Герцен, Чернышевский и крестьянский социализм

Герцен, Чернышевский и крестьянский социализм

Герцен, Чернышевский и крестьянский вопрос.

Введение

В 40-х годах XIX века на арену политической борьбы в России, сменяя

дворянских революционеров, выступили революционеры из разночинной

интеллигенции. Это знаменовало собой тот огромный исторического значения

факт, что революционная инициатива переходила из рук передовых

представителей дворянства в руки революционных демократов, выражавших

настроение основных масс трудящихся, то есть прежде всего крестьянства,

кровно заинтересованного в устранении крепостного права и в расчистке пути

для свободного развития капиталистических отношений.

Экономической основой такого перемещения революционной инициативы от

идеологов одного класса к идеологам другого класса было развитие

производительных сил, товарных отношений, развитие капитализма в стране.

В 40—60-е годы Россия переживала тяжелый и острый кризис крепостнической

системы. Старые общественные производственные отношения пришли в острое

противоречие с развивающимися производительными силами; в недрах старого

общества вырастали новые производительные силы: в рамках феодализма

складывался и развивался капитализм. Это был переломный период в истории

России.

Рост крестьянских волнений, убийства помещиков, захват крестьянами

имений – всё это было настолько очевидным выражением кризиса

крепостнической системы и расшатывало устои царизма, что даже самые заядлые

крепостники признавали необходимость отмены крепостного права.

Таким образом, в рамках феодально-крепостнических общественных

отношений в России складывались новые, капиталистические отношения. Эти

отношения задерживались крепостниками, не желавшими отказаться от своих

прав и привилегий. Поскольку помещики-крепостники опирались на свое

государство, на царское правительство, то борьба против крепостничества

неизбежно смыкалась с борьбой против царизма и его идеологии.

Отсюда понятно, почему главным вопросом идеологической борьбы 40—60-х

годов XIX века был тот же вопрос о крепостном праве. Все прогрессивные силы

русского общества в этот период сосредоточили свое внимание на задачах

коренного общественного преобразования России.

Революционно-демократические и материалистические теория были направлены

на обоснование необходимости отмены крепостного права. Деятельность

передовых русских естествоиспытателей также объективно способствовала

подъему революционной инициативы общества.

Значительное влияние на воспитание революционеров 40—60-х годов имели

революции 1848 года во Франции, Германии и Италии. Русские революционеры с

жадностью следили за опытом революционной борьбы во всех странах мира,

изучали и воспринимали его применительно к условиям исторического развития

России. Зачинателями нового этапа освободительного движения в России и

новой эпохи в развитии русской общественной мысли выступили в 40-х годах

XIX века Белинский и Герцен, Огарев и Петрашевский. Завершили этот

этап—исторически и логически—Чернышевский и Добролюбов и их соратники.

А. И. Герцен

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ФИЛОСОФСКИЕ ВЗГЛЯДЫ А. И. ГЕРЦЕНА

Революционная деятельность Александра Ивановича Герцена и его яркое

литературно-философское творчество явились одной из самых славных страниц

в истории российского освободительного движения и русской демократической

культуры.

А. И. Герцен, наряду с Н. П. Огаревым и В. Г. Белинским, выступил во

второй четверти XIX в. как великий мыслитель-материалист, революционер и

демократ, пламенный борец против самодержавно-крепостнического строя.

В условиях кризиса крепостного строя в России и разгоревшейся классовой

борьбы крестьянства против помещиков революционно-демократическая

идеология и материалистическая философия Герцена, Белинского и их

соратников была могучим орудием борьбы против господствовавшей реакционно-

крепостнической идеологии, консервативной идеологии по-мещичье-буржуазного

либерализма и различных форм идеалистического мировоззрения.

А. И. Герцен, вышедший из помещичьей среды и принадлежавший к поколению

дворянских революционеров, был продолжателем лучших традиций борьбы против

крепостничества и царизма, в особенности традиций А. Н. Радищева и

декабристов. Но Герцен не остался на уровне своих предшественников и

учителей — дворянских революционеров — и с 40-х годов, несмотря на

некоторые колебания и либеральные иллюзии, начал переходить на

революционно-демократические позиции.

А. И. Герцен был одним из тех выдающихся мыслителей

и деятелей революционной демократии XIX в., труды которых явились высшим

достижением домарксистской общественно-политической и философской мысли;

они обогатили сокровищницу русской и мировой культуры, приумножили

духовное

величие и славу русского народа.

ВАЖНЕЙШИЕ ЭТАПЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ А. И. ГЕРЦЕНА. ОБЩЕСТВЕННО-

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ А. И. ГЕРЦЕНА

Александр Иванович Герцен родился 6 апреля 1812 г. в Москве, в дворянской

семье. Первоначальное образование он получил в доме отца.

Среди воспитателей Герцена были преподаватель русского

языка и литературы, студент И. Протопопов, который привил Герцену любовь к

русской литературе, и преподаватель французского языка, бывший якобинец

Бушо, внушавший Герцену

симпатии к революции.

Но ни чтение книг, ни идеи якобинцев не оставили в сознании Герцена такого

глубокого следа, как жизнь и борьба русского народа после Отечественной

войны 1812 г. и революционные события на Западе в это время.

Формирование миросозерцания Герцена в детстве и юности происходило в

обстановке вызванного Отечественной войной 1812 г. могучего подъема

патриотического самосознания русского народа. «Рассказы о пожаре Москвы, о

Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной

песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей»,— вспоминал

впоследствии Герцен.

Решающее влияние на формирование мировоззрения Герцена оказало восстание

декабристов. Вскоре после 14 декабря 1825 г. и жестокой расправы царизма с

декабристами А. И. Герцен и его друг Н. П. Огарев на Воробьевых горах, под

Москвой, дали клятву отдать свою жизнь борьбе за дело, начатое

декабристами. Герцен писал: «14 декабря, действительно, открыло новую фазу

нашему политическому воспитанию... эти люди разбудили душу у нового

поколения — повязка спала с его глаз»2.

В юношеские годы Герцен воспитывался на передовых идеях русской и

западноевропейской литературы. Он увлекался произведениями французских

просветителей XVIII в.— Вольтера, Руссо, Дидро. Его привлекала их

антифеодальная и гуманистическая направленность. Но прежде всего он идейно

рос и воспитывался на творениях русских писателей — Пушкина, Грибоедова,

Рылеева, в сочинениях которых ярко проявились антикрепостническая и

антицаристская революционные тенденции. Особенно большую роль в

формировании мировоззрения Герцена играли революционные антикрепостнические

идеи Радищева, традиции которого были продолжены и развиты декабристами и

Пушкиным.

18-ти лет Герцен поступает в Московский Университет на естественный

факультет—и тут начинается его первое философское увлечение, пробуждение

философских запросов — под влиянием известного нам шеллингианца проф.

Павлова. Еще до этого Герцен (вместе с Огаре- $9 вым) увлекался

Шиллером, о котором он во все годы и во все периоды творчества вспоминает с

энтузиазмом. И от Шиллера и позже от Шеллинга Герцен вбирал в себя

этический идеализм, философский подход к пониманию природы и человека, — а

в то же время и основные черты секулярной мысли. Герцен рос религиозным

ребенком; он сам свидетельствует об этом, в своих воспоминаниях. «В первой

молодости, пишет он5), я часто увлекался вольтерианизмом, любил насмешку и

иронию, но не помню, чтобы когда-нибудь я взял в руки Евангелие с холодным

чувством». Церковная жизнь проходила, однако, мимо юного Герцена^, не

затрагивая, его души, но религиозный строй его души не погас, а позже, под

влиянием его невесты, Н. А. Захарьиной, расцвел очень ярко_)

В эпоху студенчества Герцен свел знакомство с рядом талантливых

студентов; у него образовался кружок, параллельный кружку Станкевича, но

отличавшийся от него социально-политическими интересами. Герцен в то же

время усердно занимался в университете; при окончании его, он представил

сочинение (о системе Коперника), однако, не был удостоен золотой медали по

причине того, что в сочинении было «слишком много философии»'/По выходе из

университета, Герцен продолжал научные занятия, но неожиданно был

арестован. Когда арестовали его друга Огарева (за близость к студентам,

обвиненным в пении революционной песни), то у Огарева нашли письма

Герцена—достаточно острые и сильные, и Герцена тоже арестовали (1834-ый

год). После продолжительного пребывания под арестом, Герцен был присужден

к высылке из Москвы—сначала в Пермь, потом в Вятку, а через два года —

ближе к Москве, в г. Владимир. Высылка окончательно закрепила его

оппозицию тогдашнему строю России, но на эти же годы падает яркое развитие

романа с его будущей женой — Н. А. Захарьиной. Она была по натуре очень

религиозна и даже склонна к мистицизму (тоже вне-церковному, в духе

романтической религиозности эпохи). Своей религиозной экзальтацией она

пробудила родственные движения у Герцена, и кое-что из этого периода

осталось у Герцена на всю жизнь. Замечательная переписка Герцена (в годы

его высылки) справедливо была названа «одним из самых замечательных

памятников русского романтизма»7). В это же время очень ярко стал

развиваться литературный талант Герцена.

Когда (в 1836-ом году) Герцену было разрешено вернуться в Москву, куда

он приехал уже женатым, он сразу занял выдающееся положение среди самых

ярких людей этого «замечательного десятилетия», по удачному выражению

Анненкова. В это именно время Герцен стал заниматься изучением Гегеля;

благодаря знанию немецкого языка, а, главное, благодаря хорошей

философской подготовке, Герцен лучше и глубже других усвоил основные

принципы философии Гегеля.^ Из Москвы он переехал в Петербург, но

пребывание "здесь было скоро прервано (он был обвинен в распространении

неблагоприятных для правительства слухов); Герцена перевели в Новгород.

Уже в то время Герцен стал усиленно добиваться разрешения выехать за

границу; когда он попал туда, то оставался там уже до конца жизни. Еще до

отъезда из России Герцен пережил много тяжелого (у него умерло трое детей,

и это отразилось очень остро не только в общем настроении Герцена, но

внесло трещину в его гегелианский «панлогизм»), но все же он ехал за

границу с большими ожиданиями. Романтический радикализм этой эпохи лучше

всего характеризуется одной фразой, позднее высказанной Герценом: «слово

«республика», писал он впоследствии о своем переезде за границу, имело

тогда для меня нравственный смысл». Действительно с понятием республики

было связано у Герцена (и. конечно, не у него одного) представление не

только об определенном политическом строе, но еще больше—о наступлении,

если не идеального, то, во всяком случае, стоящего на пути к идеалу

социального строя. Собственно, уже в это время у Герцена ясно выступает

примат социального момента в его радикализме;

хотя всю жизнь Герцен занимался политикой, но политика имела для него

инструментальное значение. Герцен ) ехал в Западную Европу с глубокой

верой в нее, в ее смелое [ и искреннее стремление к установлению

социального идеала Но как только он попал за границу, в душу его стали

забираться мучительные сомнения, которые стали постепенно

разрастаться—особенно, когда вспыхнула революция 1848-го года. Герцен

поспешил из Италии, где он был в это время, в Париж. Весть о революции

чрезвычайно взволновала Герцена, уже порывавшего с сентиментальной

идеализацией Западной Европы8), но когда Герцен попал в Париж и пережил

там июньские дни, им овладело глубокое отвращение к европейской буржуазии,

которое довело Герцена до отчаяния,— он почувствовал себя «на краю

нравственной гибели»9). Это был последний удар по всему тому, чем жил

Герцен в своем романтическом идеализме. Надо иметь в виду, что еще в

начале 40-ых годов Герцен отошел от религиозного мировоззрения, которое

расцвело у него в период ссылки под влиянием невесты. Правда, некоторые

элементы христианской веры, особенно серьезное отношение к Евангелию,

сохранились у Герцена на всю жизнь101; мы увидим дальше, что решающие

основы его позднейшего мировоззрения до конца определялись христианскими

идеями. Тем не менее, Герцен отошел по существу от религиозного

мировоззрения и всецело принял построения атеистического натурализма.

Прочным и устойчивым оказался только этический идеализм, но он был

теснейшим образом связан с принципиальным имманентизмом, со всецелым

погружением в мир «посюсторонний». Именно потому социально-политический

радикализм стал единственным выражением этического идеализма Герцена. Этот

этический идеализм — мы это увидим дальше подробнее — не имел теперь под

собою никакого принципиального основания и держался всецело на утопической

вере в прогресс и западноевропейскую борьбу за свободу и социальную

правду. Вот почему крушение веры в Западную Европу привело Герцена «на

край нравственной гибели» и). Отказаться совершенно от веры в идеал и его

правду значило для Герцена утерять всякий смысл в личной и исторической

жизни; от «нравственной гибели» его спасла, по собственному признанию,

«вера в Россию». Творческие силы Герцена уходили в страстное обличение

духовного строя, духовного мира Западной Европы, — ив его часто

придирчивой критике Западной Европы с особенной силой зазвучал, рядом с

требованиями морального идеала, эстетический мотив. Этот мотив—мы увидим

это подробнее дальше — всегда звучал в душе Герцена, но его борьба с

мещанством Западной Европы, его страстное обличение моральной

ограниченности и духовного ничтожества мещанства определялись, главным

образом, именно эстетическим отвращением. В этом пункте Герцен тоже

глубочайше связан с целым рядом русских мыслителей, — прежде всего, с

Гоголем, а затем — К. Леонтьевым, Н. К. Михайловским, отчасти Достоевским,

в новейшее время—Бердяевым. В Европе ныне, по выражению Герцена,

«распоряжается всем купец»; подмена духовных ценностей ценностями

коммерческого характера есть для Герцена, мировоззрение которого отныне

принимает трагический отпечаток. Ему все же нужно верить во что-либо

большое и светлое.

Община и социализм

Центральной проблемой жизни и творчества Герцена была историческая общность

и различность судеб России и Западной Европы. Какие-то грани этой проблемы

отразились в творчестве русских мыслителей XVIII и начала XIX в. Но она

приобрела новый и острый смысл, когда, с одной стороны, в Западной Европе

укрепился капитализм и народились социалистические идеи, а с другой—в

России назрел кризис феодально-крепостнического строя н встал вопрос о

«выборе пути». Герцен с особой яркостью и неповторимым своеобразием

показал, что вокруг проблемы «Россия и Запад» группируется весь круг

вопросов будущего развития России и русского народа.

Нельзя не согласиться со словами А. Володина: «Русские мыслители самых

разных мировоззрений, но объединенные общим беспокойством о будущем своей

страны, проявляют именно в это время предельную активность в осмыслении

проблемы «Россия и Запад». Амплитуда решений—громадная. Достаточно только

перечислить имена некоторых мыслителей, чтобы понять, насколько

разнообразен их ряд: Чаадаев... Гоголь... Белинский... Хомяков...

Достоевский... Салтыков-Щедрин... Тютчев... Чернышевский... Писарев...

Чичерин... В этом ряду Герцен—одна из важнейших фигур»'.

Хорошо известен принцип: идеи мыслителей прошлого надо рассматривать в

свете исторических условий их деятельности, искать в этих идеях не то,

чего эти мыслители не дали и объективно не могли дать, а то, что было ново

и смело для своего времени. Герценовский крестьянский социализм сложился в

50-х годах, когда человек, чьи помыслы были устремлены к России, не мог

видеть в жизни этой страны тех общественных сил, которые развились через

несколько десятилетий.

Теперь-то нам ясно, что капиталистическое развитие России в тогдашних

конкретных условиях было неизбежно, закономерно и прогрессивно. Это был

единственно возможный путь к социализму. Но было бы нелепо требовать,

чтобы так смотрел на дело Герцен в эпоху, когда еще страшной реальностью

было крепостное право, а рабочего класса в сколько-нибудь «европейском»

смысле вовсе не существовало. Гуманист и народолюбец, Герцен искал для

России какой-то третий путь, который позволил бы ей освободиться от

крепостничества и вместе с тем избежать капитализма и господства

буржуазии.

В идейных спорах 40-х годов Герцен выступал как один из вождей западников,

которые, в противовес славянофилам, отстаивали прогрессивность вхождения

России в «европейский мир». В 50-е годы Герцен вроде бы меняет фронт: он

говорит об особом пути и особом пред- назначении России. Его публицистика

как бы перекликается с прославленными строками Тютчева!

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить! У ней

особенная стать— В Россию можно только верить.

Но в главном Герцен был далек от тютчевского «поэтического»

славянофильства и еще дальше—от воспевания старины и отсталости, чем

занимались официальные монархические славянофилы.

Он видел особое призвание России в том, чтобы соединить западные идеи

социализма с народными основами русской крестьянской общины и показать миру

возможность нового общественного строя без эксплуатации человека человеком.

«Идея социальной революции—идея европейская. Из этого не следует, что

именно западные народы более способны ее осуществить» '. Так писал Герцен в

1854 г.

Залогом русской социальной революции он считал крестьянскую общину,

отсутствие развитой частной собственности крестьян на землю, традиции

коллективизма, взаимопомощи, артельности в русском народе. Эти национальные

особенности он видел и в рабочих, ремесленных артелях. Русских рабочих по

психологическому складу он считал теми же крестьянами и полагал, что они

принципиально отличны от западноевропейских. На стихийный общинный

социализм (в других местах он употребляет понятие «коммунизм») возлагал

Герцен свои надежды, противопоставляя его как крепостничеству,

так и капитализму.

Община испокон веков существовала в русской деревне, однако до 40-х годов

XIX в. несколько загадочным образом почти не привлекала внимания ученых и

писателей. Может быть, потому, что она была чем-то абсолютно органическим,

очевидным и потому незаметным.

Своеобразная честь привлечь к общине внимание русских выпала прусскому

социологу и этнографу Августу Гакстгаузену, который с благословения и с

помощью царского правительства совершил в 1843 г. большое путешествие по

России, итогом которого явился изданный в Германии трехтомный труд

«Исследование внутреннего состояния народной жизни и в особенности сельских

учреждений России» (1847—1852 гг.) '. Здесь-то Гакстгаузен и «открыл»

общину, объявив ее в высшей степени благотворным учреждением, которое

способствует сохранению «добрых» патриархальных отношений между

крестьянами, помещиками и правительством. Впрочем, несмотря на сугубый

монархизм автора, третий том труда Гакстгаузена, трактующий вопрос об

общине, был все же допущен в Россию без права перевода на русский язык.

Книга Гакстгаузена пришлась в России ко времени, чем и объясняется ее

необыкновенный общественный резонанс. Реакционные круги, вплоть до правых

славянофилов, стремились использовать его «открытие» для увековечения

«патриархальных» крепостнических отношений. Герцен и другие революционные

демократы, критикуя монархизм и замаскированное крепостничество автора,

хотели видеть, независимо от этого, в русской общине прообраз ячейки

социализма. Во второй половине XIX в. сельская община оказалась в центре

дискуссий по вопросам общественного развития России.

Общине были присущи элементы демократии, порой защищавшие крестьянскую

массу как от произвола помещиков и правительства, так и от нарождавшихся

кулаков-мироедов. Но в конкретных условиях предреформенной и пореформенной

России община могла стать и стала преимущественно учреждением, в котором

воплотились не социалистические, а феодально-крепостнические отношения.

Прогрессивным во второй половине века могло быть только капиталистическое

развитие, а этому-то развитию община мешала, прикрепляя крестьянина к

земле, препятствуя переливу рабочей силы в промыслы, увековечивая

сословную замкнутость, косность, забитость крестьянских масс.

Герцен не мог не видеть многие проявления тенденций капиталистического

развития России. Любопытно. что он иногда называл обуржуазивание

дворянства, соединение феодальной эксплуатации крестьян с капиталистической

«распространением начал политической экономии». Для Герцена политическая

экономия его времени ассоциировалась с именами Мальтуса и Сэя и

представлялась антигуманной наукой об обогащении немногих за счет многих, о

способах эксплуатации труда капиталом.

Внедрение «принципов политической экономии» в России он считал гибельным

для народа и надеялся, что ему будет противостоять община, поскольку «ее

экономический принцип—полная противоположность... положению Мальтюса ':

она предоставляет каждому без исключения место за своим столом»2.

Жестокому, антигуманному капитализму Герцен стремился противопоставить

патриархальную гуманность русского сельского «мира», где все бедны, но с

голоду человек не умрет, если у соседей есть чем поделиться с ним.

Герцен бесчисленное число раз объяснял, что он понимает под русским

социализмом. В одном из самых ярких мест он говорит; «Мы русским

социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского

быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного

владения и общинного управлення,— и идет вместе с работничьей артелью

навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм

вообще и которую подтверждает наука»3. В этой статье Герцен в нескольких

ярких фразах показывает пути зарождения и формирования социалистических

идей в России и место в этом процессе Чернышевского, который тогда был уже

в Сибири, па каторге.

Из цитаты видно, что Герцен считал важнейшим «социалистическим»

элементом общины отсутствие безусловной частной собственности на землю

(постоянный передел земли в общине по размерам семьи). К сельской общине

он присоединяет и промысловую артель. Наконец, он указывает, что принципы

социализма подтверждаются наукой, но конечно же не буржуазной политической

экономией его времени. Какую именно науку имел здесь в виду Герцен, мы не

знаем. Теория, которая действительно стремилась соединить науку с

социализмом, уже существовала, но Герцен не мог принять ее основных

положений.

Н. Г. Чернышевский

Николай Гаврилович Чернышевский (1828—1889) был сыном священника в

Саратове. Отец предназначал его к духовной карьере, но, видя исключительные

способности своего сына, дал ему домашнее (очень тщательное) воспитание, и

только когда ему исполнилось 16 лет, отдал его прямо в старший класс

духовной семинарии. Чернышевский поражал и учителей, и товарищей огромными

знаниями—он знал очень хорошо все новые языки, а также латинский, греческий

и еврейский. Начитанность его была совершенно исключительной и резко

выделяла его из среды товарищей. По окончании семинарии, Чернышевский не

поступил в Духовную Академию,—он, с согласия родителей, пошел в

Петербургский Университет (18-ти лет) на историко-филологический факультет,

каковой и кончил через четыре года. Уже в студенческие годы оформились

философские и ' социально-политические убеждения Чернышевского; особо надо

отметить его вхождение в кружок Иринарха Введенского (1815—1855). которого

тогда называли «родоначальником нигилизма»21. В кружке Введенского говорили

преимущественно на социально-политические, иногда и философские темы,—и у

Чернышевского уже в это время ясно определились его симпатии к социализму.

Чернышевский следил очень внимательно—преимущественно за французской

социалистической мыслью3)- Уже в 1848-ом году он пишет в своем дневнике,

что он стал «решительно партизаном социалистов и коммунистов». В 1849-ом

году Чернышевский записывает в Дневнике: «Мне кажется, что я почти

решительно принадлежу Гегелю..., я предчувствую, что увлекусь Гегелем»,—но

очень скоро он записывает там же: «Гегель—раб настоящего положения вещей,

настоящего устройства общества... Его философия—философия, удаленная от

буйных преобразований, от мечтательных дум об утопиях». Революционное

настроение Чернышевского, разраставшееся от изучения социалистических

утопий, отбрасывало его от Гегеля. Но в том же 1849-ом году Чернышевский

прочитал «Сущность христианства» Фейербаха; книга не поколебала пока

религиозных взглядов Чернышевского (о его религиозных взглядах см. дальше),

но он продолжал изучать Фейербаха и скоро стал горячим и убежденным

поклонником его антропологизма и материалистических его тенденций5).

Окончив университет, Чернышевский становится учителем гимназии в родном

городе Саратове; в должности этой он пробыл несколько более двух лет,

женился в это время и переехал затем в Петербург, где целиком уходит в

журнальную, а отчасти и научно-философскую работу. Чернышевский выдержал

магистерский экзамен (по кафедре русской литературы) и приступил к писанию

магистерской диссертации на тему об «эстетических отношениях к

действительности». Диспут состоялся в университете при большом стечении

публики,

зашита была признана удовлетворительной, но, по доносу проф. И. Давыдова

(того самого былого шеллингианца, о котором мы упоминали в главе 1-ой),

министр не утвердил Чернышевского в звании магистра. Теперь выяснено, что

через три года новый министр все же утвердил Чернышевского в звании

магистра, но до последнего времени это оставалось неизвестным даже

близким родным, — к этому времени журналистская деятельность настолько

поглощала все внимание Чернышевского, что он даже родных не осведомил об

утверждении его магистром.

С 1853-го года Чернышевский стал сотрудничать в двух крупных журналах

того времени—«Современнике» и «Отечественных Записках», но через некоторое

время сосредоточился целиком в «Современнике»; его статьи за восемь лет

заполнили впоследствии 11 томов его сочинений. Чернышевский очень быстро

стал вождем радикальных и социалистических слоев русского общества. К

этому времени относятся его знаменитые критические очерки, вышедшие потом

под общим названием:

«Очерки гоголевского периода русской литературы» (впервые изданные, как

отдельная книга, уже после смерти Чернышевского, в 1892-ом году). К этому

же времени относится большая философская статья Чернышевского:

«Антропологический принцип в философии»), написанная по поводу философских

очерков П. Л. Лаврова (см. о нем следующую главу) , а также ответ

Чернышевского на критику известного уже нам П. Д. Юркевича. Много писал

Чернышевский по социальным и экономическим вопросам. В 1862-ом году

Чернышевский был арестован (поводом для ареста послужила найденная при

аресте некоего Ветошникова заметка Герцена:

«мы готовы здесь или в Женеве издавать «Современник» с Чернышевским», —

(«Современник» был в это время закрыт на восемь лет); развитие

революционного движения в России становилось все более значительным, а

Чернышевского все считали его вождем и вдохновителем. Чернышевского судили

— более всего за сочинения его (пропущенные в свое время цензурой). Суд

признал Чернышевского невиновным в сношениях с Герценом, но признал его

виновным в составлении прокламации к крестьянам, и присудил его к

каторжным работам. Приговор суда произвел самое тяжелое впечатление даже в

консервативных кругах, — не говоря уже о радикальной молодежи.

Чернышевский был сослан в Сибирь, в Якутскую область, откуда несколько

раз, но всегда неудачно, хотели устроить его побег, — чем только ухудшали

его положение. Наконец, в 1883-ем году ему было разрешено вернуться в

Европейскую Россию,—ему было назначено жить в Астрахани; через шесть лет

ему было разрешено переехать в родной город Саратов, но силы Чернышевского

уже были на исходе. В октябре 1889-го года он скончался в Саратове.

Вопрос о том, под какими влияниями сложились философские взгляды

Чернышевского, остается пока недостаточно; ясным. Обычно основным

считается влияние Фейербаха, и для этого утверждения дает достаточно

материала сам Чернышевский—особенно в письмах и статьях, относящихся ко

времени ссылки и ко времени возвращения из ссылки. В письмах к сыновьям от

1887-го года он писал: «если вы хотите иметь понятие о том, что такое, по

моему мнению, человеческая природа, узнайте это от единственного мыслителя

нашего столетия, у которого были совершенно верные, по моему мнению,

понятия о вещах.

Из приведенных слов можно, однако, сделать то заключение, что Чернышевский

очень высоко чтил Фейербаха, но не больше. Мы увидим дальше, что в одном

из основных начал его философии (в защите материализма) Чернышевский, по

справедливому замечанию Массарика), является представителем вульгарного

материализма, — в то время, как материализм у Фейербаха—лишь предельный

пункт его антропологизма "\

Не менее спорным является вопрос о корнях позитивизма у Чернышевского.

Массарнк15' заявляет, что Чернышевский был позитивистом «в духе Конта».

Сам Чернышевский в одной из ранних (политических) статей16) писал о Конте,

что «основатель положительной философии—единственной философской системы,

верной научному духу. — один из гениальнейших людей нашего времени».

Правда, несколько раньше (в 1848-ом году) Чернышевский в своем Дневнике

решительно высказался против учения Конта о трех периодах в развитии

мысли, но эта запись относилась лишь к 1-му тому «Положительной философии»

Конта, — после чего Чернышевский читал другие тома. Все-таки приведенная

выше цитата—очень красноречива. Но вот, в одном письме к сыновьям17) от

1876-го года, Чернышевский пишет:

«есть другая школа, в которой гадкого нет почти ничего, но которая очень

смешна для меня. Это—огюстоконтизм. Югюст Конт, вообразивший себя

гением..., прибавил от себя формулу о трех состояниях мысли,—формулу

совершенно вздорную». Эти слова не позволяют думать, что Чернышевский

когда-нибудь увлекался Контом,—между тем, его позитивизм — беря его в

существе — стоит вне сомнения.

Надо признать, что источники взглядов Чернышевского лежали в общей научно-

философской литературе его времени,—и прежде всего, в том культе научности

(«сциентизме»), который вообще характерен для XIX века. Чернышевский (как

отчасти и Герцен) стоял под влиянием французской духовной жизни,—отсюда

шли те социалистические - веяния, которые захватывали ум и сердце

Чернышевского целиком. Конечно, социально-экономические идеи Чернышевского

имели ясно выраженный этический корень18); примат этики над «чистой»

научностью чрезвычайно существенно определял духовную установку

Чернышевского. Это была настоящая вера в науку, в ее неограниченные

возможности, ее познавательную мощь; это поддерживалось и тем реализмом,

который вообще очень ярко стал проявляться в русской литературе с середины

40-ых годов,— в противовес «романтизму» «отцов» 19). Под знаком «реализма»

шло вообще развитие русского радикализма, который с наивным обожанием

тяготел к естествознанию, как залогу истины и реализма,—во всяком случае,

в 50-ые и 60-ые годы. Но было бы неверно думать, что романтизм совершенно

выветрился у этого поколения, — под покровом реализма сохранилась

настоящая и подлинная романтическая основа. Оттого и «сциентизм» у наших

радикалов был наивной верой в «мощь» науки... Но в последней своей основе

этот неугасший романтизм проявил себя в той «секулярной религиозности»»

которая расцветала под покровом реализма и даже материализма. Справедливо

заметил Котляревский, что «культ Фейербаха был для Чернышевского и его

единомышленников поэтическим культом с оттенком религиозности».

Справедливо и другое замечание Котляревского7 что «книга Фейербаха («О

сущности христианства») была одной из канонических книг возникшей в начале

Х1Х-го века особой «религии человечества»20). И у Чернышевского, например,

мы находим все возрастающий культ человека и человечества.

Религиозная сфера у Чернышевского никогда не знала очень интенсивной

жизни,—но, собственно, никогда и не замирала21). Действительно, при

развитии у Чернышевского его позитивистических и материалистических

воззрений, он не только очень долго соблюдает церковные требования, но

даже долго сохраняет религиозные убеждения. «Что если мы должны ждать

новой религии?—писал он в Дневнике (в 1848-ом году).—У меня волнуется при

этом сердце и дрожит душа,—я хотел бы сохранения прежнего... Я не верю,

чтобы было новое, — и жаль, очень жаль мне было бы расстаться с Иисусом

Христом, который так благ, так мил своей личностью, благой и любящей

человечество». Когда Чернышевский очень сознательно стал развивать

материалистические взгляды, он, конечно, стал отходить от религиозных

идей, но не остался без предмета религиозного поклонения, — это был

религиозный имманентизм, вера в «святыню жизни», в «естество», страстная

преданность утопической мечте о водворении правды на земле. В этом

отношении очень любопытно стихотворение Некрасова, посвященное

Чернышевскому, под названием «Пророк». Последние стихи читаются так:

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе.