Самозванство

самым жестоким бичеванием. Совершив задуманное, Блохин стал проповедовать

оскопление (или, говоря его же языком, «убеление») среди «хлыстов»

Богдановки и соседних деревень. За короткое время ему удалось «убелить»

около 60 человек.

Успех предприятия во многом объясняется тем, что Блохина поддержали

зажиточные крестьяне, купцы и руководители хлыстовских «кораблей» окрестных

мест. Кроме того, идея оскопления оказалась по душе наставникам и

«пророкам» из купеческих «кораблей» города Орла и пришлась по сердцу

хлыстовской «Богородице» Акули-не Ивановне, которая впоследствии стала

одной из богинь скопческого пантеона.

Уж коли речь зашла о скопчестве, нельзя не остановиться на личности

Кондратия Селиванова. Для скопцов он был не просто Мессия, но «Бог над

Богами, царь над царями и пророк над пророками». Своей славой и авторитетом

Селиванов был обязан в первую очередь богатым купцам, с которыми он сошелся

во время сибирской ссылки, куда был отправлен в 1774 году. Купцы не только

создали скопческие «корабли», где господствовал культ нового «Мессии», но и

устроили ему побег из ссылки. После этого, в 90-х годах XVIII века, К.

Селиванов принял имя императора Петра III. В этом ему оказали большую

услугу петербургские скопцы. Им удалось обратить в свою веру некоего

Кобелева — бывшего лакея Петра III. Кобелев стал подтверждать, что

Селиванов — действительно свергнутый император и что он его сразу узнал,

как только увидел. Наконец, прославлению двуликого «Мессии» (одновременно

«Христа» и «Петра III») помогла небезызвестная «Богородица» Акулина

Ивановна. Она признала Селиванова своим сыном, рожденным от святого духа, и

после этого стала зваться «императрицей Елизаветой Петровной». Кстати,

другая скопческая «Богородица» — Анна Софоновна — почиталась и как «великая

княгиня Анна Федоровна», незадачливая супруга цесаревича Константина

Павловича.

Как видим, стать «настоящим» пророком или Мессией и получить в новом

качестве массовое признание было столь же непросто, как стать «истинным»

претендентом на царский трон. Причем для самозванцев обоих типов «правила

игры» были во многом одинаковы.

Между двумя ветвями самозванчества нет четкой грани—в России встречались,

так сказать, двуликие самозванцы. Глубинная основа обоих типов

самозванчества одна и та же — сакрализация царской власти, представление о

Богоизбранности, мистической предназначенности «настоящего» царя.

2. ИСТОРИЧЕСКИЕ ПОРТРЕТЫ:

2.1 Емельян Иванович Пугачев

1740 (1742)-1775

Первое, что бросается в глаза при знакомстве с литературой о Крестьянской

войне 1773—1775 гг., это противоречивость образа ее предводителя. И дело не

только в пристрастности мемуаристов и исследователей. Дореволюционная

дворянская историография представляла его злодеем и извергом, опираясь на

многочисленные факты, и была права. Революционно-демократическая, а

впоследствии советская историография рисовала светлый образ защитника

угнетенных и обиженных, на основании других, столь же многочисленных

фактов. Термин «классовая позиция» сейчас не моден, дадим другое, более

точное определение — «сословная позиция», очень близкое к первому.

Дворянство и регулярная армия яростно боролись с казачеством, составлявшим

ядро пугачевского войска, и примкнувшими к нему крестьянами,

горнозаводскими рабочими и «инородцами» (башкирами, казахами, калмыками,

татарами и др.). На этой гражданской войне использовались любые средства,

сопротивлявшихся уничтожали любыми способами.

Но это не все, проблема не исчерпывается социальной позицией автора. Еще А.

С. Пушкин, затративший много усилий и времени для сбора материала о

восстании, создал двух Пугачевых: Пугачева «Капитанской дочки» и Пугачева

«Истории Пугачева». Да и последний не выглядит законченным злодеем. Скорее

перед нами политик, действующий сообразно обстоятельствам и обращающий

внимание не на нравственность, а на создание идеального образа в глазах

подданных. В этом он очень похож на свою «венценосную супругу» Екатерину

II. Как та копировала французское просвещение, создавая «золотой век»

своего царствования, так Пугачев копировал государственное устройство

Российской империи, создавая Военную коллегию и другие учреждения, даже

называя своих соратников именами приближенных императрицы. Получалась

карикатура, чего сам ее создатель не понимал.

Отсюда и ложь, и двоедушие. Признавшись своим будущим сподвижникам-казакам

в своем истинном происхождении, Пугачев всенародно провозглашает себя

императором Петром III. Исповедуя «никонианское» православие, не скрывает

свои симпатии к старообрядцам, причисляя себя к адептам их веры. Смелый в

бою, но поразительно трусливый и бессильный в отношениях со своим

окружением, от которого полностью зависит и которому готов принести в

жертву и фаворита, и любимую наложницу. Беспощаден к дворянам, но готов

принять любого перебежчика из этого сословия под свои знамена.

Из-за зависимости от яицких казаков он становится двоеженцем. Притом

двоеженцем и в реальной, и в «идеальной» жизни. Ведь донской казак Е. И.

Пугачев имел жену Софью Дмитриевну, двух дочерей и сына, а «император Петр

III» — императрицу Екатерину Алексеевну и наследника Павла Петровича.

Не сразу будущий самозванец встал на гибельный путь. Его военная карьера

развивалась довольно успешно. Участие в Семилетней и первой русско-турецкой

войнах, получение в 1770 г. младшего офицерского чина хорунжего. И вдруг —

хлопоты об отставке по болезни, а затем и дезертирство. И в течение

1771—1773 гг. четыре ареста и четыре побега. Он попадает в Ветку, центр

старообрядцев в Речи Посполитой, но вновь возвращается в Россию. И,

наконец, 22 ноября 1772 г. в Яицком городке в разговоре с казаком Д. С.

Пьяновым впервые объявляет себя императором Петром III. А почти через год,

после побега из Казанской тюрьмы, он поднимает восстание на Яике. Выбор

сделан окончательно.

Пугачев был не первым самозваным Петром III, но наиболее «удачливым». Целый

год, с 17 сентября 1773 г. по 8 сентября 1774 г., война ведется с

переменным успехом, он громит отдельные отряды правительственных войск и

берет штурмом города и крепости. Только переброска крупных сил во главе с

боевыми генералами, в числе которых был и А. В. Суворов, не успевший,

впрочем, сразиться с бунтовщиком, позволяет правительству сначала обратить

повстанцев в бегство, а затем и разгромить их окончательно.

Земляк Степана Разина совершил стремительный рейд вниз по Волге, стремясь

попасть на свою родину — в область Войска Донского. Но, несмотря на переход

отдельных частей на сторону самозванца, большая часть донских казаков не

поддержала его. Поражение под Царицыном окончательно решило судьбу

Пугачева. Остававшиеся до этого верными ему яицкие казаки выдали своего

предводителя правительству.

Жестокие пытки сломили волю Пугачева, а суровый приговор — четвертование —

вновь напомнил о временах Разина. Единственное снисхождение к судьбе

поверженного противника — это приказание палачу сначала обезглавить

преступника и уже мертвому отрубить руки и ноги, тем самым уменьшив

страшные муки.

Екатерина II и ее окружение постарались уничтожить саму память о

самозванце. Его семье запрещено было носить фамилию Пугачева, дом в

Зимовейской станице был сожжен, пепел развеян, место огорожено, сама

станица перенесена на другой берег Дона и переименована в Потемкинскую.

Даже река Яик переименована в реку Урал, Яицкий городок — в Уральск, а

Яицкое Казачье войско — в Уральское.

( «Емельян Иванович Пугачев родился в 1742 г. в „доме деда своего" в

станице Зимовейской на Дону, в той самой, где за сто лет до него родился

Степан Тимофеевич Разин. Отец и дед Пугачева быд^ рядовыми („простыми"),

бедными казаками. С детства Пугачев оборонил за отцом землю", в 17 лет он

начал казацкую службу, а через год женился на казачке Софье Дмитриевне

Недюжевой. Через неделю она провожала мужа в поход. Пугачев участвовал в

войне с Пруссией, где проявил „отменную проворность". За эту проворность

полковник Денисов взял Пугачева к себе в ординарцы. Но однажды ночью во

время стычки с неприятелем в суматохе ночного боя Пугачев упустил одну из

лошадей Денисова. Не спасла и „отличная проворность" — по приказу

полковника Пугачев был бит „нещадно плетью". Надо полагать, что эта первая

обида не могла пройти бесследно для Пугачева. Три года Пугачев находился в

действующей армии. Он побывал в Торуне, Познани, Шермицах, участвовал во

многих сражениях, но пуля и сабля щадили его, и, по словам самого Пугачева,

он был „ничем не ранен".

В 1762 г. Пугачев вернулся в Зимовейскую станицу, где и прожил около

полутора лет.

В 1764 г. в составе казачьей команды Пугачев некоторое время находился в

Польше, затем возвращается домой и иногда направляется куда-либо в составе

казачьих „партий".

В 1768 г. началась война с Турцией. И вот Пугачев снова в походе. В команде

полковника Е. Кутейникова он получает за храбрость младший казацкий

офицерский чин хорунжего. Пугачев принимает участие в ряде сражений с

турками, в том числе и в бою под Вендорами под началом П. И. Панина, того

самого Панина, который станет грозным усмирителем повстанцев во главе с

Пугачевым, не так давно безвестным хорунжим! Правда, уже в те времена

Пугачеву „отличным быть всегда хотелось". Однажды, показывая товарищам свою

действительно хорошую саблю, он заявил, что она подарена ему крестным

отцом... Петром Великим! Не тогда ли у него родилась та неясная мысль

„отличиться", которая со временем сделает „крестника Петра Великого"

„императором Петром Федоровичем"?

На зимних квартирах в Голой Каменке у Елизаветграда (ныне Кировоград)

Пугачев тяжело заболел — гнили у него грудь и ноги — и вскоре вернулся

домой, где ждала его семья: жена, сын Тимофей и дочери Аграфена и Христина.

Он приехал в Черкасск и пытался лечиться „на своем коште". Из Черкасска он

направился к сестре Федосье. Она с мужем, казаком С. Н. Павловым, жила в

Таганроге, куда Павлов с другими казаками был направлен на постоянное

жительство. Служба в Таганроге была тяжелой, и многие казаки числились в

бегах. И вот два казака задумались. Жить тяжко, что делать? Надо уйти,

убежать. Но куда? На Русь? — поймают. В Запорожскую Сечь? — без жены

соскучишься, а с женой и там схватят. В Прусь? — не попадешь. Казалось, что

единственно, куда можно бежать,— это казачье войско на Тереке. Они знали,

что даже за перевоз на левый берег Дона грозила смерть. Пугачев перевез

Павлова, но, не найдя дороги, Павлов с товарищами вернулся, был арестован и

указал на Пугачева, перевезшего его на „ногайскую сторону". Зная, что ему

грозит, Пугачев бежал в степь. Затем он поехал в Черкасск, чтобы снять с

себя обвинение в бегстве, но был арестован, бежал, скрывался в камышах,

потом вернулся домой, справедливо рассудив, что здесь искать его не будут.

Во всех этих поступках сказывается натура Пугачева, свободолюбивая,

упорная, настойчивая, храбрая, осторожная».

Мавродин В. В. (19, с. 16-18)

«В конце августа (1772 г.) под видом выходца из Польши Пугачев получает в

Дебрянском форпосте паспорт на жительство в России. В этом любопытном

документе находим описание внешнего облика Пугачева: „...волосы на голове

темно-русые, усы и борода черные с сединой... Росту два аршина 4 вершка с

половиною..." С новым паспортом Пугачев отправился в Самарскую губернию,

затем на Дон и на Иргиэ, а оттуда под видом богатого купца в конце ноября

1772 г. прибыл под Яицкий городок... На Яике Пугачев впервые назвался

именем Петра III и предложил казакам денежную помощь для отхода на Кубань.

Казаки соглашались, тем не менее просили отсрочить время окончательного

решения до Рождества. Пугачев отправился на Иргиз, но по дороге был

арестован, на него донес его попутчик. Взятый под стражу, Пугачев был

доставлен в Казань. После допроса казанский губернатор Я. Л. фон Брандт

охарактеризовал разговоры Пугачева об отходе яицких казаков на Кубань как

тяжкие преступления и, донося об этом деле в Сенат, предлагал, „учиня

наказание кнутом, послать на вечное житье в Сибирь". В начале июня в Казани

было получено послание из Петербурга, в котором по именному указу Екатерины

II надлежало арестованного „наказать плетьми" и отправить в Сибирь, „где

употребить его на казенную работу... давая за то ему в пропитание по три

копейки в день".

Но исполнение „милостивого" решения „матушки-государыни" запоздало.

Арестованного уже не было в остроге, Пугачев снова бежал из-под стражи. А

вскоре на Таловом умете (постоялом дворе) близ Яика объявился „Петр III". К

„государю" стали прибывать казаки. Верили ли первые соратники Пугачева, что

он действительно Петр III? Нет, в это они не верили. Как показал на допросе

Следственной комиссии один из ближайших соратников Пугачева И. Зарубин-

Чика, он прямо спросил у „Петра 111" о его происхождении и получил вполне

определенный и правдивый ответ, что „император" из донских казаков, знали

об этом и другие казаки, но для них это не было столь важно. „Лишь бы был в

добре... к войсковому народу" — так считали казаки...

...Иногда в покоях „императора" устраивали торжественные обеды, куда

приглашались наиболее близкие к „Петру III" казаки. Один из них так

описывает эти праздники: „Яицкие казаки певали песню, нарочно или в честь

самозванцу составленную. А яицкого полковника писарь Иван Васильев игрывал

на скрипице. Во время же таких веселостей яицкие и все другие казаки

напивались допьяна, а самозванец от излишнего питья воздерживался и

употреблял редко"... Как видим, „лихой казак" был скромен в „рассуждении

горячительных напитков". Очевидцы, описывая Пугачева, подчеркивали его

энергию, ум, природную сметку, жизнерадостность, неприхотливость в быту.

Физически сильный, с плотной, крепко сбитой, коренастой фигурой, он тем не

менее не производил впечатления грузного человека».

Лимонов Ю. А. (17, с. 5-6, 8-9)

«

«...Вся Москва готовилась к встрече. Сенатор П. А. Вяземский, брат генерал-

прокурора Сената, писал ему: „Завтрашний день привезут к нам в Москву

злодея Пугачева. И я думаю, что зрителей будет великое множество, а

особливо — барынь, ибо я сегодня слышал, что везде по улицам ищут окошечка,

откуда бы посмотреть".

4 ноября, рано утром, Пугачева ввезли в Москву. Он сидел, скованный по

рукам и ногам, внутри железной клетки на высокой повозке. От Рогожской

заставы до Красной площади все улицы заполнили толпы народа. Дворяне,

офицеры, духовенство, все богатые люди ликовали. Простой народ молча

смотрел на „государя", своего заступника, окованного кандалами...

...Председателем следственной комиссии, которая допрашивала Пугачева,

императрица назначила М. Н. Волконского, московского генерал-губернатора,

ее членами — П. С. Потемкина, С. И. Шеш-ковского, обер-секретаря Тайной

экспедиции Сената. По указанию Екатерины II следователи снова и снова

выясняли корни „бунта", „злодейского намерения" Пугачева, принявшего на

себя имя Петра III. Ей по-прежнему казалось, что суть дела — в самозванстве

Пугачева, обольщавшего простой народ „несбыточными и мечтательными

выгодами". Опять искали тех, кто толкнул его на восстание,— агентов

иностранных государств, оппозиционеров из высших представителей дворянства

или раскольников...

...19 декабря, через две недели, Екатерина II, внимательно следившая за

ходом следствия, направлявшая его, определила указом состав суда — 14

сенаторов, 11 „персон" первых трех классов, 4 члена Синода, 6 президентов

коллегий. Возглавил суд Вяземский. В него вопреки судебной практике вошли и

два главных члена следственной комиссии — Волконский и Потемкин.

Приговор был, конечно, давно предрешен. Екатерина II, „Тар-тюф в юбке" (так

ее назвал Пушкин), как и где только могла, старалась показать, что она не

хочет иметь никакого отношения к суду и сентенили (приговору) по делу

Пугачева, что она не является сторонником жестких мер и т. д. Но в то же

время неукоснительно следила за розыском, всеми его деталями. Знакомилась с

отчетами доверенных лиц, посылала им инструкции. В письме Гримму, еще до

суда над „злодеем", она выражалась без обиняков: „Через несколько дней

комедия с маркизом Пугачевым кончится; приговор уже почти готов, но для

всего этого нужно было соблюсти кое-какие формальности. Розыск продолжался

три месяца, и судьи работали с утра до ночи. Когда это письмо дойдет к вам,

вы можете быть уверенным, что уже никогда больше не услышите об этом

господине..."

...Приговор, утвержденный императрицей, определил Пугачеву наказание —

четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям

города, положить их на колеса, потом сжечь».

Буганов В. И. (5, с. 371-372, 374)

«Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онемении и сам вне

себя и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем

не соответствующим таким деяниям, какие производил сей изверг. Он походил

не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-

нибудь маркитан-тишка или харчевника плюгавого. Бородка небольшая, волосы

всклоченные, и весь вид ничего незначащий и столь мало похожий на покойного

императора Петра Третьего, которого случалось мне так много раз и так

близко видеть, что я, смотря на него, сам себе несколько раз в мыслях

говорил:

„Боже мой! До какого ослепления могла дойтить наша глупая и легковерная

чернь, и как можно было сквернавца сего почесть Петром Третьим!"...

...Как скоро окончили чтение, то тотчас сдернули с осужденного на смерть

злодея его тулуп и все с него платье и стали класть на плаху для обрубания,

в силу сентенции, наперед у него рук и ног, а потом головы. Были многие в

народе, которые думали, что не воспоследует ли милостивого указа и ему

прощения, и бездельники того желали, а все добрые тому опасались. Но

опасение сие было напрасное: преступление его было не так мало, чтоб

достоин он был такого помилования; к тому ж и императрица не хотела сама и

мешаться в это дело, а предала оное в полное и самовластное решение сената;

итак, должен он был неотменно получить достойную мзду за все его

злодейства. Со всем тем произошло при казни его нечто странное и

неожидаемое, и вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед его

четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде

всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач

был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то

произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жпзнь

свою смертной казни не производившего; но как бы то ни было, но мы услышали

только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача

с сердцем закричал:

— Ах, сукин сын! Что ты это сделал? — И потом: — Ну, скорее — руки и ноги.

В самый тот момент пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того

очутилась голова г. Пугачева, взоткнутая на железную спицу на верху столба,

а отрубленные его члены и кровавый труп лежащий на колесе. А в самую ту ж

минуту столкнуты были с лестниц и все висельники, так что мы, оглянувшись,

увидели их висящими и лестницы отнятые прочь. Превеликий гул от аханья и

многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа,

смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище».

Болотов А. Т. (4, с.189-191)

«Пугачевские воззвания учитывали интересы и требования той социальной

среды, которая доминировала в восстании и на которую ориентировалась ставка

Пугачева в тот или иной период Крестьянской войны. В начале выступления,

когда основной социальной опорой восстания являлось казачество, указы

Пугачева отражали экономические и политические требования казаков. С

появлением войска Пугачева под Оренбургом восстание охватило значительные

районы Южного Урала и Приуралья, населенные русским горнозаводским и

помещичьим крестьянством и нерусскими народностями. Они искали в восстании

удовлетворения своих экономических, социальных и национальных интересов.

Учитывая это, ставка Пугачева при составлении новых указов разнообразила и

расширяла призывы, исходя прежде всего из интересов той группы населения, к

которой адресовался соответствующий указ. Таковы были указы, посланные к

башкирам, казахам, татарам, отвечавшие их национальным требованиям.

Что же касается различных категорий русского крестьянства, то первые

обращенные к ним указы Пугачева, сулившие за верную службу „Петру III"

вечную волю и экономические льготы, дублировали указы, адресованные

казакам, представляли собой аналогию казачьего строя жизни, свойственную

воззрениям руководителей движения на всем протяжении Крестьянской войны и

запечатленную, в частности, в последних манифестах от июля-августа

Лишь постепенно, примерно с декабря 1773 г., по мере вовлечения в восстание

значительных масс крестьянства, появления с стане Пугачева людей с

несомненными задатками идеологов движения (И. Н. Грязнов, А. И.

Дубровский), происходит процесс „окрестьянивания" социальной политики

повстанческого центра. Это сказывалось на содержании воззваний Пугачева, в

которых углублялась критика крепостнических порядков в стране,

подчеркивался паразитизм дворянства и администрации, угнетавших народ,

выдвигались все более радикальные положения, отвечавшие интересам крестьян.

Особенно отчетливо эти тенденции стали проявляться во второй половине июня

— начале июля 1774 г., когда войско Пугачева вышло в районы Прикамья и

Среднего Заволжья с их многочисленным крестьянским населением. Следует,

правда, отметить, что указы Пугачева того времени связывали освобождение

Страницы: 1, 2, 3, 4