Февральская Буржуазно-Демократическая Революция 1905 года

проспекты острова. Студенты университета и курсистки присоединились к

движению и образовали свою колонну на Большом проспекте Васильевского

острова. Стачки охватили и предприятия Нарвской и Московской застав,

Невского района и ряда других. Повсюду полиция старалась разогнать

демонстрантов и забастовщиков, но 6 тысяч полицейских на 200 тысяч

забастовавших рабочих явно не хватало. Во многих местах завязывались

схватки с полицией. Десятки револьверов и шашек были отобраны у

полицейских.

Около трех часов дня огромные массы народа заполнили Знаменскую

площадь у Николаевского вокзала. Центр площади занимал тогда массивный

памятник Александру III работы знаменитого скульптора Паоло Трубецкого.

Используя пьедестал памятника как трибуну, демонстранты начали митинг.

Слышались крики: “Да здравствует республика!”, “Долой полицию!”. На

площади было много полицейских. Тут же находилась сотня казаков 1-го

Донского полка. В отличие от действий казачьих войск во многих других

районах города 23–24 февраля, где они послушно разгоняли демонстрантов, на

Знаменской площади казаки отказались действовать против демонстрантов.

Люди, довольные таким поведением казаков, кричали им “ура!”. В ответ казаки

безмолвно кланялись. Когда же на площадь въехал отряд из 15 конных

городовых, то рабочие и подростки кинулись на них с поленьями и стали

забрасывать льдом.

Митинги возникали и в других местах Невского проспекта. Казачьи

патрули на всем протяжении главного столичного проспекта вели себя

миролюбиво. Во многих местах их также приветствовали криками “ура!“.

Под защитой солдатского караула в 11 часов 27 минут под

председательством Некрасова началось заседание Государственной думы. Оно

было посвящено прениям по продовольственному вопросу. Они шли довольно

вяло. Лишь по мере того, как члены Думы узнавали о размахе движении в

городе, волнение постепенно охватило и заседание. Шингарев от имени бюро

Прогрессивного блока внес спешный запрос к главе правительства о том, какие

меры предпринимает правительство для урегулирования продовольственного

вопроса в Петрограде.

Шингаревская речь свидетельствовала о том, что буржуазные либералы

предпочитали не замечать политического характера движения. Им было выгодно

изображать рабочие демонстрации только как стихийные вспышки волнений на

продовольственной почве. Впрочем, Ф. И. Родичев, известный кадетский

краснобай, “от лица голодного народа” требовал, чтобы к власти были

призваны люди, “которым вся Россия может верить”, и удалены от нее те,

“которых вся Россия презирает”.

В те же часы Хабалов созвал в штабе округа совещание по прекращению

беспорядков. Там присутствовали Протопопов, все старшие полицейские

начальники и уполномоченный правительства по продовольствию Петрограда В.

К. Вейс. Решено было следить за распределением муки по пекарням. В то же

время было принято и предложение охранки произвести обыски и аресты среди

революционеров по намеченному списку. Военный министр А. А. Беляев

советовал Хабалову попробовать стрелять из пулеметов поверх голов рабочих,

переходивших Неву по льду реки. Но Хабалов не принял этого совета. В

течение дня 24 февраля приказа об открытии стрельбы по демонстрантам отдано

им не было. Казакам не выдавали нагаек. Их имели только конные городовые.

Правительство в целом на своем заседании днем 24 февраля игнорировало

события, считая это делом Протопопова и Хабалова, но князь Голицын,

возвращаясь на свою казенную квартиру председателя совета министров на

Моховой улице, не смог проехать на автомобиле обычным путем по Караванной

улице. Она от Невского была запружена народом.

В Думе же при обсуждении продовольственного вопроса представители

фракций обменивались колкостями. Чхеидзе и Керенский обвиняли

представителей Прогрессивного блока в том, что они слишком долго

игнорировали мнение “улицы”. “Ваши слова в этом зале не доходят до народа,

– кричал кадетам Керенский, – их запрещает цензура! Вы возбуждаете народ, а

когда он выходит на улицы, чтобы защитить то, что ему дорого, призываете

рабочих вернуться к станкам и бросаете массам упреки в измене и

провокации”. Но и Керенский сводил лишь старьте счеты, укоряя Милюкова за

его письмо в газеты против демонстрации и забастовок на заводах накануне 14

февраля, и не предвидел близкие перемены. Большинство депутатов Думы слепо

глядели назад и не видели, не ощущали, что неотвратимые перемены уже

начались. Но Дума была все же ближе к правительству, которое она так

страстно обличала, чем к народу, от имени которого члены Думы считали себя

вправе говорить. Государственная дума не прервала своих занятий, не послала

даже приветствия борющемуся народу, не призвала армию к единению с народом.

Дума лишь утвердила внесенный кадетами очередной запрос к правительству да

приняла к сведению заявление Родзянко о том, что вечером состоится

совещание с представителями правительства о срочных мерах по прекращению

продовольственных беспорядков. Оно действительно состоялось поздно вечером

24 февраля в Мариинском дворце. Правительство обещало, идя навстречу

Думе, передать в Петрограде продовольственное дело в руки “местных людей”,

то есть городской думы. И глава правительства князь Голицын, и председатель

Думы Родзянко были здесь заодно: им нужно было скорее потушить пожар

“голодных волнений”, заставить рабочих вернуться на заводы, чтобы они не

мешали сделке “приличных людей”, Думы и правительства.

Сведения о беспорядках в столице достигли и Александровского дворца в

Царском Селе. Императрица, заканчивая свое очередное письмо Николаю,

писала о том, что уже два дня в городе волнения. Свое отношение к Думе она

выразила надеждой на то, что Керенского повесят за его речи. “Все жаждут и

умоляют тебя проявить твердость!” – писала она.

Николай II в это время находился в ставке, в Могилеве. После убийства

Распутина он был в депрессии. Хотя Протопопов и Хабалов уже известили

ставку о событиях в городе, но царь никак не отреагировал и не придал им

пока никакого значения.

Тревожная ночь опустилась над Петроградом. В рабочих районах царило

радостное возбуждение. Везде обсуждались события дня. Мужья и жены

рассказывали, что видели, где были, что слышали. Приходили соседи. А те,

кто сегодня остался у станков или схоронился дома, чувствовали неловкость,

слушая, как их соседи и товарищи прорывались по мостам, как намяли бока они

полицейским, вымещая вековую злобу беззащитного трудового человека,

обиженного представителями власти. Даже те, кто редко бастовал, кто больше

думал о семье, о заработке и они, захваченные общим чувством, решали

про себя, что завтра они будут вести себя, “как все”.

В возбуждении, хотя и в некоторой тревоге, были и члены Русского бюро

ЦК РСДРП(б) и Петербургского комитета. Намеченное выступление, несомненно,

удалось. Ведь с самого утра все члены ПК, районных комитетов были в

заводских районах – больше всего на Выборгской стороне, ставшей центром

событий. М. И. Калинин и И. Д. Чугурин, В. Н. Каюров и И. М. Гордиенко, В.

Н. Нарчук и Н. Ф. Агаджанова не только выступали на митингах на заводских

дворах и перед воротами, но и организовывали выход рабочих с предприятий,

пытаясь образовать четкие колонны. Однако после первых же стычек с полицией

колонны перемешивались, часть участников демонстраций поворачивала назад.

Еще в колонне, прорывавшейся через Александровский мост, можно было видеть,

что рабочие одного и того же завода держались тесной группой, но уже за

мостом, куда попала меньшая часть бастовавших выборжцев, все перемешались.

К толпам рабочих присоединялись тысячи случайных людей: подростков,

студентов, мелких служащих, интеллигентов. Руководить движением этой массы

было уже значительно труднее, а то становилось и вовсе невозможно.

Тогда члены ПК и районных комитетов стремились опередить двигающиеся

массы, встретить их на Невском, у Знаменской площади, у Казанского собора.

Там, в течение дня 24 февраля выступали К. И. Шутко, Н. Д. Чугурин, Н. Г.

Толмачев, Н. Ф. Агаджанова. Но рядом с ними были и десятки незнакомых

ораторов, совсем случайных людей, захваченных событиями и стремящихся

высказаться. Любое свободное слово встречалось восторженным гулом.

Говоря откровенно, это все же колоссальный успех, в который даже как-

то не верилось и который, тем не менее, достигнут. Сегодня на улицах была,

по крайней мере, половина питерских рабочих! А казаки! Это, конечно, не

переход войска на сторону народа, но что-то вроде нейтралитета. Однако и

нейтралитет уже победа. Так что члены ПК смотрели в завтрашний день с

надеждой. Правда, у большевиков не было возможности собраться вечером,

чтобы обменяться, поделиться своими впечатлениями и опытом, внести

коррективы в выработанную уже линию. Они это сделали позже.

Царские власти в ночь на 25-е решили принять все меры, чтобы пресечь

движение, а главное, не допустить рабочих в центр города. На ночном

заседании под председательством начальника войсковой охраны города

полковника Павленкова присутствовали градоначальник Балк, командиры

запасных батальонов гвардейских полков, донских казачьих полков и 9-го

запасного кавалерийского. Казаков было предложено вооружить утяжеленными

свинцом нагайками (для чего ассигновывалось по полтиннику на человека).

Тактика менялась – главное внимание уделялось мостам и переправам через

Неву.

С 6 часов утра 25 февраля полиция уже заняла свои места, к 7 часам

стали подходить и солдаты гвардейских частей. У Охтинского,

Александровского, Троицкого и Николаевского мостов с двух сторон, у обоих

берегов, встали сдвоенные военно-полицейские заставы. Наряды полиции и

войск патрулировали Смольнинскую, Воскресенскую, Французскую, Дворцовую и

Адмиралтейскую набережные.

Лишь утром 25 февраля на конспиративной квартире на Сердобольской

улице, в доме 35, смогли ненадолго сойтись члены большевистского центра –

Русского бюро ЦК РСДРП(б) и Петербургского комитета. Тут были хозяин

квартиры Д. А. Павлов, А. Г. Шляпников, П. А. Залуцкий, В. М. Молотов, Н.

Ф. Свешников, еще несколько человек. Они приняли текст “боевой листовки”,

составленной на основе присланного из Москвы документа, написанного

известным партийным публицистом М. С. Ольминским. В конце листовки прямо

говорилось: “Отдельное выступление может разрастись во всероссийскую

революцию”. В отношении же движения в Петрограде была подтверждена прежняя

директива: стараться охватить своим идейно-организационным влиянием

начавшееся массовое рабочее движение, направить его в русло организованной

борьбы против самодержавия и против войны.

С утра на большинстве предприятий всех районов Петрограда начались

митинги и собрания. Большевики, ораторы других партий, беспартийные рабочие

сменяли друг друга. Рабочие, за два дня познавшие вкус свободы, не

собирались прекращать забастовку и демонстрации. Они с восторгом внимали

ораторам.

Гул одобрения и аплодисменты были ответом на эти слова. Атмосфера была

накалена. Тысячи глаз сверкали решимостью. С пением революционных песен

пятитысячная масса рабочих завода хлынула на Сампсониевский проспект. Так

же поступали и рабочие подавляющего большинства заводов и фабрик

Выборгского района. Стачка здесь с самого утра стала всеобщей. К 9–10

часам утра все главные проспекты Выборгской стороны были заполнены народом.

Предвидя стычки с полицией, рабочие пытались вооружиться железными прутами,

самодельными кинжалами, ножами. У некоторых были револьверы. Тысячи

рабочих, особенно подростки и рабочая молодежь, осадили оба полицейских

участка Выборгской стороны. Полицейские сочли за благо оставить свои

участки и в полном составе двинулись к Финляндскому вокзалу и

Александровскому мосту, поближе к мощным заставам конных городовых и войск.

С наступлением темноты оба участка были разгромлены и подожжены. Это было

уже, хотя и единичным, актом открытой борьбы с царской властью.

Многотысячные колонны демонстрантов Выборгской стороны направились к

Александровскому мосту. Такие же организованные колонны шли с Петроградской

стороны к Троицкому мосту, с Васильевского острова к Николаевскому, с

Нарвской заставы к местам через Обводный канал и Фонтанку. Рабочие

Обуховского и Невского районов проходили уже по левому берегу вдоль Невы,

но им предстояло совершить путь в 10 километров, прежде чем дойти до центра

города. Всюду демонстранты могли видеть наскоро отпечатанные объявления

главнокомандующего округа генерала Хабалова. В них говорилось, что рабочие

должны выйти на работу не позднее вторника, 28 февраля. А понедельник, 27

февраля, фактически объявлялся нерабочим по приказу начальства. Власти,

таким образом, давали рабочим два дня на “раскачку”, на обдумывание

положения. Но обращение содержало и угрозу. Если забастовка не прекратится,

то будут немедленно призваны в войска новобранцы призыва 1917, 1918 и 1919

годов. Но эта угроза не подействовала, тем более что срок ее исполнения

оттягивался на целых три дня!

Все ближе подходили бастующие к мостам, закрытым заставами. Прорваться

через них было почти невозможно. Но солдаты вели себя дружелюбно. Они не

двигались с места, но и не и направляли своих штыков на демонстрантов.

Вскоре во многих местах рабочие вплотную подошли к солдатским заставам.

Завязывались разговоры. Офицеры вели себя пассивно, не имея приказа об

открытии стрельбы. Солдаты посмелее балагурили с работницами,

перекидывались шутками с рабочими. Кое-где шла настоящая агитация. Кто-то

попробовал спуститься на лед рядом с Александровским мостом. Офицеры

покричали для вида, но мешать не стали. И скоро демонстранты пошли прямо по

льду Невы на левый берег. Выход был найден, и в обход мостов рабочие

устремились на набережные и в центр города. Полиция пыталась не пускать

рабочих на гранитные входы Французской набережной. Тогда шли на

Воскресенскую. А вскоре в десятках мест рабочие забирались на левый берег.

Сил полиции стало не хватать.

Такие же картины наблюдались у Троицкого и Николаевского мостов, в

районе Охтинского моста и Александро-Невской лавры. Снова десятки тысяч

человек оказались на Невском проспекте. Теперь они шли уже к Знаменской

площади, к Казанскому собору. Если войска всюду почти держались нейтрально

по отношению к демонстрантам, а иногда и дружественно, если казаки пытались

быть в стороне от действий против рабочих, то пешие и особенно конные

городовые яростно нападали на людей. Рабочие сопротивлялись. Многие уже

заранее несли с собой булыжники, гайки, куски металла. Ими они пытались

отбиваться от конных городовых. Число раненых с обеих сторон измерялось

25 февраля уже десятками. Несмотря на отсутствие общего приказа об открытии

огня, все же были отдельные случаи стрельбы в демонстрантов. Так, у

часовни Гостиного двора на углу Невского и Перинной линии в ответ на

револьверные выстрелы из толпы спешившиеся кавалеристы открыли огонь. На

Трубочном заводе при попытке рабочих забастовать и выйти на улицу поручик

запасного батальона гвардии Финляндского полка, присланного вместе с

солдатами для охраны завода и противодействия забастовщикам, в упор

застрелил рабочего Ивана Дмитриева. Это вызвало всеобщее возмущение.

Работа на заводе прекратилась около 13 часов, и 10 тысяч его рабочих

влились в ряды демонстрантов на Васильевском острове.

Очевидцы событий рассказывали, что в действиях масс в центре города

была заметна уже большая организованность, чем накануне. На ряде

предприятий возникли рабочие комитеты из представителей большевиков и

других социалистических партий, которые взяли на себя оперативное

руководство движением. Опытные рабочие, пережившие 1905 год, стали

поговаривать о необходимости создания Совета рабочих депутатов.

Знаменская площадь в этот день была центром событий. Людское море

заливало огромный треугольник между Литовкой, Николаевским вокзалом и

гостиницей “Северная”. Трамвайное движение было остановлено, пути забиты

вагонами. У памятника Александру III, защищавшего своим цоколем ораторов,

продолжался многочасовой митинг. Полиция, выполняя приказ, попыталась

разогнать собравшихся и пробиться к памятнику. Большой отряд полицейских

возглавлялся приставом Александро-Невской части (часть эта помещалась в

двух шагах, прямо напротив Суворовского проспекта. С пожарной каланчи можно

было видеть все, что делается на Знаменской площади). Засвистели нагайки,

люди стали с криками разбегаться. Но тут казаки, до этого лишь наблюдавшие

за действиями толпы, бросились на полицейских. Тяготы войны, произвол

власти, близость огромных масс организованного пролетариата изменили и

психологию казаков. Одни из них взмахнул шашкой. И пристав упал мертвым, с

рассеченной головой и туловищем. Остальные полицейские оцепенели. А потом

бросились врассыпную назад. Вслед им неслось мощное “ура-а-а!”. Казаков

качали. Это случилось около 15 часов.

В это же время весь Невский проспект был забит плотной массой

демонстрантов. Они медленно двигались то к Знаменской площади, то к

Казанскому собору. В разных местах полиция, конные городовые и солдатские

заставы пытались остановить еще демонстрантов. У Гостиного двора в середине

дня колонне рабочих Выборгского района преградила путь цепь солдат.

Солдаты с винтовками стали двигаться на рабочих. Большинство последних

в замешательстве отступили.

Демонстрации, начавшиеся 23 февраля и продолжавшиеся на следующий

день, 25-го перерастали в нечто большее.

Это была уже революция.

Заседание Государственной думы в этот день было весьма кратким.

Министр земледелия Риттих согласился считать продовольственный вопрос в

Петрограде не терпящим отлагательств и от имени правительства сообщил, что

продовольственное дело в столице передается в руки города. Члены Думы в

своих выступлениях сожалели, что это решение принято так поздно. Шингарев

сказал, в частности, что полиция, несомненно, начнет “арестовывать и

хватать” представителей общественности, если они попробуют создать свои

самодеятельные комитеты в помощь городскому самоуправлению. Чхеидзе и

Керенский предложили собраться для обсуждения этого вопроса уже в

понедельник, 27 февраля. Однако предложение было отклонено. Дума заседала

только 49 минут. Следующее заседание назначалось на вторник, 28 февраля, на

11 часов. Большинство членов Думы не видели чего-либо необычного в том, что

происходило третий день на улицах города. Поэтому и решили “ждать” до

вторника. Авось и рабочие приступят к работам. “Левые” же только и просили,

что собраться в понедельник. Никто из них не мог предположить, что за эти

два дня произойдет восстание и что заседание Думы от 25 февраля станет

последним официальным заседанием IV Государственной думы.

Оценивая события 25 февраля в Петрограде, можно сделать вывод, что они

закончились не в пользу правительства. Хотя власти и преуменьшали число

бастовавших, но даже Протопопов вынужден был признать, что их было не менее

200 тысяч. А более точные подсчеты дают число 300 тысяч! Фактически это

была всеобщая стачка.

Несмотря на отчаянные попытки властей силами полиции, войск и казаков

остановить демонстрантов, рабочие и присоединившаяся к ним часть беднейшего

городского населения и учащихся овладели центром города, провели там

митинги. Многие рабочие с Выборгской стороны были на улице по 10–11 часов.

Они буквально валились с ног от голода и усталости, но домой не уходили.

Лишь с темнотой опустел центр города.

Можно без особого преувеличения сказать, что правительство проиграло

еще 25 февраля. Это было предопределено исходом событий этого дня. Он

оставил глубокий след в сознании солдат гвардейских частей. Военные власти

не отдали приказа о стрельбе по демонстрантам. Это облегчило положение

солдат. Рядовые из запасных батальонов гвардейских частей сами всего

несколько месяцев назад были крестьянами или рабочими, приказчиками,

ремесленниками, словом, частью простого народа. И они, чтобы им ни говорили

офицеры, не могли видеть в демонстрантах “внутреннего врага”. Они знали,

что делают эти люди на улицах, знали, чего они хотят, чего добиваются. Они

сами ютились на нарах в три этажа, в переполненных душных казармах. Еда

была плохая, рационы маленькие, служба и занятия выматывали душу и тело.

Впереди маячила скорая отправка в окопы. Эти солдаты были подневольными

защитниками старого строя. Вот почему они радовались, что им уже второй

день не отдавали приказа о стрельбе в народ.

Хабалов и Протопопов были уверены, что им удастся справиться с

волнением без стрельбы. И причина этого лежала не в гуманных соображениях.

Военный министр Беляев говорил, что “трупы на Невском произведут ужасное

впечатление на союзников”. Опасались и дурного впечатления, которое

расстрел произведет на действующую армию. Власти боялись нового 9 января в

столице. А, кроме того, многие из них лишатся своих теплых местечек и

станут козлами отпущения для царского гнева. В 14 часов 40 минут генерал

Хабалов направил в ставку секретную телеграмму на имя начальника штаба

верховного главнокомандующего генерала М. В. Алексеева. Он называл события

23–25 февраля забастовкой “вследствие недостатка хлеба”. Далее сообщалось

об уличных выступлениях и о том, что “толпа рассеяна”. Протопопов со своей

стороны послал телеграмму дворцовому коменданту В. Н. Воейкову о

забастовке на продовольственной почве, “сопровождающейся уличными

беспорядками”. Его телеграмма кончалась так:

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8