Деятельность Гая Юлия Цезаря

Выступив из Ауксима, Цезарь быстро прошел через всю Пиценскую область.

Здесь он тоже почти не встретил сопротивления, несмотря на то что

помпеянцев среди местной знати было немало. Даже из города Цингула,

основанного Лабиеном и отстроенного на его средства, к Цезарю прибыла

делегация, изъявившая готовность выполнить все его пожелания. Тем временем

подоспел 12-й легион, вызванный из Трансальпийской Галлии, в Цезарь,

располагая теперь двумя легионами, легко овладел Аскулом Пипенским —

главным городом области.

Для Помпея и его сторонников наступил, казалось, тот решающий час,

правильно используя который можно было еще сделать вовсе не безнадежную

попытку отстоять Италию. Дело в том, что военные силы помпеянцев

сосредоточились к этому времени в двух местах: в Кампании и Апулии, т. е.

на юге, под командованием самого Помпея, и в средней Италии, в Корфинии,

где их собрал старый противник Цезаря, только что назначенный его

преемником по управлению Галлией,— Домиций Агенобарб. Все зависело теперь

от объединения этих сил, что прекрасно понимал Помпеи и на чем он

решительно настаивал.

Однако такого объединения не произошло, и причина этого рокового

просчета не совсем ясна. Домиций Агенобарб действительно намеревался

выступить на соединение с Помпеем, но затем почему-то передумал, остался в

Корфинии, стал готовиться к обороне и даже обратился к Помпею, требуя от

него помощи и подкреплений. Возможно, что Цезарь появился со своим войском

гораздо быстрее, чем ожидал его противник, и таким образом стремление

Домиция к активным действиям было сразу же парализовано. Во всяком случае

Цезарь беспрепятственно расположился лагерем под Корфинием и приступил к

правильной осаде города.

Казалось, осада грозила затянуться. Но помог неожиданный и вместе с тем

весьма характерный случай. Цезарь получил известие, что жители Сульмона,

города, расположенного в семи милях от Корфиния, сочувствуют ему. Тогда в

Сульмон был направлен Марк Антоний с пятью когортами, и жители города,

открыв ворота, вышли с приветствиями навстречу цезаревым войскам. Вскоре

после этого (около 19 февраля) пал и Корфинии, где под командованием

Домиция находилось 30 когорт, причем солдаты и жители города сами захватили

Домиция при попытке к бегству и выдали его Цезарю. Таким образом, осада

Корфиния продолжалась всего семь дней.

Важно отметить, что после взятия Корфиния, пожалуй, впервые в ходе

гражданской войны чрезвычайно наглядно, демонстративно и в довольно широком

масштабе Цезарем была осуществлена его «политика милосердия», его лозунг

dementia. Он распорядился вызвать к себе всю верхушку города — сенаторов,

всадников, военных трибунов, всего 50 человек, в том числе Домиция Агено-

барба, консула Лентула Спинтера, квестора Квинтилия Вара и др., и, попеняв

на проявленную ими неблагодарность, отпустил всех невредимыми. И хотя почти

все помилованные оказались затем в лагере Помпея и продолжали борьбу, тем

не менее слух о таких действиях Цезаря распространился по всей Италии.

Помпеи, узнав о падении Корфиния, направился в Канусий, а оттуда в

Брундизий, где должны были собраться войска нового набора. Он, очевидно,

уже принял решение о переправе на Балканский полуостров и спешил выполнить

необходимые приготовления. Во всяком случае, когда Цезарь, выступив из

Корфиния 21 февраля, попытался установить связь с консулом Лентулом и

отвлечь его от Помпея, оказалось, что оба консула и часть войска уже

переправлены Помпеем в Днррахий. Справедливость требует отметить, что

Цезарь сделал еще две попытки добиться личной встречи и переговоров с

Помпеем, но тот, ничего не ответив в первом случае, после вторичного

демарша Цезаря заявил, что поскольку консулы отсутствуют, то нет

возможности вести переговоры.

Цезарь подошел к Брундизию 9 марта со своим войском, к этому времени

выросшим уже до шести легионов. Он начал осадные работы, кроме того, хотел

затруднить Помпею пользование гаванью; однако это ему не удалось, и Помпеи

с оставшейся частью войска 17 марта погрузился на вернувшиеся из Диррахия

суда и тоже переправился на Балканский полуостров. Почти весь наличный флот

оказался в его распоряжении. Так как по этой причине Цезарь не смог тотчас

же преследовать своего противника, то ему пришлось ограничиться укреплением

приморских городов, где он и разместил новые гарнизоны.

Итак, Цезарь за шестьдесят дней стал господином всей Италии, причем,

как с удовольствием отмечает Плутарх, «без всякого кровопролития» 9.

Поведение Помпея, наоборот, вызвало крайнее недовольство современников. И

хотя тот же Плутарх говорит, что отплытие Помпея некоторые считали весьма

удачно выполненной военной хитростью, вместе с тем он подчеркивает, что сам

Цезарь выражал удивление, почему Помпеи, владея хорошо укрепленным городом,

ожидая подхода войск из Испании и, наконец, господствуя на море, тем не

менее оставил Италию

После Брундпзия Цезарь направился в Рим. Здесь его ожидали с трепетом.

Это относится в первую очередь к сенату, вернее, к тем представителям

сенатского «болота», которые и не хотели уезжать, и боялись оставаться. По

дороге в Рим Цезарь сначала в письме, а затем при личной встрече убеждал

Цицерона вернуться и принять участие в заседании сената, назначенном на 1

апреля. Циродском люмпен-пролетариате. С попыткой решения Цезарем этого

вопроса опять-таки связаны политика колонизации и сокращение до 150 тысяч

(т. е. более чем вдвое!) контингента лиц, получавших даровой хлеб.

И наконец, перед Цезарем стояла задача восстановления нормального и к

тому же налаженного в интересах самого Цезаря функционирования

государственного аппарата. К этой области следует отнести такие

мероприятия, как пополнение сената, законы об увеличении числа магистратов,

закон о провинциях, новый порядок взаимосвязей между диктатором и

комициями. Эту задачу «восстановления» государственного аппарата нельзя

рассматривать изолированно от другой стороны той же проблемы — стремления

найти новую и достаточно надежную социальную опору. Но вопрос о социальной

опоре — особый и большой вопрос, требующий поэтому и особого рассмотрения.

Таков путь (или вариант), избранный Цезарем для восстановления

государственного строя, поколебленного гражданской войной. Как нетрудно

убедиться, этот путь достаточно четко отличается и от утопических

предложений Саллюстия, сформулированных в его раннем «Письме», и от

программы «нравственной регенерации государства и народа», изложенной

Цицероном в речи за Марцелла (и более близкой к проектам реформ Саллюстия в

его последнем «Письме» к Цезарю). Удовлетворение требований армии,

укрепление и «восстановление» римского (именно римского!) гражданства,

четкая работа государственного аппарата и его приспособление к новым

условиям—таков вариант Цезаря, отличающийся от пе-речисренных проектов

реформ не как абстрактный идеал «империи» от не менее абстрактного идеала

«полиса», но как практический план, подсказанный всей конкретной

обстановкой, от теоретических и «кабинетных» построений.

Что касается гражданско-правовой политики Цезаря, то и здесь, очевидно,

могут быть отмечены две тенденции. С одной стороны, небывалый до сих пор

масштаб распространения гражданских прав (римского и латинского права) вне

Италии. Гражданские права предоставлялись целым общинам и даже отдельным

провинциям. Как мы внаем, этот процесс начался с Галлии и Испании. Еще в 49

г. был принят закон Цезаря, который включал жителей Цизальпинской Галлии в

число римских граждан, и в том же самом году прошел закон, в соответствии с

которым предоставлялись права муниципия Гадесу. Несомненно, что

распространение гражданских прав в таких широких масштабах содействовало

развитию муниципальных городских форм в провинциях. Не случайно поэтому

некоторые исследователи считают, что единообразие муниципального

устройства, устанавливаемое соответствующим законом Цезаря, может быть

распространено не только на Италию, но и на провинциальные общины и города.

С другой стороны, в гражданско-правовой политике Цезаря весьма заметно

ощущается и некая «охранительная» тенденция, т. е. определенное торможение

процесса распространения гражданских прав. Это следствие традиционного пути

дарования прав, дарования «выборочного», в качестве награды (praemium).

Цезарь в этом смысле поступал по отношению к провинциям совершенно так же,

как вообще поступали римляне на протяжении трехсот лет по отношению к

италийским общинам и городам. Он не стремился уничтожить «персональность»

прав или правовое различие между римлянами и Перегринами, создав таким

образом «класс единых подданных единого властителя». Он никоим образом не

хотел обесценить привилегии римского гражданства, римского народа, не

пытался вовсе вытеснить старых граждан, дабы заменить их новыми, которые

стали таковыми по его милости.

Вместе с тем в гражданско-правовой политике Цезаря наличествует и

другая, объективная сторона. С этой точки зрения мероприятия Цезаря,

связанные с распространением гражданских прав вне Италии независимо от их

насущно-злободневного характера и от воли их инициатора, имели большое

принципиальное значение для укрепления римской державы и складывания ее

новой административно-политической структуры. И хотя в провинциях еще

сохраняется различие правового статуса колоний и муниципиев, тем не менее

этим городам римского (или латинского) права все в большей степени

становится свойственна одна общая черта, одна принципиально важная

особенность. Они превращаются именно в провинциальные — в прямом и

переносном значении этого слова — города, утрачивая с течением времени

своеобразные признаки самостоятельных полисов. Все в большей и большей

степени они превращаются лишь в membra imperil.

И наконец, вопрос о политике Цезаря по отношению к этой староримской

«курульной» знати, т. е. об его «политике милосердия» (dementia). Обычно

осуществление подобной политики связывают с тем, что Цезарь после окончания

гражданской войны стремился привлечь «к сотрудничеству» наиболее видных

представителей славных римских родов, демонстративно провозгласив отказ не

только от проскрипций Суллы, но и от образа действий своих дяди и тестя, т.

е. Мария и Цинны. С этим утверждением, видимо, можно согласиться, но

справедливость требует отметить, что к «политике милосердия» Цезарь

обращался и раньше. Нам уже приходилось говорить об этом применительно к

итогам галльских войн.

Что касается гражданской войны, то примеры проявления милосердия,

помилования врагов не только значительно учащаются, но и приобретают, так

сказать, систематический характер. Строго говоря, именно с этого времени

речь может идти уже о «политике милосердия», как таковой. В самом начале

гражданской войны наиболее эффектным проявлением dementia et misericordia

были действия Цезаря после взятия Корфиния, когда среди помилованных

оказались такие его заклятые враги, как Домиций Агенобарб, Леытул Спинтер и

др. Об этом тоже упоминалось, но сейчас хотелось бы подчеркнуть, что именно

тогда Цезарь, пожалуй впервые, сам четко формулирует свою «политику

милосердия».

Достаточно очевидно то парадоксальное положение, в котором Цезарь

оказался, вернувшись в Рим с испанской войны. Его «политика милосердия»

оказалась ошибочной, во всяком случае по отношению к сенатским кругам, к

староримской курульной знати. Что касается новых фракций господствующего

класса, т. е. руководящих кругов муниципиев, богатых отпущенников,

посаженных на землю ветеранов, то хотя Цезарь и являлся в какой-то мере их

«патроном», но в это время они только (и, в частности, благодаря Цезарю!)

еще «набирали силу» и не могли служить достаточно прочной опорой, как,

впрочем, и сам Цезарь не мог еще стать достаточно решительным и

последовательным проводником их специфических интересов. Предпринятое

пополнение сената было малоудовлетворительным паллиативом, если иметь в

виду достаточно сложный вопрос о социальной опоре. Именно поэтому Цезарю

приходилось лавировать между этими homines novi и представителями

староримских родов, заигрывая с последними и всячески привлекая их к себе,

в особенности после окончания гражданской войны. Неизменной основой

экономического и политического веса этих «староримлян» продолжало

оставаться крупное землевладение, наиболее основательно подорванное лишь

после экспроприации, проведенных уже. в период второго триумвирата.

«Демократические» слои населения в силу ряда упоминавшихся причин не

могли представлять для Цезаря в то время сколько-нибудь серьезной

политической опоры. Более того, оппозиция режиму Цезаря, переросшая затем в

заговор против него, в значительной мере питалась именно этими

«демократическими» кругами.

И наконец, монархические «замашки» Цезаря оттолкнули от него не только

бывших «республиканцев», которые одно время рассчитывали на возможность

примирения и альянса, но даже явных приверженцев Цезаря. Таким образом и

создалась та парадоксальная ситуация, при которой всесильный диктатор,

достигший, казалось бы, вершины власти и почета, на самом деле очутился в

состоянии политической изоляции, а возникший против него и успешно

реализованный заговор был закономерным проявлением слабости установленного

им режима.

Как ни странно, но в огромной литературе о Цезаре до сих пор

недостаточно четко отмечалось то обстоятельство, что заговор,

осуществленный в иды марта, был далеко не первым, и наши сведения о

готовившихся против Цезаря заговорах восходят по крайней мере к 46 г. Так,

в упоминавшейся уже речи Цицерона за Марцелла содержится ясное указание на

то, что Цезарь обратился в сенат с «жалобой» на готовящееся против него

покушение, причем намекал, что оно исходит от лиц, принадлежащих к его

ближайшему окружению. Известно также, что в 45 г. один из видных офицеров

Цезаря, Гай Требоний, замышлял покушение, рассчитывая убить Цезаря при его

возвращении из Испании. Он даже пытался по этому поводу вступить в контакт

с Марком Антонием, однако тот не пошел ему навстречу, но вместе с тем и не

выдал его Цезарю. Примерно в это же время подобными мыслями начал тешить

себя Цицерон, правда чаще всего в плане сравнительно безопасных острот в

частных письмах к друзьям. Тем не менее эти его новые настроения стали

довольно широко известны, и не случайно в сентябре 44 г. Марк Антоний

причислял его к идейным вдохновителям убийства Цезаря, хотя заговорщики так

и не решились доверить Цицерону свои замыслы.

Последний заговор на жизнь Цезаря сложился в самом начале 44 г. В него

было вовлечено более 60 человек. Интересен состав заговорщиков: кроме

главарей заговора М. Юния Брута, Г.. Кассия Лонгина и таких видных

помпеянцев, как Кв. Лигарий, Гн. Домиций Агенобарб, Л. Понтий Аквила (и еще

нескольких менее заметных фигур), все остальные участники заговора были до

недавнего прошлого явными сторонниками Цезаря: Л. Туллий Кимвр, один из

наиболее близких к диктатору людей, Сервий Гальба, легат Цезаря в 56 г. и

его кандидат на консульство в 49 г., Л. Минуций Базил, тоже легат Цезаря и

претор 45 г., братья Публий и Гай Каска, причем первый из них был уже

избран трибуном на 43 г. Еще более симптоматичным явлением следует считать

вступление в число заговорщиков только что упоминавшегося Г. Требония и,

наконец, Д. Юния Брута, весьма близкого к Цезарю именно в это время.

То, что его жизни угрожает опасность, Цезарь, видимо, знал или

догадывался. И хотя он отказался от декретированной ему почетной стражи,

сказав, что он не желает жить в постоянном страхе, тем не менее, когда его

предостерегали относительно Антония и Долабеллы, он отвечал, что не боится

людей, которые любят жизнь и умеют наслаждаться ею, однако ему внушают

более серьезное опасение люди бледные и худощавые. В данном случае Цезарь

явно намекал на Брута и Кассия.

Тем временем подготовка к новой, т. е. парфянской, войне шла полным

ходом. Прежде всего предусматривалось упорядочение текущих дел на время

похода. Видимо, в конце февраля состоялись комиции, на которых были избраны

консулы на 43 и 42 гг.; что касается преторов и других должностных лиц, то

они были определены лишь на текущий год. В основном закончились и чисто

военные приготовления: в Иллирии, Ахайе и Македонии в общей сложности уже

было сосредоточено 16 легионов пехоты и 10 тысяч всадников. Цезарь намечал

свой отъезд к войску на 18 марта (в Македонию), а 15 марта предполагалось

заседание сената, во время которого квиндецемвир Л. Аврелий Котта (консул

65 г.) должен был, основываясь на предсказании, найденном в сивиллиных

книгах, относительно того, что парфян может победить лишь царь, провести в

сенате решение о награждении Цезаря соответствующим титулом. Плутарх и

Аппиан сообщают про несколько смягченный вариант этого проекта решения

сената: титул царя присваивался Цезарю, так сказать, по отношению к

провинциям и союзным государствам, по отношению же к Риму (и Италии) Цезарь

оставался по-прежнему императором и диктатором.

Заседание сената 15 марта в помещении курии Помпея было избрано

заговорщиками в качестве дня и места приведения их планов в исполнение,

дабы не голосовать за проект Л. Котты. Убийство Цезаря и предшествующие ему

чудесные предзнаменования весьма драматично описаны рядом древних авторов.

Например, все они единодушно указывают на многочисленные явления и знаки,

начиная от самых невинных, вроде вспышек света на небе, внезапного шума по

ночам и вплоть до таких страшных признаков, как отсутствие сердца у

жертвенного животного, или печально-трогательного рассказа о том, что

накануне убийства в курию Помпея влетела птичка королек с лавровой веточкой

в клюве; ее преследовала стая других птиц, которые ее здесь нагнали и

растерзали.

Накануне рокового дня Цезарь обедал у Марка Эмилия Лепида, и, когда

случайно речь зашла о том, какой род смерти самый лучший, Цезарь

воскликнул: «Неожиданный!» Ночью, после того как он уже вернулся домой и

заснул в своей спальне, внезапно растворились все двери и окна. Разбуженный

шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что его жена Кальпурния рыдает во

сне: ей привиделось, что мужа закалывают в ее объятиях и он истекает

кровью. С наступлением дня она стала просить Цезаря не выходить из дому и

отменить заседание сената или по крайней мере посредством жертвоприношений

выяснить, насколько благоприятна обстановка. Видимо, и сам Цезарь начал

колебаться, ибо он никогда раньше не замечал у Кальпурнии склонности к

суеверию и приметам.

Однако когда Цезарь решил направить в сенат Марка Антония, дабы

отменить заседание, то один из заговорщиков и в то же время особенно

близкий Цезарю человек, Децим Брут Альбин, убедил его не давать новых

поводов для упреков в высокомерии и все же самому отправиться в сенат хотя

бы для того, чтобы лично распустить сенаторов. По одним сведениям, Брут

вывел Цезаря за руку из дома и вместе с ним пошел в курию Помпея, по другим

данным, Цезаря несли в носилках. Но как бы то ни было, по дороге он был

преследуем все новыми предостережениями и предзнаменованиями. Во-первых,

ему встретился гадатель Спуринна, который предостерег его когда-то от

опасности, угрожавшей в мартовские иды. «А ведь мартовские иды наступили»,—

шутливо сказал Цезарь, повстречав гадателя. «Да, наступили, но еще не

прошли»,— спокойно ответил тот.

По дороге к Цезарю пытался обратиться какой-то раб, якобы осведомленный

о заговоре, но, оттесненный окружавшей Цезаря толпой, он не смог сообщить

ему об этом. Он вошел в дом и заявил Кальпурнии, что будет дожидаться

возвращения Цезаря, так как хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное.

Артемидор из Книда, гость Цезаря и знаток греческой литературы, также

имевший достоверные сведения о заговоре, вручил Цезарю свиток, в котором

было изложено все, что он знал о готовящемся покушении. Заметив, что Цезарь

все свитки, вручавшиеся ему по дороге, передает окружавшим его доверенным

рабам, Артемидор якобы подошел к диктатору вплотную и сказал: «Прочитай

это, Цезарь, сам, не показывая никому другому, и немедленно! Здесь написано

об очень важном для тебя деле». Тогда Цезарь взял в руки свиток, однако

прочесть его так и не смог из-за множества просителей, хотя неоднократно

пытался это сделать. Он вошел в курию Помпея, все еще держа в руках свиток.

Но если обстоятельства складывались таким образом, что предостережения

не доходили до Цезаря, то и заговорщикам не раз казалось: все висит на

волоске, они — на грани провала и будут вот-вот разоблачены. Один из

сенаторов, взяв за руку заговорщика Публия Сервилия Каску, сказал ему: «Ты

от меня, друга, скрываешь, а Брут мне все рассказал». Каска в смятении не

знал, что ответить, но тот, смеясь, продолжал: «Откуда ты возьмешь

средства, необходимые для должности эдила?» Сенатор Попилий Лена, увидев в

курии Брута и Кассия, беседующих друг с другом, неожиданно подошел к ним и

сказал, что желает им успеха в том, что они задумали, и посоветовал

торопиться. Они были чрезвычайно напуганы этим пожеланием, тем более что,

когда появился Цезарь, Попилий Лена задержал его при входе каким-то

серьезным и довольно длительным разговором. Испуганные заговорщики уже

готовились убить друг друга, прежде чем их схватят, но в этот момент

Попилий Лена окончил разговор и простился с Цезарем. Стало ясно, что он

обращался к Цезарю с каким-то делом, возможно просьбой, но только не с

доносом.

Существовал обычай, что консулы при входе в сенат совершают

жертвоприношения. И вот именно теперь жертвенное животное оказалось не

имеющим сердца. Цезарь, пытаясь рассеять удручающее впечатление,

произведенное на жреца таким мрачным предзнаменованием, смеясь, сказал, что

нечто подобное с ним уже случалось в Испании, во время войны с сыновьями

Помпея. Жрец отвечал, что он и тогда подвергался смертельной опасности,

сейчас же все показания еще более неблагоприятны. Цезарь приказал совершить

новое жертвоприношение, но и оно оказалось неудачным. Не считая более

возможным задерживать открытие заседания, Цезарь вошел в курию и направился

к своему месту.

Перед входом в сенат заговорщики поручили Требонию (по другим данным,

Дециму Бруту) задержать Марка Антония, которого они опасались. Приветствуя

Цезаря, сенаторы в знак уважения поднялись со своих мест. Дальнейшие

события в описании Плутарха выглядели следующим образом. Заговорщики,

возглавляемые Брутом, разделились на две части: одни стали позади кресла

Цезаря, другие вышли навстречу вместе с Тулием Кимвром просить за его

изгнанного брата; с этими просьбами заговорщики провожали Цезаря до самого

кресла. Цезарь, опустившись в кресло, отклонил их просьбы, а когда

заговорщики приступили к нему более настойчиво, выразил свое

неудовольствие.

Тогда Тулий схватил обеими руками ногу Цезаря и начал стаскивать ее с

шеи, что было знаком к нападению. Каска первым нанес удар кинжалом в

затылок, рана эта, однако, оказалась неглубокой и несмертельной: Каска, по-

видимому, вначале был смущен дерзновенностью своего ужасного поступка.

Цезарь, повернувшись, схватил и задержал кинжал. Почти одновременно оба

вскрикнули: раненый Цезарь по-латыни: «Негодяй Каска, что ты делаешь?» — а

Каска по-гречески, обращаясь к брату: «Брат, помоги!» Не посвященные в

заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни кричать, ни

защищать Цезаря. Все заговорщики окружили его с обнаженными кинжалами: куда

бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами,

встречал удары кинжалов, направленные ему в лицо, так как было условлено,

что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят жертвенной

крови.

Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Некоторые писатели

рассказывают, что, отбиваясь от заговорщиков, Цезарь метался и кричал, но,

увидев Брута с обнаженным кинжалом, накинул на голову тогу и подставил себя

под удары. Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором

стояла статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно

забрызган кровью. Можно было подумать, что сам Помпеи явился для отмщения

своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще

содрогавшемуся. Цезарь, как говорят, получил двадцать три раны. Многие

заговорщики, направляя удары против одного, в суматохе переранили друг

друга.

Эта драматическая сцена убийства изображается античными историками

довольно согласно, за исключением отдельных деталей, как правило

малозначительных. Так, Светоний уверяет, что Цезарь, защищаясь, пронзил

руку Каске, нанесшему ему первый удар, острым грифелем («стилем»), а увидев

среди своих убийц Марка Юния Бру-та, якобы сказал по-гречески: «И ты, дитя

мое!» —и после этого перестал сопротивляться.

Когда убийство было совершено, в сенате началась настоящая паника. Из

попытки Брута обратиться к сенаторам с речью ничего не получилось, так как

все в страхе разбежались. Паника и смятение быстро распространились и в

городе. Все закрывали наглухо двери, приготовляясь защищаться даже с крыш,

хотя никто не знал, на кого нападают и от кого следует защищаться. Многие

лавки были разграблены. Антоний и Лепид, как люди, наиболее близкие к

Цезарю, укрылись в чьих-то чужих домах. Заговорщики же, пытаясь привлечь к

себе сочувствие населения, торжественно направились на Капитолий, крича,

что они уничтожили тирана, призывая к восстановлению «строя отцов». Но

народ, как говорит Аппиан, «за заговорщиками не последовал».

Труп заколотого кинжалами заговорщиков диктатора оставался лежать у

подножия статуи Помпея, восстановленной в курии по распоряжению самого

Цезаря. Только через какой-то, и, видимо, немалый, срок появилось трое

рабов; они взвалили Цезаря на носилки, с которых бессильно свесилась его

рука, и отнесли тело домой.

Использованная литература:

1. Цезарь Г.Ю. О нём. Дуров В.С. . СПб.– 1979.

2. Цезарь Г.Ю. О нём. Уайлдер Т. // Перевод с англ. М. – 1983.

3. Цезарь Г.Ю. О нём. Утченко С.Л. Ростов-на-Дону – 1976.

4. Цезарь Г.Ю. О нём. Шаховская Н.Н. М.– 1981.

Страницы: 1, 2