Страны Востока (20 век)

Страны Востока (20 век)

Доклад по истории на тему: «СТРАНЫ ВОСТОКА:

НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ ПРОЦЕССОВ (XX в)»

П Л А Н

1. Первый период трансформации азиатских обществ: конец XIX - середина XX

века.

2. Второй период трансформации Азии: начало 50-х - рубеж 80-90-х годов.

3. Некоторые итоги цивилизационных процессов в Азии.

Первый период трансформации азиатских обществ:

конец XIX - середина XX века

О веке XX можно говорить в цивилизационном смысле не как о формальной

хронологической данности, а как о достаточно законченной цивилизационной

стадии развития человечества. Поэтому век XX формально начался еще в XIX.

Пожалуй, суть этого цивилизационного феномена можно свести к двум вещам:

торжеству (относительному) западной цивилизации и великому социальному

экспериментаторству (последнее включает в себя и марксизм - от Ленина и

Сталина до Мао Цзедуна, Пол Пота и Ким Ир Сена, и идеологизированный

национализм - от Муссолини и Гитлера до императорской Японии).

Первые формы учебы у Запада увидела уже вторая половина века XIX.

Трансформация Азии в первой половине XX в. - до окончания второй мировой

войны - полностью наследовала этим росткам трансформации и составила,

собственно, первый период трансформации Азии. При этом пути реформирования

обществ были абсолютно различны.

Япония, совершив реставрацию Мэйдзи, сохранила традиционную систему

власти и хозяйствования (авторитаризм в экономике), заимствовав у Запада,

по сути, только одну вещь: концепцию "прогресса". Как мы уже говорили,

"прогресс" - понятие крайне широкое, но в нем все же есть ядро, а именно -

линейное развитие на основе неограниченного совершенствования науки и

техники. В Японии это вылилось в два процесса: заимствование научно-

технических достижений Запада и рождение идеи экспансии Японии. На

протяжении веков Япония существовала исключительно в пределах Японских

островов, не идя даже на освоение ничейных земель к северу и северо-западу

(которые она формально могла включить в свои владения задолго до появления

на тихоокеанских берегах России). Однако ее концепция исторической

перспективы не требовала линейной пространственной экспансии. Экспансия как

род деятельности в принципе не существовала для японцев. Запад принес

концепцию "прогресса", а вместе с нею и концепцию реального - а не

идеального, как было, например, в Китае, - распространения влияния своего

этноса далеко за пределы изначального ареала. В конце XIX в. Япония начала

активную экспансию в Восточной Азии, пользуясь смутой и слабостью Китая и

Кореи, сталкивается с Россией и побеждает ее. Всего через тридцать лет

после реставрации Мэйдзи пополняет число мировых держав - единственная из

азиатских стран. Темпы ошеломляющие. Еще в середине XIX в. появившиеся на

рейде Нагасаки паровые корабли американцев повергали японцев в прострацию;

в мае 1905 г. в Цусимском проливе адмирал Того наголову разбил мощную

эскадру адмирала Рождественского - эскадру России, которая к тому времени

уже два полных века была морской державой. Цусима - не просто грандиозная

морская битва, но еще и цивилизационный прорыв Японии. Складывается

принципиально новая ситуация: азиатская нация, никогда не проводившая

экспансионистскую политику, начинает завоевывать Азию же; более того -

праматерь японской культуры (Китай и Корею, откуда Япония получила в свое

время цивилизационные основы). Кроме Японии, ни одна азиатская нация до

второй половины века такой модели не следует. Такую модель можно назвать

авторитарно-военной, т.е. перенятием западных артефактов (лат. arte -

искусственно и factus - сделанный) главным образом для последующей широкой

экспансии, и развивается она на взлете стремительного переосмысления начал

национального сознания. Долгие годы Япония была уникальна; но в 70-е годы

по той же модели пошел Вьетнам, пытаясь объединить под своей эгидой

Индокитай, исходя из других социальных посылок, но схожестью модели

доказывая, что социальные посылки по сравнению с цивилизационными вторичны.

Реакция Китая была совершенно иного рода - смута и хаос. Являвшийся

своего рода прародителем японской цивилизации, Китай, тем не менее,

продемонстрировал специфику своего национального духа. В экстремальных

условиях, когда стресс (всех видов, от чисто психологического до военного)

оказался чрезвычайно силен, китайское общество выдало совершенно другую

реакцию, нежели японское: Япония отреагировала созданием волевого режима;

Китай ответил бессилием.

Привитие концепции "прогресса" к древу китайской цивилизации привело

к лихорадке всего организма. При цивилизационной-то родственности Японии и

Китая - почему? Ни один однозначный ответ не удовлетворителен. Однако можно

предположить, что Китай, будучи эпицентром замкнутой модели мира, был во

много раз более, нежели Япония, приспособлен к слому старой модели. Япония,

в которой замкнутая модель была слабее укоренена, справилась с инъекцией;

для Китая доза западного влияния оказалась летальной; государство исчезло,

распавшись на тридцать лет на враждующие формирования; правительство Чан

Кайши представляло на мировой арене Китай сугубо формально; на деле вплоть

до победы коммунистов в 1949 г. Китай как государство прекратил

существование.

Разрушенная концепцией "прогресса" (интродукция которой означала крах

всех устоев, в первую очередь - самых важных - психологически-бытийных),

китайская цивилизация оказалась не в силах справиться с цивилизационным

шоком. Для Китая - в силу прочности и фундаментальности его цивилизационных

устоев (в большей мере, нежели в Японии) появление западной цивилизации

было сопоставимо с тем гипотетическим воздействием, которое имела бы для

Земли интродукция (не менее гипотетических) "инопланетян". Причем это

"инопланетное" воздействие развивалось в двух пластах.

Отсталость мира артефактов казалась банкротством цивилизации. Чем мог

Китай, "в принципе" изобретший порох и даже отравляющие газы, ответить

западным пушкам и ружьям? Что мог Китай, изобретший практически все,

необходимое для самодостаточной замкнутой цивилизации (в том числе бумагу,

книгопечатание), противопоставить плодам научной и промышленной революции -

тот же самый телеграф был совершенно "инопланетян". Китайская наука не

отставала от западной, она была действительно "инопланетной", со своими

законами развития, через которые она не могла переступить. Китайская

(тибетская, японская, вьетнамская, монгольская и т.п.) наука могла

досконально изучить человеческое тело и овладеть естественными методами

лечения, потенциально более верными, чем западные методы вмешательства.

Однако китайская наука была направлена по циклическим, а не линейным

измерениям. Циркуляция жизненной энергии в человеческом теле - одно дело, а

линейное проникновение в физические законы — от закона тяготения до

расщепления атома — было совершенно другим. Поэтому те артефакты, которые

были привезены Западом в Китай сначала (пока масштабы проникновения не были

широки) воспринимались как игрушки - часы, глобусы и т.д., а затем - как

нечто инопланетное, т.е. совершенно непостижимое и произрастающее из иного

цивилизационного корня. Однако как ни был велик шок, артефактам можно было

научиться, что и продемонстрировала Япония.

Но, когда мощная цивилизационная концепция Китая столкнулась с

цивилизационными концепциями Запада Китай не смог справиться и распался.

По каким параметрам проникла концепция "прогресса" в Китай? В Японии

было перенято одно - линейная экспансия государства, государственный

"прогресс", так, как его понимало европейское государство на протяжении

веков - расширение своих пределов за счет соседей, причем расширение

поистине беспредельное, если соседи слабы. Эта же концепция действовала и у

северных кочевников, которые неоднократно покоряли части Китая, а дважды -

весь Китай (монголы и маньчжуры) и угрожали даже вторжением в Японию

(монголы). Однако исходившая от примитивных племен, жадно поглощавших

китайскую культуру (и преследовавших цели экспансии, очевидно, только в

результате естественного доминирования в зачаточных этносах того инстинкта,

который Ницше назвал "Волей к Власти"), концепция эта не могла быть

воспринята. Когда ее принесли в совокупности идей пришельцы с Запада, дело

изменилось, и Япония переняла эту концепцию.

С Китаем было другое. Он экспансии речь не шла: Поднебесная была

крайне слаба и легко сдалась под ударами западного империализма, чтобы

затем погрузиться во внутреннюю смуту. Однако смута отражала концепцию

"прогресса"; некоторые участники смуты были ее носителями. Попробуем

разобраться.

С концепцией "прогресса" в Китай пришла и эсхатология, выраженная в

буддизме слабо по сравнению с христианством, а в конфуцианстве и даосизме и

вовсе не выраженная. К тому же старый Китай, как казалось, уже

действительно вошел в Апокалипсис; должен был родиться новый. Революционный

эсхатологизм развивался по двум ветвям - гоминдановский и коммунистический.

Гоминьдановская ветвь поборола эсхатологию достаточно быстро и стала идти

по пути перенятия артефактов и возвращения к традиционным цивилизационным

посылкам. Коммунистический эсхатологизм же оказался чрезвычайно

жизнеспособным. Многолетняя вооруженная борьба компартии Китая - до 1945 г.

фактически без какой-либо ощутимой помощи со стороны СССР - объяснялась во

многом именно силой этого революционного эсхатологизма. Разрушение

практически всех устоев старого общества и построение абсолютно нового -

этот постулат для азиатской страны имел совершенно особый смысл; в России

построение нового общества и разрушение старого не означало смену

цивилизационной концепции: как бы ни боролись в революционной России со

старым, революция тем не менее осуществлялась в старой цивилизационной

сетке координат. Азиатским же обществам предстояло освоить нечто более

значимое и базовое, чем марксизм: концепцию "прогресса".

Китай дает нам три модели реакции Востока на включение в

общецивилизационный поток:

- смута; однако, эта реакция не может рассматриваться как

самоценностный феномен, как ступень в цивилизационном развитии; это,

скорее, вертикальная часть ступени, переходный период;

- агрессивное отторжение традиционных структур с последующей борьбой

за торжество западных; этот тип реакции, естественно, должен

рассматриваться как самостоятельный историко-цивилизационный феномен;

такова была реакция сегментов китайского общества, ориентированных на

компартию Китая; было и иное - идеализация западных демократий, основанная

на том же самоуничижении;

- перенятие техники западных артефактов при значительном сохранении

традиционных структур; этот феномен, как и предыдущий, также вышел из смуты

и стал самодостаточен; он был характерен для сегментов китайского общества,

ориентированных на гоминдан. Чан Кайши имел сначала советских, потом

немецких, потом американских советников, гоминьдан имел ЦИК и т.д., однако

национальность режима не подлежала сомнению и культивировалась; в книге

"Судьба Китая" Чан Кайши резко поставил вопрос о западном вмешательстве и

национальной гордости и значимости - чего в этот период практически не

делали лидеры компартии Китая.

Развитие Индии в первый период взаимодействия Азии и Запада (первая

половина XX в.) также можно рассматривать в рамках последней модели.

Индийское общество находилось в процессе бурных перемен; главным было

формирование местной буржуазии и становление демократических институтов - и

то, и другое происходило при активном участии колониальных хозяев -

англичан. Однако вестернизации Индии хотели немногие индийцы. Традиция

никогда не прерывалась; самой значительной фигурой первой половины века в

Индии был, безусловно, Махатма Ганди, организовавший Индийский национальный

конгресс и боровшийся за неведомые раньше индийской цивилизации формы

демократии посредством отлично знакомых каждому индийцу религиозно-

философских постулатов. Существовал своего рода парадокс: конгресс выступал

за демократию, о которой как феномене азиатское общество не имело никакого

понятия, однако оперировал при этом архетипами национального сознания.

Зерна демократии, ее идеалы, а не институты существовали в индийском

религиозно-философском наследии, вот почему появились силы, готовые

добиваться демократии посредством традиционных концепций, в частности

концепции ненасилия. В связи с этим можно высказать и более общую мысль,

относящуюся к взаимодействию Азии с Западом в целом: артефакты Запада

победили артефакты Востока - в этом Восток, безусловно, и радикально

изменился. Но, даже сознательно принимая всем сердцем, идеалы общественно-

бытийные -права человека, демократию, прогресс и т.д., - человек Азии мог

принять их не в той мере, в какой ему позволяли полученные на Западе или у

Запада знания, а в той мере, в какой новые общественно-бытийные идеалы

существовали в потенции в национальных мифах. Поэтому (и мы к этому

вернемся ниже) трансформация Азии, как она виделась Западу в рамках

известной "цивилизаторской миссии", так и не удалась: Восток остался

Востоком, переняв западные артефакты.

Возвращаясь к очерченным нами моделям реакции на западное вторжение,

надо сказать, что последняя форма — перенятие артефактов при значительном

сохранении старых структур - имела наибольшие перспективы. Однако в первый

период азиатской истории XX в. ее доминирование еще было совершенно

неочевидно.

Как мы уже сказали выше, главным историческим содержанием XX в. была

трансформация азиатских обществ, однако не per se, a именно благодаря

исключительно влиянию Запада. Если беспрецедентные трансформации России,

Германии, Австро-Венгрии и т.д. были порождены именно эндемичными

причинами, то перемены в Японии, Китае, Индии, других странах Азии были

вызваны не их циклически стабильным на протяжении столетий развитием, а

приходом Запада. Это можно продемонстрировать хотя бы на примере Тибета.

Изолированный практически от всего мира и лишь условно входивший в сферу

влияния Поднебесной империи, Тибет к XX в. неожиданно стал местом

международного взаимодействия. Англия и отчасти Россия начали примеряться к

Тибету. Воспользовавшись смутой в Китае, Тибет обрел полную независимость.

Западное влияние не успело затронуть основ тибетского общества; Тибет

продолжал оставаться святая святых Азии - самым сокровенным, закрытым от

Запада ее местом. Но проникновение Запада породило в Китае мощное

коммунистическое эсхатологическое движение, которое, придя в 1949 г. к

власти, немедленно покорило Тибет, ликвидировав его de facto независимый

статус;

Тибет вошел в эпоху беспросветного коммунистического тоталитаризма.

Одна азиатская культура (китайская) стала уничтожать другую азиатскую

культуру (тибетскую). Беспрецедентное явление; раньше китайцы были

абсолютно веротерпимы. Однако Запад привнес в Китай новые бытийные

структуры. Концепция "прогресса" требовала максимально возможной

государственной экспансии и ликвидации "отсталости", в том числе Тибета,

который, сохранившись в неприкосновенности, выглядел как вызов для

китайской культуры, на время отказавшейся от своего прошлого.

В чем же заключались основные итоги трансформации Азии в первой

половине XX в.? Как представляется, определенным рубежом явился конец

второй мировой войны на тихоокеанском театре военных действий. Основные

феномены трансформации сводились к следующему.

Авторитарно-военная модель потерпела крах в Японии под ударами

союзников. Это не было простым поражением режима в войне; устрашенные

последствиями бесконтрольной трансформации азиатского общества, американцы

взяли дело в свои руки. Послевоенная трансформация Японии стала уже

развиваться под контролем американцев. Пока же первая ступень

приспособления к Западу рухнула. Япония не была чистым листом: опыт

перенесения западных артефактов насчитывал уже 80 лет; правда, в прошлом

это было перенятие военных артефактов. Однако на этом опыте предстояло

строить новую модель.

В Китае, напротив, победили две имеющиеся модели - коммунистическая

эсхатологическая и национальная, заимствующая артефакты. Первая победила с

установлением Китайской Народной Республики; вторая утвердилась на Тайване

(можно, конечно, говорить о том, что Тайвань был скорее бастионом

гоминьдана, чем полем эксперимента; однако даже в этом бастионе тем не

менее, общество стало развиваться по какой-то определенной модели). Обе

модели, выношенные в утробе смуты, в 1949 г. появились на свет в качестве

осей государственности.

Индия получила независимость именно в рамках национальной модели,

заимствующей артефакты. (При этом традиционные структуры дали о себе знать

разделением бывшей колонии на две части - индуистскую собственно Индию и

мусульманский Пакистан.)

Страны Юго-Восточной Азии вошли в решающую фазу антиколониальной

борьбы. При этом трансформация опять-таки происходила под воздействием

западных идей - не в последнюю очередь марксизма и вообще левого движения.

Революционный эсхатологизм в это время преобладал, хотя Филиппины получили

независимость из рук американцев после многолетних цивилизаторских усилий

последних.

Мы можем датировать конец первого периода трансформации Азии примерно

началом 50-х годов, когда сложился послевоенный политический миропорядок, и

сложный конгломерат феноменов, подытоживающих включение Азии в мировой

цивилизационный поток, устоялся в какую-то логическую общность.

Второй период трансформации Азии:

начало 50-х - рубеж 80-90-х годов

Каковы были основные цивилизационные феномены второго периода?

Очевидно, их можно свести к трем группам. Первая группа -

строительство небывалой, невиданной цивилизации на основах

коммунистического эсхатологизма. Именно эта группа явилась определяющей для

Азии. Да, экономический скачок Японии имел место; более того, если сегодня

мы стоим, по сути, на руинах социалистического мира, то феномен Японии

устойчив, и японский путь в отличие от социалистического доказал свою

жизненность. Социалистическая же цивилизация как феномен остается в

прошлом. Но если посмотреть, что составляло ось развития Азии во второй

период трансформации в XX в., то со всей определенностью можно сказать, что

это было социалистическое цивилизаторство и противодействие ему;

перенесение западной (некоммунистической) цивилизации в Азию имело смысл не

только само по себе, но и во многом как противовес революционному

эсхатологизму.

Начавшись с грандиозной победы революции в Китае, радикально

изменившей не только мировой баланс сил, но и мировой цивилизационный

баланс, коммунистический эсхатологизм перекинулся в Северную Корею и

Индокитай, причем последние его успехи выражались в транснациональном

социализме в Индокитае, начиная с конца 70-х годов, когда Вьетнам на

короткий период практически объединил Индокитай. При этом практически все

страны Азии испытали на себе значительное влияние социалистической идеи;

ряд стран - Индия, Индонезия, Бирма, Сингапур - в разное время играли с

ней, так, впрочем, и, не переходя грань декларативности и не допуская

деструктивные силы социализма до сути своего внутреннего развития.

Важно отметить, что при этом социалистическое строительство в Азии

было достаточно автономным феноменом. Да, оно было индуцировано

цивилизационным всплеском социализма в России в 1917 г., да, организационно

оно поддерживалось и направлялось сначала Коминтерном, затем ЦК КПСС, но

никогда социалистические страны Азии не были в той мере послушны и

управляемы, как восточноевропейские. Правда, не стоит, и преувеличивать

неавтономность социализма в Восточной Европе: не говоря уже о Югославии и

Албании, даже страны Варшавского Договора, как показывают появившиеся в

последнее время источники, не всегда были в полной мере послушны Москве. Но

все равно между большинством восточноевропейских стран и азиатскими была

колоссальная разница: в восточноевропейские страны (опять же за исключением

Югославии и Албании, и это показательно) социализм был практически

привнесен на штыках Советской Армии. В Азии социализм был выпестован

антиколониальной борьбой, переварен будущей коммунистической элитой в ходе

войн; в течение длительного времени компартии действовали независимо от

Москвы. Они наследовали эсхатологические модели трансформации Азии и

оказались трудноуправляемы, а в случае с Китаем - и неуправляемы вовсе.

Социализм в Азии принял, пожалуй, еще более совершенные формы, чем в

Европе. Дело здесь отнюдь не в числе "жертв социализма", а в его

тотальности: масштабы его разрушительной деятельности в Азии были

несравненно шире. Мао Цзедуну, Ким Ир Сену, Пол Поту удалось добиться в

полном смысле слова абсолютного контроля над обществом, построить социализм

действительно по его пятому классику - Орвеллу, создать не только тотальный

репрессивный аппарат, но и общество тотального социализма, которое

преследовало не просто "врагов народа", но и за недостаток социалистической

истерии. В европейских социалистических странах всегда существовал какой-то

островок суверенности (во внутреннем мире личности и даже в социуме),

несмотря на все усилия репрессивного аппарата. В Азии такого островка не

было.

Не случайно, что именно в Азии имели место многочисленные вооруженные

агрессии соцстран - Кореи в 1950 г., Вьетнама в 1975 и 1978 гг., Китая в

1979 г. Можно возразить на это, что и Советский Союз вторгался в Венгрию и

Чехословакию; но это качественно иной вид агрессии: вводить войска в страну-

сателлита. Это, строго говоря, не агрессия, а реинтервенция, подтверждение

своего господства, достигнутого в результате второй мировой войны. В Азии

же было другое — именно агрессия, именно расширение своей сферы влияния

наново. Пожалуй, единственный аналог этого в западном социалистическом мире

- интервенция СССР в Афганистане.

Нельзя не сказать и о другом: социализм в Азии вообще оказался более

социалистичным как формация, чем в Европе. Геноцид Пол Пота на порядок

отличался от геноцида Сталина. Отношение Мао Цзедуна к ядерной войне было

радикально другим, нежели не только Хрущева, но и Сталина (последние

ядерной войны все же серьезно опасались).

Вряд ли можно объяснить все это случайным стечением обстоятельств.

Скорее всего, здесь сказалась азиатская концепция личности - отсутствие ее

суверенитета, интегрированность личности в государство, безусловный примат

всех вышестоящих структур - семьи, производственной ячейки, партии,

государства. Автору уже приходилось говорить о существовании так называемой

"дилеммы Субботы", которую можно сформулировать на основе евангельского

текста: что для чего - человек для Субботы (служившей в Евангелиях символом

устоявшихся социальных структур и приоритетов) или Суббота для человека.

Иначе говоря, что важнее - суверенность личности или подчинение личности

интересам высших структур - семье, производственной ячейке, партии,

национальности, конфессии, государству. В европейском сознании эта проблема

так и осталась на уровне неразрешимой дилеммы, так или иначе присутствующей

во всех основных учениях и в личном выборе человека. В Азии же, как

представляется, дилемма Субботы была решена однозначно и именно в те

времена, когда формировались циви-лизационные устои; при этом со всей

определенностью было обозначено, что не Суббота для человека, а человек для

Субботы. Если обратиться к Евангелиям, то мы обнаружим прелюбопытную вещь:

судя по всему схожее решение дилеммы формировалось и в Иудее, но Иисус

разбил примат высших структур над человеком, подчинив его только Богу. Если

бы не христианство, возможно, в средиземноморском очаге цивилизации

сформировались бы сходные с азиатскими концепции взаимоотношения личности и

высших структур. Однако этого не произошло.

Азия же решила дилемму Субботы однозначно, и это сказалось решительно

на всех моделях трансформации Азии в XX в., но, пожалуй, ни в одной так

отчетливо, как в азиатской социалистической формации. Это легко объяснимо.

Социализм по определению тоже решает дилемму Субботы в пользу Субботы -

высших структур, в особенности партии и государства. Однако в

средиземноморском ареале цивилизации его усилия нейтрализовались давней

традицией выбора, двойственности решения, его вечной неопределенности. В

Азии, напротив, традиция в этом смысле становилась на сторону социализма.

Отсюда и орвеллианский социализм Азии.

Второй группой феноменов трансформации Азии было развитие по

квазизападному пути - привнесение рыночных отношений, либеральных

институтов, интеграция в мир. Наиболее крупных успехов здесь добилась,

конечно, Япония, по практически большинство несоциалистических стран Азии в

той или иной мере шло по этому пути. Однако это не включило их в

цивилизационном смысле в западный мир; более того в цивилизационном

отношении они сохранили близость скорее к соцстранам Азии. Объяснение этого

лежит, очевидно, в плоскости той же самой дилеммы Субботы. Азиатские

общества заимствовали институты и экономические механизмы Запада, но в

итоге по-прежнему говорили с Западом на разных языках. Если в мировых

экономических отношениях язык Азии был все же понятен Западу, то уже во

внутриэкономическом развитии этих стран этот язык становился труднопонятен,

и экономический скачок Японии, Южной Кореи или Сингапура объяснялся не

только волшебной силой рынка, но и абсолютной подчиненностью личности

интересам высших структур. Отношения японца или южнокорейца с его фирмой

оставались за пределами понимания Запада: да, уход в "работу с головой был

известен и Америке, и ФРГ, и Австралии, но нигде он не принимал таких

абсолютных форм, как в Азии.

В годы "холодной войны" господствовало деление стран Азии на "своих"

и "чужих", но это была условность. Во-первых, те страны, которые находились

под американским военным зонтиком (в той или иной степени) или под

политическим влиянием США, тем не менее, отличались от Запада по своим

цивилизационным установкам. Во-вторых, существовала и ничейная земля - как

в лице отдельных стран (Индия, Бирма), так и в лице отдельных бытийно-

цивилизационных пластов в сознании формально верных союзников (Япония,

Южная Корея). И это подводит нас к третьей группе феноменов, которая вовсе

не обозначает отдельную группу стран, но которая присутствовала практически

во всех странах Азии.

Эту группу феноменов можно назвать поисками своего традиционного лица

в новом цивилизационном потоке. Азия уже долгое время существовала в новой

цивилизационной среде; каждая культура выдавала свою реакцию на эту среду,

и среда деформировала культуры, местами снимая с них значительные пласты.

Сложилась видимость цивилизационной победы Запада над Азией; реальностью

была определенная фрустрация национальных азиатских "я", "я" периода

трансформаций под влиянием Запада. Но ядро культур сохранялось, и вот

пришло время, когда начались поиски своего нового "я". "Я" не могли застыть

надолго в состоянии ущербности, фрустрации. Они могли манифестировать

только в выявлении своей уникальности, своеобычности, своего национального,

наконец, того, что могло противостоять обезличенному новому

"трансформированному" облику. Если можно использовать здесь термины

психологии, это была борьба с мучительной деперсонализацией, вызванной

новым цивилизационным потоком.

Ни одна страна не осталась в стороне от этих процессов. Так,

социалистическая трансформация Китая сопровождалась хаотичными поисками

своего национального "я" и была чисто формально выражена в лозунге

"строительства социализма с китайской спецификой". Ни одна страна по сию

пору еще не нашла своего "я". Больше всего вопросов в этой связи вызывает

Япония, самостоятельная внешняя политика которой до сих пор сводится

фактически к проблеме "северных территорий" и отчасти политическому

проникновению в Юго-Восточную Азию. Принимая во внимание огромный

экономический потенциал Японии, понятно, что XXI век во многом зависит

именно от того, каким будет новообретенное "я" японцев.

Есть и еще одно обстоятельство, о котором в настоящем контексте

необходимо сказать. Новое "я" сложно найти даже гомогенным японцам. Для

подавляющего же большинства стран Азии эта задача усложняется безмерно,

поскольку они состоят из нескольких, а во многих случаях и из множества

национальностей. Индия в поисках своего "я" уже разделилась в 1947 г. на

две части; позднее Восточный Пакистан продолжил процесс обособления

национальных "я". Сегодня Индию раздирают национальные противоречия. Поиски

своего "я" делаются безмерно трудными. Мало того, что приходится находить

свое место в цивилизационном потоке, приходится строить небывалое

наднациональное "я" нескольких национальностей. За небольшим исключением

страны современной Азии до колонизации не были устойчивыми государственными

образованиями (это относится хотя бы к гиганту Азии -Индии). Поэтому

"простое" (!) возвращение к старому "я" для них хотя бы уже поэтому

невозможно. Создание же нового "я" - задача не для одного поколения.

Рассмотрим в качестве примера Сингапур. Около 80% населения - этнические

китайцы, выходцы из южных провинций Китая. Два главных национальных

меньшинства - малайцы (ближайшие соседи с севера) и тамилы (выходцы из

Южной Индии). В этом государстве, созданном практически с нуля англичанами

на вдохновенной волне колониальной трансформации Азии, на незаселенном

острове, оставшимся бы просто оконечностью Малайского полуострова, островом

джунглей и мангров, трансформация Азии, инспирированная Западом, фактически

создала социум, состоящий ныне из представителей не просто трех

национальностей, но и трех культур - конфуцианско-буддийской, мусульманской

и индуистской - с сильным христианским влиянием. Строить новое "я" на

культурной основе большинства - значит провоцировать раскол и смуту; до

последнего времени сингапурские лидеры удачно балансировали искусственным

шестом "сингапурской нации", испытывая все время сильнейшее беспокойство,

особенно в отношении малайцев-мусульман, опасаясь возникновения

фундаментализма, особенно в силу близости двух исламских стран — Малайзии и

Индонезии. Однако знамением времени становится тот процесс, который А.Д.

Богатуров удачно назвал "обнажением традиционных структур"4 и который в

глобальном мировом контексте может быть охарактеризован как борьба против

цивилизаторской деперсонализации Запада, будь то в социалистической или в

либерально-рыночной системе координат. Как будут в этой связи развиваться

поиски Азией своего "я", сказать невозможно. Ясно только, что обозначенная

выше третья группа феноменов будет становиться все более значимой - и,

пожалуй, в этом едва ли не основной итог второго периода трансформации

Азии.

В трехмерной системе координат - с экономической, военной и

политической осями - можно наблюдать окончательную интеграцию Азии в

мировое сообщество. Даже такой отшельник Азии, как Северная Корея, и тот

прочно интегрирован в мировое сообщество — пока еще не в том смысле, что он

принимает общепринятые нормы, а в том, что он зависит от существующей

системы международных отношений по всем трем главным осям. Существует

достаточно устоявшийся миф, что режиму Ким Ир Сена удалось изолировать

страну от цивилизационного потока. Но в том и состоит суть цивилизационного

потока, что он всеобщей и всепроникающ. До каких бы масштабов ни дошла

ксенофобия в северокорейском обществе, как ни пресекаются все контакты с

зарубежьем, но цивилизационный поток проникает в страну и размывает

идеологическо-благостный рай, потому что страна жизненно нуждается в одной

из ипостасей цивилизационного потока - научно-технической. В этих целях

режим опирается на корейскую диаспору в Японии. Интенсивные визиты членов

диаспоры в Северную Корею приносят режиму то, без чего он не смог бы

создать фасад процветания, а также реальные блага для элиты - артефакты

технологической цивилизации. Но вместе с артефактами проникает и весь

цивилизационный поток, и странно было бы преувеличивать изолированность и

неосведомленность северокорейцев. Цивилизационный поток подтачивает

тоталитарную крепость, и в не столь далеком будущем это станет вполне

очевидно.

Второй период трансформации Азии завершился вместе со всем

послевоенным миропорядком. Главнейшим фактором этого процесса был

планетарный распад социализма. Революционный эсхатологизм пришел к своему

логическому концу. На 1991 год из всех социалистических стран Азии лишь

одна Монголия пошла по пути полного прекращения социалистического

экспериментаторства. Однако демократическое движение в Китае, реформы во

Вьетнаме, Лаосе, приближение к урегулированию положения в Камбодже,

дальнейшее обострение кризиса Северной Кореи - все это ознаменовало конец

революционного эсхатологизма. Социалистическая флюктуация в Азии стала

самоликвидироваться, как это уже произошло к этому времени в Восточной

Европе и Советском Союзе. Одно русло цивилизационного потока уже высохло у

своих истоков, и в Азии катились только последние его волны (возможно,

самая последняя волна захлестнула Непал в 1990 г.). Всем бывшим странам

социализма предстояло искать новую бытийную модель; интеллектуальная элита

этих стран все с большим вниманием смотрела на соседей, избравших модель

заимствования западных артефактов при сохранении некоторых традиционных

бытийных структур.

Некоторые итоги цивилизационных процессов в Азии

"Торжество" западного начала в азиатских обществах было лишь видимым.

Ф. Фукуяма, безусловно, поторопился возвестить о конце истории, приняв за

него глобальный кризис социализма и слом послевоенного миропорядка. На

самом деле для цивилизационного потока это - не более чем преодоление

одного порога, вокруг которого на протяжении десятилетий бушевали волны.

Порог преодолен. Поток стремится дальше.

Интродукция западных концепций в азиатские общества увенчалась лишь

частичным "успехом". В известном смысле Ф. Фукуяма прав, говоря о западном

либерализме как основном русле цивилизации. Западный либерализм коснулся и

Азии, однако нигде не прижился по-настоящему. В Азии до сих пор нет ни

одной по-настоящему демократической страны в западном, собственно говоря -

нормативном - понятии "демократии".