища

Волоса – в низинах. Есть основания думать, что укрощённый, загнанный в

подземелье Волос стал ответственным за земное плодородие и богатство. Он

отчасти утратил своё чудовищное обличье, сделался более похожим на

человека. Не зря же последний пучок колосьев оставляли в поле «Волосу на

бородку»! кроме того, прослеживается связь Волоса с музыкой и поэзией,

недаром в «Слове о полку Игореве» певец Боян назван «Велесовым внуком»…

Живя в краю, изобильном реками и озёрами, речушками и ручьями, болотами

и родниками – «студенцами», восточные славяне, естественно, выработали

целый комплекс религиозного почитания воды. Они были уверены, что самые

нерушимые клятвы – в том числе и клятвы любви – даются близ воды, она им

свидетель. Водой иногда испытывали на суде: истцу и ответчику предлагали

войти в воду на семь шагов, при этом виновный, оказавшись перед лицом

справедливой и мудрой реки, должен был непременно смутиться и тем себя

выдать. С помощью воды гадали о будущем и о женихах, наводили и наоборот,

отводили от себя чары. Особой силой наделяли славяне родниковую воду, а

всего более воду из родника, возникшего от удара Перуновой молнии, – такие

ключи назывались «гремячими».

Итак, вода – как и другие природные сути – была для славянских

язычников исконно доброй, дружественной стихией. Но, подобно всем стихиям,

заставляла обращаться с нею на «Вы». Могла ведь и утопить, погубить ни за

что. Могла потребовать жертв. Могла смыть весенним разливом деревню,

поставленную «без спросу» – без учёта особенности местности. Вот почему

Водяной, мифический обитатель рек, озёр и ручьёв, часто выступает в

легендах как существо, враждебное человеку. Видимо, опытные жители леса

заблудиться боялись всё-таки меньше, чем утонуть. Поэтому и Водяной в

сказаниях выглядит в общем опаснее Лешего.

Иногда Водяного представляли себе в виде голого обрюзглого старика,

пучеглазого и ластоногого. В других случаях он был вполне похож на человека

и от обычного доброго молодца отличался в основном тем, что с левой полы

его одежды постоянно текла вода. Самое важное в народных рассказах о нём –

то, как люди и Водяной могут поладить, выручить друг друга из беды. Эти

рассказы хранят древнюю мудрость, великую и простую науку жить во

взаимопонимании и мире с природой.

Итак, что же видим мы в описании славянского мира – мира наших предков?

Жизнь человека в гармонии с природой, их нераздельность. Жизнь в мире,

сплошь и рядом населённом разного рода Богами и живыми существами,

существование которых не ставилось ни под какое сомнение, которые так же,

как и человек, являлись естественными составляющими этого самого мира.

Человек чувствовал себя в силах повлиять на ход жизненных событий,

провоцировать какие-либо события в природе или избегать их, ведь он

находился в постоянном прямом взаимодействии с этими «высшими» силами и при

надобности, соблюдя известные ему нехитрые правила, мог всегда договориться

с ними и предупредить беду. Приметы и наветы старших были неоспоримыми

правилами жизни: они учили уважать всё, что видишь вокруг, так же, как и

людей, в среде которых живёшь, потому что каждая травинка в поле, каждое

деревце в лесу так же живо, как и ты сам, и права ваши равные. В то же

время существовала и обратная связь: разные сферы человеческой деятельности

и чувств находились в ведении определённых богов, и те, в свою очередь,

были ответственны за благополучие в жизни их «подопечных». Из такой вот

«взаимопомощи» складывалось славянское мировоззрение и нравственность,

понимание ценности жизни и добра как благодарности за данную человеку

небесами жизнь.

В конце хотелось бы привести славную песню росского племени:

Имеем мы обычаи свои,

завет отцов и вечные преданья.

И вещий сон в тени родных лесов,

и шёпот наших трав в лугах и полянах,

и шелест наших злаков в бороздах,

возделанных руками росских,

и гик коней,

и топот стад,

и грай воздушных птиц, -

всё наше здесь.

Могилы предков хранят границы,

стоят на междупутьях, наблюдают

порядок смены лет и череду

сменяющихся поколений рода.

А толпы душ, носясь в вихрях

между землёй и вышней твердью,

где обитать придётся нам

когда настанет тайный срок

блаженства вечности, -

те души совершают нам подмогу

в день трудных испытаний.

Подобно богу света, который гаснет,

умирая каждый вечер,

подобно травам и листве древесной,

светильники дыханья в человеке,

зажегшись при рожденьи,

потухнут…

Но человек – он не исчезнет,

он умер – как закат.

Он успокоен.

(«Русь Великая», В.Д. Иванов, стр.24)

Страницы: 1, 2