Эстетика А. Камю

Камю исследует в ,,Мифе о Сизифе” два неправомерных вывода из

констатации абсурда. Первый из них - самоубийство, второй - философское

самоубийство. Если для абсурда необходимы человек и мир, то исчезновение

одного из этих полюсов означает и прекращение абсурда. Абсурд есть первая

очевидность для ясно мыслящего ума. Самоубийство представляет собой

затмение ясности, примирение с абсурдом, его ликвидацию. Такое же бегство

от абсурда представляет собой ,,философское самоубийство” – скачок через

стены абсурда. В первом случае истреблен тот, кто вопрошает, во втором - на

место ясности приходят иллюзии, желаемое принимается за действительное,

миру приписываются человеческие черты - разум, любовь, милосердие и т.п.

Очевидная бессмыслица трансформируется в замаскированную, человек

примиряется со своим уделом.

Религиозную веру Камю считает замутнением ясности видения и

неоправданным скачком, примиряющим человека с бессмыслицей существования.

Христианство примиряет со страданиями и смертью (,,смерть, где жало

твое”), но все доказательства существования трансцендентного порядка

сомнительны. Унаследовав от картезианства идеал ясности и отчетливости

мышления, Камю отвергает онтологический аргумент - из наличия у нас идеи

Бога нам не вывести его существования. ,,У абсурда куда больше общего со

здравым смыслом, - писал Камю в 1943 г. - абсурд связан с ностальгией,

тоской по потерянному раю. Без нее нет и абсурда, из наличия этой

ностальгии нам не вывести самого потерянного рая”. Требования ясности

видения означает честность пред самим собой, отсутствие всяких уловок,

отказ от примирения, верность непосредственному опыту, в который нельзя

ничего приносить сверх данного.

В этом своеобразие позиции Камю: он проповедует ясность разумного

решения, завещанную всей европейской традицией ,,метафизики света”,

начиная с Паскаля и вплоть до Гуссерля, где разум уподобляется видению,

истина - свету, ложь - тьме, божество - источнику света или самому свету.

Эта метафизика приобретала характер то рационалистической системы, то

мистической доктрины, но она всегда признавала связь человеческого разума и

разумного (или сверх разумного) космического света. У Камю ясностью видения

наделено только конечное существо, заброшенное в чуждый ему мир. Уже

потому, что ставил выше всего этот свет разума, поиск смысла, а не темные

стороны человеческой натуры, он и в ,,Мифе о Сизифе” далек от крайних форм

европейского нигилизма.

Но из абсурда следует и отрицание универсальных этических норм. Без

ницшеанского энтузиазма Камю принимает вывод из абсурда - ,,все

дозволенно”. Единственной ценностью становится ясность видения и полнота

переживания. Абсурд не надо уничтожать самоубийством или скачком веры, его

нужно максимально полно изжить. На человеке нет греха, становление

невинно, и единственной шкалой для оценки существования является

подлинность, аутентичность выбора.

Если Ницше предложил утратившему христианскую веру человечеству

миф о ,,вечном возвращении”, то Камю предлагает миф об утверждении

самого себя - с максимальной ясностью ума, с пониманием выпавшего

удела, человек должен нести бремя жизни, не смиряясь с ним -

самоотдача и полнота существования важнее всех вершин, абсурдный

человек избирает бунт против всех богов. Да, бытие абсурдно, но своим

бунтом, своей борьбой против этой абсурдности (пусть безнадёжной),

построением жизненных планов (пусть обреченных на провал) человек даже в

этом абсурдном мире может реализовать своё ,,Я”: ,,Осознавший абсурд

человек отныне привязан к нему навсегда. Человек без надежды, осознав себя

таковым, более не принадлежит будущему. Это в порядке вещей. Но в равной

мере ему принадлежат и попытки вырваться из этой вселенной, творцом которой

он является”.

В ,,Мифе о Сизифе” Камю подробно рассматривает проблему абсурдного

творчества. Эта проблема в мировоззрении Камю, в его философии имеет особое

значение. Жить в абсурдном мире без веры и надежды, без жизненных

перспектив, без исторического оптимизма не только трудно, безрадостно, но и

почти невозможно. И если человек не сможет найти нечто, что смогло бы

компенсировать все издержки абсурдной жизни, тогда единственным выходом

будет самоубийство. Камю, как было сказано выше, отвергает философское

самоубийство экзистенциалистски настроенных философов. Более того, он

считает, что ,,Творчество – наиболее эффективная школа терпения и ясности.

Оно является и потрясающим свидетельством единственного достоинства

человека: упорного бунта против своего удела, настойчивости в бесплодных

усилиях”. Ведь только творчество ( Камю имеет в виду прежде всего

художественное творчество) предоставляет человеку возможность вносить в

абсурдный мир нечто, определённое собственной свободной волей, хотя бы в

форме вымышленного мира: ,,Творить – значит придавать форму судьбе”. Хотя

бы придавать – без всякой надежды на то, что удастся придать. И не случайно

смысловым центром эссе Камю является философское толкование мифа о Сизифе,

обречённого судьбой бесконечное количество раз вскатывать на скалу огромный

камень, который сразу же скатывался вниз, - и тем не менее по собственной

воле он продолжал это делать, бросая вызов судьбе, противопоставляя ей свою

волю. ,,Каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше

своей судьбы. Он твёрже своего камня… Сизиф, бессильный и бунтующий, знает

о бесконечности своего печального удела; о нём он думает во время спуска.

Ясность видения, которая должна быть мукой, обращается в его победу. Нет

судьбы, которое не превозмогло бы презрение… В этом вся тихая радость

Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень – его достояние… Я оставляю

Сизифа у подножия горы! Ноша всегда найдётся. Но Сизиф учит высшей

верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что всё

хорошо. Эта вселенная, отныне лишённая властелина, не представляется ему ни

бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на

полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину

достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять

себе счастливым”. Камю полагает, что человек, занимающийся своим духовным

самовоспитанием, человек, восстающий против уготованной ему судьбы,

человек, не смиряющийся с объективными и субъективными условиями своего

существования, должен быть творческим человеком. Именно благодаря

творчеству мысль может справится со смертью духа. Человек не должен бояться

абсурда, не должен стремиться от него избавиться, тем более, что это просто

невозможно, поскольку абсурдный мир пронизывает всю человеческую жизнь.

Скорее, человек должен действовать и жить так, чтобы чувствовать себя

счастливым в этом абсурдном мире.

,,Завоевание или игра, бесчиленные любовные увлечения, абсурдный бунт –

все это почести, которые человек воздаёт собственному достоинству в ходе

войны, заведомо несущей ему поражение”. И несмотря на это, человек должен

бороться и оставаться верным своей борьбе. Абсурдная борьба, которую

постоянно ведет человек, представляет собой игру, являющуюся

преимущественно искусством. А искусство, как говорил ещё Ницше, необходимо

для того, чтобы не умереть от истины.

В абсурдном мире произведение искусства – это уникальная возможность

поддерживать своё сознание на соответствующем уровне и в соответствующей

форме. Оно позволяет человеку фиксировать свои переживания в этом мире.

,,Творить – это жить дважды”. Правда, абсурдный человек не ставит своей

целью объяснить действительность, решить какие-то проблемы, - нет,

творчество состоит для него в испытании самого себя и в описании того, что

он видит и чувствует. Таким образом, искусство выполняет эстетические

функции самопознания и самоусовершенствования.

Произведение Камю ,,Бунтующий человек” - это история идеи бунта -

метафизического и политического - против несправедливости человеческого

удела. Если первым вопросом ,,Мифа о Сизифе” был вопрос о допустимости

самоубийства, то эта работа начинается с вопроса справедливости убийства.

Люди во все времена убивали друг друга, - это истина факта. Тот кто

убивает в порыве страсти, предстает пред судом, иногда отправляется на

гильотину. Но сегодня подлинную угрозу представляют не эти преступные

одиночки, а государственные чиновники, хладнокровно отправляющие на смерть

миллионы людей, оправдывающие массовые убийства интересами нации,

государственной безопасности, прогресса человечества, логикой истории.

Человек 20-го века оказался перед лицом тоталитарных идеологий, служащих

оправданием убийства. Еще Паскаль в ,,Провинциальных письмах” возмущался

казуистикой иезуитов, разрешавших убийство вопреки христианской заповеди.

Безусловно, все церкви благословляли войны, казнили еретиков, но каждый

христианин все-таки знал, что на скрижалях начертано ,,не убий”, что

убийство - тягчайший грех. На скрижалях нашего века написано: ,,Убивай”.

Камю в ,,Бунтующем человеке” прослеживает генеалогию этой максимы

современной идеологии. Проблема заключается в том, что сами эти идеологии

родились из идеи бунта, преобразившейся в нигилистское ,,все дозволено”.

Камю считал, что исходный пункт его философии остался прежним - это

абсурд, ставящий под сомнение все ценности. Абсурд, по его мнению,

запрещает не только самоубийство, но и убийство, поскольку уничтожение себе

подобного означает покушение на уникальный источник смысла, каковым

является смысл каждого человека. Однако из абсурдной установки ,,Мифа о

Сизифе” не вытекает бунт, утверждающий самоценность другого. Бунт там

придавал цену индивидуальной жизни - это ,,борьба интеллекта с

превосходящей его реальностью”, ,,зрелище человеческой гордыни”, ,,отказ

от примирения”. В дальнейшем у Камю меняется само содержание понятий

,,абсурд” и ,,бунт”, поскольку из них рождается уже не индивидуалистический

мятеж, а требование человеческой солидарности, общего для всех людей смысла

существования. Бунтарь встает с колен, говорит ,,нет” угнетателю, проводит

границу, с которой отныне должен считаться тот, кто полагал себя

господином. Отказ от рабского удела одновременно утверждает свободу,

равенство и человеческое достоинство каждого. Однако мятежный раб может сам

перейти этот предел, он желает сделаться господином и бунт превращается в

кровавую диктатуру. В прошлом, по мнению Камю, революционное движение

,,никогда реально не отрывалось от своих моральных, евангелических и

идеалистических корней”. Сегодня политический бунт соединился с

метафизическим, освободившим современного человека от всех ценностей, а

потому он и выливается в тиранию. Сам по себе метафизический бунт также

имеет оправдание, пока восстание против небесного всевластного Демиурга

означает отказ от примирения со своим уделом, утверждение достоинства

земного существования. Он превращается в отрицание всех ценностей и

выливается в зверское своеволие, когда бунтарь сам делается

,,человекобогом”, унаследовавшего у отринутого им божества все то, что так

ненавидел - абсолютизм, претензии на последнюю и окончательную истину

(,,истина одна, заблуждений много”), провиденциализм, всезнание, слова

,,заставьте их войти”. В земной рай этот выродившийся Прометей готов

загонять силою, а при малейшем сопротивление готов устроить такой террор, в

сравнении с которым костры инквизиции кажутся детской забавой.

Такое соединение метафизического бунта с историческим было опосредовано

,,немецкой идеологией”. В разгар работы над ,,Бунтующим человеком” Камю

говорил, что ,,злые гении Европы носят имена философов: их зовут Гегель,

Маркс и Ницше... Мы живем в их Европе, в Европе, ими созданной”. Несмотря

на очевидные различия в воззрениях этих мыслителей (а также Фейербаха,

Штирнера), Камю объединяет их в ,,немецкую идеологию”, породившую

современный нигилизм.

Чтобы понять основания, по которым эти мыслители были включены в ряд

,,злых гениев”, необходимо, во-первых, вспомнить об общественно-

политической ситуации, во-вторых, понять, под каким углом зрения

рассматриваются их теории.

Камю писал ,,Бунтующего человека” в 1950 г., когда сталинская система,

казалось, достигла апогея своего могущества, а марксистское учение

превратилось в государственную идеологию. В Восточной Европе шли

политические судилища, из СССР доходили сведения о миллионах заключенных;

только что эта система распространилась на Китай, началась война в Корее -

в любой момент она могла вспыхнуть в Европе. Политические воззрения Камю

изменились к концу 40-х годов, о революции он более не помышляет, поскольку

за нее в Европе пришлось бы платить десятками миллионов жертв (если не

гибелью всего человечества в мировой войне). Необходимы постепенные реформы

- Камю оставался сторонником социализма, он равно высоко ставил

деятельность тред-юнионов, скандинавской социал-демократии и ,,либертарного

социализма”. В обоих случаях социалисты стремятся освободить ныне живущего

человека, а не призывают жертвовать жизнями нескольких поколений ради

какого-то рая земного. Такая жертва не приближает, а отдаляет ,,царство

человека” - путем ликвидации свободы, насаждения тоталитарных режимов к

нему нет доступа.

Параллельнно изменениям философских и политических воззрений Камю, менялось

и его понимание искусства. В юности, осмысливая свои первые

художественные опыты, Камю считал искусство прекрасной иллюзией,

которая хотя бы на короткое время дает забвение боли и страдания.

Даже о музыке он рассуждал на манер Шопенгауэра, хотя она никогда не

занимала большого места в духовной жизни Камю (помимо литературы и театра,

коими он занимался профессионально, ему были близки скульптура и живопись).

Но очень скоро Камю приходит к мысли, что эстетическое бегство от

действительности невозможно, ,,бесплодную сумеречную мечтательность” должно

заменить искусство как ,,свидетельство” - яркий свет художественного

произведения высвечивает жизнь, которую нужно принять, сказать ей

,,да”, не зная ни злобы на мир, ни удовлетворенности. Близость Камю

ницшеанству ограничивается этим утверждением, ничего ,,сверхчеловеческого”

он не признает, кроме прекрасной природы. Принятие жизни такой, как она

есть, - это не ,,разнуздание чувств” Рембо, подхваченное сюрреалистами.

Помимо прекрасного лица жизни есть еще и ее изнанка - к ней относится

социальная реальность. Размышления о том, как совместить служение искусству

и политическую деятельность, начинаются еще в 30-е годы, когда Камю

играл в ,,Театре труда” и организовывал ,,Дом культуры” для рабочих.

Эта тема выходит на первый план в 40-50-е годы, когда Камю

отказывается от абсурдного самопреодоления посредством художественного

творчества. Всякое искусство для искусства им недвусмысленно

осуждается: эстетизм, дендизм в искусстве неизбежно идут рука об

руку с фарисейством. В башне из слоновой кости художник утрачивает связь с

реальностью. Ошибкой современного искусства он считал сосредоточение всего

внимания на технике, форме - средства ставятся вперед цели. Но

бесплодность грозит художнику и тогда, когда он делается ,,инженером душ”,

идеологическим бойцом. Искусство умирает в апологетике.

И в искусстве, и в политике Камю призывает не отдавать человека на откуп

абстракциям прогресса, утопии, истории. В человеческой природе есть нечто

постоянное, если не вечное. Природа вообще сильнее истории: обратившись к

собственной натуре, к неизменному в потоке изменений, человек спасается от

нигилизма. Ясно, что речь идет не христианском понимании человека. Иисус

Христос для Камю - не Сын Божий, а один из невинных мучеников истории, он

ничем не отличается от миллионов других жертв. Людей объединяет не

Христос, не мистическое тело церкви, а реальные страдания и рождающиеся из

страданий бунт и солидарность. Есть одна церковь, объединяющая всех

когда-либо существовавших людей; ее апостолами являются все бунтари,

утверждающие свободу, достоинство, красоту. Человеческая природа не имеет

ничего общего с божественной, нужно ограничится тем, что дано природой, а

не изобретать богочеловечество или человекобожество.

Наша свобода всегда ограничена и сводится к выбору между различными

страстями и импульсами. Для такого выбора требуется ясность видения,

помогающая преодолевать все низменное в себе самих. Понятно, что такого

рода аскеза имеет мало общего с ницшеанством, от коего остается только

идеал самопреодоления; однако при всех достоинствах подобной этики в

сравнении с нигилизмом она имеет ограниченный и формальный характер. Она

налагает запрет на убийство и порабощение другого, но за ее пределами

остаются сложнейшие формы взаимоотношений между людьми. Она требует

абсолютной ясности видения, но таковая недоступна человеку, и бунт всегда

может перерасти в своеволие. Героическая мораль не знала запрета ни на

убийство, ни на самоубийство, она в лучшем случае требует ведения, но никак

не всечеловеческой солидарности. Впрочем, Камю не ставил перед собой

задачу создания новой этической системы. Вывести все этические ценности из

бунта вряд ли возможно, но ясно, против чего он направлен. ,,Я ненавижу

только палачей” - вот, пожалуй, самое краткое и точное определение

социальной и моральной позиции Камю.

Камю дал все основные характеристики абсурдного произведения. Однако,

пожалуй, самой важной характеристикой абсурдного является его человеческое,

гуманистическое содержание: ,,Подлинное произведение искусство всегда

скроено по мерке человеческой. По существу, в нём высказывается меньше, чем

подразумевается. Есть определённая связь между всем опытом художника и

отражающим его произведением”. Окончательный смысл и завершённость

произведениям, полагает Камю, придаёт смерть творца, а самый яркий свет на

них проливает его жизнь. ,,Воля к творчеству”, или волевой аспект к

творчеству, поддерживает сознание в деятельном настрое.

Согласно Камю, художник при помощи искусства делает попытку сотворить

самого себя. Она подготовлена двумя предпосылками. Первая состоит в том,

что мир враждебен, люди в нём одиноки, фатально разъединены и ничем не

могут помочь друг другу. Вторая подсказана неудачным опытом самопознания:

человеческое ,,Я” непроницаемо не только для других, но и для себя, его

невозможно раскрыть изнутри.

Оказавшись неспособным исправить реальную жизнь, художник ищет спасения

в творчестве, которое является ничем иным, как ,,искусством жить”. Одним из

абсурдных героев Камю считал Дон-Жуана, вечно стремящегося к красоте и

любви. Его непостоянство – результат внутренней трагедии, а не вероломства.

Для него бурная жизнь – способ забыться.

В отличие от Дон-Жуана, профессианальный актер может сыграть множество

разноплановых ролей. У него одно тело, но много душ, а так как ,,творить –

значит жить дважды”, то он может прожить большое количество жизней. Именно

на сцене, вырвавшись из неопределённости и аморфности действительности и

осознав, наконец, свою роль, актёр и живёт по-настоящему, избегая очной

ставки с самим собой. Тогда правомерен вопрос: нельзя ли перенести этот

способ в действительность, чтобы вечно играя, отрешиться от нее? По мнению

Камю, такая возможность воплощается в высшем типе актёра – творце

искусства. Искусство доступно избранным, но игра – одна из форм

существования, ведущая к художественному творчеству. Играть, творить свою

жизнь может каждый. Согласно Камю, актёра от его персонажей отделяет не

такая уж большая дистанция. Между человеческой сущностью и стремлением

усовершенствоваться нет границ. ,,Кажущееся создаёт действительное”, -

утверждает он в ,,Мифе о Сизифе”. Творец сочиняет образ и сливается с ним.

Актёр целиком погружается в область желаемого, и ему кажется, что он

является хозяином своей судьбы. Ещё большие возможности открываются перед

художником. В произведении можно не только создать свой образ, но и

зафиксировать его.

Камю, вслед за феноменологами и экзистенциалистами, не приемлет

традиционной оппозиции между искусством и философией, между философским

исследованием и произведением искусства. Ясно, что определённая специфика

искусства и философии имеется и остаётся, но она не столь разительна и

принципиальна, как это нередко представляют. ,,Старое противопоставление

искусства и философии достаточно произвольно. Если понимать его в узком

смысле, то оно просто ложно. Единственно приемлимый аргумент сводится здесь

к установлению противоречия между философом, заключенным в сердцевину своей

системы и художником, стоящим перед своим произведением. Но, подобно

мыслителю, художник вовлекается в свою работу и в ней становится самим

собой. Это взаимовлияние творца и произведения образует важнейшую проблему

эстетики. Между дисциплинами, которые создаются человеком для понимания и

любви, нет границ”.

-----------------------

[pic]

Страницы: 1, 2