Культура ставропольцев в XIX ВЕКЕ

Кафедрального Собора Святого Апостола Андрея Первозванного и Семинарского

храма Святителя Игнатия (Брянчанинова), а также других храмов города

Ставрополя и приходов обширной Ставропольской Митрополии.

Так молитвами и трудами Владыки Ректора Высокопреосвященнейшего

митрополита Гедеона возрождены замечательные традиции древней

Ставропольской Духовной Семинарии - вертограда духовного просвещения в

огнедышащем ныне Кавказском регионе. Небесное предстательство Святителя

Игнатия - покровителя Ставропольской Духовной Семинарии да пребудет с нами.

II-II. Последователи и ученики духовной семинарии.

Первый Епископ Кавказский ИЕРЕМИЯ (Соловьев) нашел свою паству в

недобром и колеблющемся состоянии. Но предаваться по этому поводу грустным

размышлениям или сетованиям было не в его характере. Владыка Иеремия был

строгий ревнитель Православия, полный сил и энергии, не останавливающийся

ни перед каким препятствием учитывая выдающуюся роль Преосвященного Иеремии

в деле становления и развития православного духовного образования на

Кавказе, считаем необходим кратко рассказать о нем самом. Сын бедного

причетника Орловской епархии, Ливенского уезда, Иродион Соловьев, так в

миру назывался Иеремия, родился 10 апреля 1799 года.1 В 1810 году он

поступил в Севское духовное училище, а затем в Орловскую Духовную

Семинарию, которую окончил в 1819 году. В родной семье он усвоил много

добрых обычаев, между прочим, любовь к церковности. Любовь эта выражалась в

его набожности, благочестии, необыкновенном смирении и сознании немощей

своих духовных сил. Эти черты его нравственного характера остались в нем

навсегда, с ними сошел он и в могилу. Но скромный, кроткий,

непритязательный в отношении к себе и другим, с горячею истинно

христианскою любовью, спешивший на помощь другим, он отличался в то же

время необыкновенною энергиею и силой воли, не выносил равнодушия к

Православию и, не взирая на лица и обстановку, смело и беспощадно

высказывал свое мнение, горячо отстаивая интересы Православия. Еще, будучи

учеником, он обратил на себя внимание своего начальства, в лице ректоров

Семинарии архимандритов Владимира и Гавриила (впоследствии архиепископа

Рязанского) и орловского епископа Досифея, своею набожностью, благонравием

и смирением. В 184 году он был посвящен в чтеца и книгодержца. Многие

товарищи не любили его за благочестие называли его ханжою и лицемером, в

особенности же не любили за то, что, при встрече с начальством и

товарищами, низко кланялся. Не все, впрочем, товарищи так относились к

нему, были и у него друзья, между которыми самым задушевным и неизменным

его другом был Иван Борисов, первый ученик в классе, впоследствии

знаменитый Иннокентий, архиепископ

Херсонский и Таврический. Иродион Соловьев и Иван Борисов неразлучно

просидели на одной парте в последнем богословском классе. Сознание немощей

своих духовных сил было у Соловьева так велико, что, несмотря на видимо

более чем хорошие успехи, он думал отказаться от продолжения семинарского

образования.2

В последний год пребывания в Семинарии Соловьев и Борисов много и

долго размышляли и беседовали о дальнейшей своей судьбе. Борисов, по

сильной склонности и жажде к знанию, думал поступить в Харьковский

университет для продолжения своего образования. Соловьев же, по своей

благочестивой настроенности, духовное звание предпочитал всем другим

званиям и состояниям и думал поступить в священники. Держась таких взглядов

относительно своего будущего, он сильно убеждал и Борисова не изменять

своему званию, не отказываться от служения Церкви и принять даже

пострижение в монашество. Эти интимные беседы не прошли бесследно в жизни

обоих. И тот и другой дали в заключение слово поступить в монашество.

По окончанию курса друзья расстались. Борисов поступил в Киевскую

Духовную Академию, а Соловьев, предназначенный вместе с Борисовым к

отправлению в Академию, по недоверию к своим силам, а, отчасти, из желания

помогать своим бедным родителям, уклонился от нее. Друзья встретились через

пять лет, но уже при другой обстановке. Борисов прожил четыре года в

Академии, в Киеве. По окончании курса наук в 1823 году он был назначен

инспектором и профессором богословских наук в Петербургскую Семинарию, а

через год бакалавром в Петербургскую Академию. 1823 году, в год окончания

курса, он исполнил обет, данный другу своему еще в Семинарии, принял

пострижение в монашество с именем Иннокентия. Соловьев же по окончании

семинарского курса четыре года прослужил в должности инспектора и учителя

греческого языка в Севском духовном училище.

Эти четыре года прошли собственно в подготовке к монашеству. Влечение

к иночеству, к которому он по основным чертам своего характера был склонен

и прежде, усилилось во время училищной службы под руководством ректора

Севского училища иеромонаха Иакова (впоследствии епископа Саратовского и

Нижегородского). Готовясь к поступлению в монашество, Соловьев очень далек

был от честолюбивых помыслов, лично для себя не видел в иночестве карьеры,

готовился, по своей аскетической настроенности, к совершенному уединению и

полному отрешению от мира и церковнообщественной деятельности. Искренно и

глубоко он был убежден в спасительности монашества, как высокого подвига

нравственной жизни: других взглядов на дело, в применении к своей личности

иноческого служения, он не понимал и не разделял. О чистоте и искренности

его стремлений и побуждений свидетельствует обстановка, при которой он

поступил в монастырь.3 Прежде чем принять пострижение в монашество, он

решился пройти предварительно все степени послушания, испытать свои силы и

достойно приготовиться к служению Богу и ближним в звании инока.

Прошло четыре года училищной службы. Орловский епископ Гавриил, хорошо

знавший Соловьева, когда был ректором Семинарии, сам предложил ему место

священника. Соловьев сначала с благодарностью принял место, но его охватило

духовное раздумье. Колебания его, впрочем, были непродолжительны.

Отказавшись от места, он обратился к епископу назначить его послушником в

Площанскую пустынь, но Преосвященный определил его в Брянский Печерский

монастырь. С этого времени и началась его нелегкая трудовая жизнь в

положении послушника. Пешком, с кожаной котомкой за плечами, с палкою в

руках, совершил он в весеннюю распутицу двухсотверстный путь до

назначенного ему брянского монастыря. В монастыре встретили его

подозрительно: не было примера, чтобы инспектор и учитель училища начал

поступление в монашество с низших степеней послушания.

Приставлен он был первоначально к должности чернорабочего на дворе и

при кухне. Через четыре месяца он был назначен к вакансии пономаря в ранней

Литургии; в этом звании думал он остаться навсегда. Но Промысел Божий дал

его жизни и деятельности другое направление.

В то время, когда Соловьев упражнялся в подвигах послушания,

неожиданно для епархиального начальства пришло распоряжение Святейшего

Синода о немедленном отправлении послушника Соловьева на казенный счет в

Петербургскую Духовную Академию, и Соловьев снова очутился на школьной

скамье. Распоряжение это было делом его друга Борисова, в то время

бакалавра Академии. Только привычка к послушанию и к беспрекословному

исполнению всех велений начальства заставила Соловьева явиться в Петербург

и остаться в Академии. Невольное пребывание в Академии скрашивалось

сердечною дружбой и привязанностью Борисова. Зная хорошо духовные дарования

и душевные качества Соловьева, Борисов не мог допустить, чтобы они остались

без применения к делу на более широком поприще в области

церковнообщественной жизни и заглохли в стенах монастыря, и привлек его

поэтому в Академию, где мысли его должны были получить другое направление.

Поступив в Академию, Соловьев принял пострижение в монашество с именем

Иеремии. Пострижение совершено было в академической церкви 21 ноября 1824

года Ревельским епископом Григорием (впоследствии митрополитом

Петербургским).4 Иеремия пробыл в Академии только три года. Это трехлетнее

пребывание не убило в нем прежней мысли остаться в монастыре, в уединении.

При окончании курса он заявил начальству о своем намерении поступить в

монастырь и просил, чтобы его не удостаивали никакой академической степени.

Просьба строгого инока была исполнена, но в монастырь ему не скоро пришлось

поступить. Вскоре по окончании курса в 1827 году он был рукоположен в

иеромонаха и был назначен Законоучителем кадетского корпуса. В 1829 году

перемещен был из корпуса бакалавром в Академию. В 1830 году состоялось

назначение Иннокентия Борисова ректором Киевской Духовной Академии.

Предстояла тяжелая, нежелательная для обоих друзей, разлука, так как, по

словам Иеремии "оба они (т.е. Иннокентий и Иеремия) надобны были для

поддержки в этом мудреном мире" (Преосвященный Иеремия. Биографический

очерк. М., 1897, стр.9). Но митрополит Серафим, которому хорошо была

известна жизнь двух друзей, пришел к мысли, что "Иеремия будет скучать без

него" (там же), т.е. Иннокентия, и решил снова соединить их. На следующий

день он предложил комиссии духовных училищ назначить Иеремию инспектором в

Киевскую Академию, г Друзья возблагодарили Бога за неожиданное

воссоединение и отправились в Киев, куда давно и всею душой стремился

Иеремия. С назначением на должность инспектора Академии последовало и

возведение Иеремии в сан архимандрита. В 1834 году он был перемещен

ректором Киевской Семинарии и настоятелем Киево-Выдубецкого монастыря. В

1839 году сделалась свободною должность ректора Киевской Духовной Академии:

Иннокентий друг Иеремии возведен был в сан епископа Чигиринского, викария

Киевской митрополии. Иеремия занял его место. "Исполнилось слово Спасителя,

говорит, цитированный нами автор биографического очерка Преосвященного

Иеремии, "всяк смиряя себя, вознесется" (Лк.ХУШ, 14). Сколько Иеремия не

уничижал себя, все напрасно: он добровольно принял на себя тяжелые

чернорабочие обязанности монастырского послушания, его против воли посылают

в высшее учебное заведение; добровольно он, оказывается, от ученой степени,

чтобы лишиться права получать высшие должности, его против воли назначают

на такую должность, которая дается только имеющим высшую степень".5

Друзья детства расстались, наконец, в 1841 году. Иннокентий переведен

был в Вологодскую епархию, а Иеремия, по обычаю, занял его место: назначен

был викарием Киевской митрополии, с возведением в сан епископа

Чигиринского. Разлука была тяжелая, но неизбежная. Оба они вступили уже в

такой возраст, когда благодаря продолжительному жизненному опыту, менее

могли нуждаться в нравственной взаимной поддержке и во взаимных

наставлениях и назиданиях. Не надолго после остался в Киеве и Иеремия.

Через два года он получил новое назначение: возведен в звание епископа

Кавказского и Черноморского.

На пути к Ставрополю еще раз произошла встреча Иеремии со своим другом

детства Иннокентием. Встреча произошла в Харькове. Иннокентий радовался

духовною радостью за своего друга Иеремию. Заветная, задушевная мечта

Иннокентия дать деятельности Иеремии направление, соответствующее его

духовным дарования и силам, осуществилась. В ревности и способностях своего

друга к труду для славы Божьей он никогда не сомневался; не сомневался и в

благих результатах этого труда и, как показали последствия архипастыре кой

деятельности первого Кавказского епископа, не ошибся в своих ожиданиях и

надеждах относительно его.(Васильев, 613)

Чтобы не дать угаснуть Православию на Кавказе, надо было заменить

существовавшее духовенство более образованным. Из опыта прошлых лет было

видно, что приглашение духовенства из других епархий не давало ожидаемого

результата. Нужны были местные силы, которыми могла бы свободно располагать

епархиальная власть и давать им надлежащее направление, а через них и всей

церковной жизни Северного Кавказа. Чтобы вызвать в духовенстве потребность

к образованию, уничтожить в жизни его все препятствия к получению

образования и создать из него способных и достойных служителей Слова Божья

среди разнородного населения Северного Кавказа, нужно было открыть свою

семинарию, и Преосвященный Иеремия с первых же дней вступления в управление

Епархией пришел к мысли, что без семинарии невозможно правильное

осуществление всех задач церковноепархиальной жизни, что пока не будет в

Епархии своей Семинарии, епархиальная власть не может считать себя полным

хозяином своего дела и действовать вполне самостоятельно. Мысль эта

сделалалсь господствующей архипастырской деятельности Преосвященного

Иеремии, всецело заняла его внимание, не давала ему покоя и нравственного

удовлетворения, пока не была осуществлена на деле. "Основание Духовной

Семинарии, говорил епископ Иеремия, я считаю не менее важным делом для

Церкви, как и покорение Кавказа для государства".6 Вопрос об открытии

Семинарии на Северном Кавказе возбужден был Преосвященным Иеремией вскоре

по прибытии его в епархию.

Глава III. Быт ставропольцев в XIXв.

III-I. Жилища.

Основным типом крестьянского жилища на Ставрополье во второй половине XIX

века были саманные хаты. Переселенцы, не успевшие еще отстроиться, жили в

землянках. Бедным семьям в них приходилось жить довольно долго, пока

собирались средства для постройки более основательного жилища. Землянку

вырывали целиком в земле, крышу тоже делали земляную на досках, при этом

она немного выступала над землёй. Вниз выкапывали ступеньки, стены внутри

обмазывали глиной и белили. В землянках, как и в хатах, устанавливали

русскую печь. В землянках крестьянe жили так же, как на «кочёвках» в степи.

Первые переселенцы на Ставрополье по приезде на новое, необжитое ещё место,

устраивали для жилья также «балаганы» — делали в земле углубление,

прикрывали его бурьяном, а затем сеном.

С конца XVIII до середины XIX веков переселенцы на Ставрополье строили

свои дома из дерева. Это объяснялось не только наличием тогда строительного

материала, но и тем, что колонисты из центральных губерний страны принесли

навыки деревянного строительства и не сразу привыкли к «привычному для них

саманному. Однако в 60-е годы большинство долов в сёлах построены были уже

из самана, и только дома старожилов оставались деревянными. С начала XX

века в крестьянском строительстве стали шире, чем во второй половине XIX

века, применяться деревянные тоски, которые крестьяне приобретали на

железнодорожных станциях.

В 70-е гг. XIX в. в Ставропольской губернии соотношение строительного

материала, использовавшегося крестьянами при строительстве домов, было

следующее. Домов, построенных из камня или обожжённого кирпича, в сёлах

было 0,23 проц., деревянных домов — 19,14 проц., саманных — 80,63 проц.1

Дома крестьян, построенные на хуторах, были из такого же строительного

материала, как и в сёлах.

Саманный кирпич — этот основной строительный материал на Ставрополье —

изготавливали из глины, смешанной с резаной соломой и навозом. Для

постройки средней крестьянской хаты требовалось две тысячи кирпичей. Яму

для фундамента рыли неглубокую — «в две лопаты», её обкладывали «диким»

камнем. Камень для строительства в изобилии имелся на Ставрополье около

большинства сёл. Порог в доме делали бревенчатый, а пол — земляной,

крестьяне называли его «земью».2 «3емь» крестьяне обмазывали жёлтой глиной,

подмазывали её каждую субботу и посыпали жёлтым песочком.

Крыша крестьянских домов во второй половине XIX — начале XX вв.

была двух-, реже — четырёхскатная, установленная на стропилах, крытая

камышом или соломой. С 70-х годов XIX в. начинают повсеместно появляться

черепичные крыши.

Отапливали дома в конце XIX — начале XX веков — в отличие от более

раннего периода, когда ещё в изобилии имелись дрова, — соломой, сухим

бурьяном, кизяком, «объедьями» (несъеденным кормом). Это топливо быстро

прогорало, поэтому на зиму его запасали очень много. Трубы в домах делали

из досок, камыша или хвороста и обмазывали глиной. В противопожарных целях

местные власти отдавали распоряжения заменять такие трубы каменными, однако

это редко выполнялось. Двери в крестьянских домах были деревянные,

изготавливавшиеся из покупных досок.

В каждой комнате или, как говорили крестьяне, «половине» дома делалось по

два окна на улицу и по два-три окна во двор. Окна в чистой комнате

делались нередко больших размеров, чем в жилой, поэтому её иногда называли

«светлицей». Окна закрывались деревянными ставнями, большей частью

неокрашенными, украшались наличниками с незатейливой резьбой.3 Дома

крестьяне обязательно белили и внутри, и снаружи белой глиной, цоколь

белили серой или жёлтой глиной. Для ставропольских сёл было характерно то,

что белились не только саманные дома и турлучные постройки, но и деревянные

дома, дома из камня и обожжённого кирпича.

Жилища (типа хаты) у ставропольских крестьян были, как правило, двух- или

трёхкамерные. В плане они представляли собой вытянутые прямоугольники,

стоящие длинной стороной, реже фасадом, к улице. На Ставрополье получили

распространение два основных вида планировки крестьянской хаты. В первом

случае жилище состояло из одной комнаты и сеней, реже — из двух смежных

комнат и сеней. Во втором случае хата-«связь» состояла из двух комнат,

разделённых сенцами. В начале XX века некоторые богатые крестьяне стали

строить квадратные в плане — «круглые», как их называли, дома. Планировку

таких домов, как и название, ставропольские крестьяне заимствовали у

зажиточного казачества Кубани и Дона. Сени в крестьянских домах делались

большими, особенно если жилище имело всего одну комнату, иногда — больше

самой комнаты. Напротив входной двери (если в сенях не было второй двери,

ведущей на улицу) находился чулан, сделанный из сосновых досок. Потолка в

сенях не было, там находился лаз на чердак с приставленной к нему

лестницей. В начале XX века к домам иногда стали пристраивать открытую

веранду — «коридор».

Комнаты в крестьянских домах были, как правило, невысокие, часто не выше

двух метров. Комнату, где находилась печь, называли теплушкой, или

прихожей, а чистую комнату — горницей, в начале XX века — «залом». В

отапливаемой теплушке, или «хате», жили хозяева, горница без печи была

холодной и чистой. Эта комната служила в летнее время для приема гостей, а

зимой, бывало, иногда превращалась в кладовую. Жилая же комната «служит

настоящим обиталищем крестьянской семьи, в ней происходит вся домашняя

жизнь семьи: здесь в огромной печи печётся и варится пища, здесь происходит

столование, и производятся домашние работы, отдыхает и спит вся семья».4 В

некоторых сёлах зажиточные хозяева строили иногда дома из двух горниц,

спальни, сеней и чулана, коридора. «Дома по такому плану строят только

тогда, когда есть другой дом, который служит кухней и общей жилой хатой», —

писал современник,

В тех сёлах, где преимущественно был распространён вариант планировки

«две комнаты через сени» (Благодарное, Константиновское, Александровское и

других), у двери, ведущей из дома на улицу, устраивалось крыльцо, обычно

украшенное как можно лучше, обязательно с лавочками. Наличие крыльца в

саманных домах с земляными полами — специфика жилищ именно ставропольских

крестьян, так как в других южных губерниях, где бытовали жилища с земляным

полом, устраивать крыльцо бык не принято.

Если семья была очень большая, то на одном дворе ставили два доме, 15

проц. всех дворов было с двумя домами5. Готовили пищу в таком случае всё

равно в одном доме — в том, где жили старики.

Интерьер в крестьянских домах был незатейлив и не отличался

разнообразием. В сенях стояли вёдра с водой, находилась мелкая

хозяйственная утварь, здесь обычно снимали обувь при входе в дом. Часто в

сенях устраивали дощатые закрома для зерна. В чулане часто находились

сундуки с приданым, там же висела одежда на вешалках, которые представляли

собой колышки, забитые в стенку. Вешали одежду также на ремень, протянутый

от стеньг к стене чулана.

Вся обстановка комнат делалась в основном руками самих крестьян.

Покупали обычно только шкаф. В жилой комнате, а она часто была и

единственной, передний угол занимали стоящие на полке иконы; рядом с печью

или под образами находился деревянный стол, а также лавки у стен. Шкаф для

посуды находился у двери, здесь же стоял ткацкий станок и прялки. Ткацкий

станок находился в комнате только зимой, на лето его разбирали и выносили в

сарай.

Вдоль задней стены, от печи до противоположной стены, устраивали

деревянный «пол», или помост («примост», как его называли крестьяне) —

настил метровой высоты из досок. «Тесовый помост на ножках, вышиной около 1

аршина от полу... служит местом ночлега для всей семьи и заменяет разом

несколько кроватей», — писал современник. У зажиточных крестьян были лавки

со спинками и жёсткие деревянные диваны с несложной резьбой на спинке. Вся

деревянная мебель была некрашеная, красить ее желтой краской стали лишь в

начале XX века. Тогда же появляются у некоторых крестьян табуретки, а у

зажиточных даже стулья.

Если в доме была вторая комната — горница, предназначенная для приёма

гостей, то её убранство было таким же, как и жилой комнаты. В горнице же

находились наиболее ценные для семьи вещи. За столом, покрытым скатертью,

принимали самых дорогих гостей. Перед иконами в этой комнате отец

благословлял сына на военную службу или перед вступлением в брак. Здесь

стояла нарядно убранная кровать, и находились иногда сундуки с приданым.

Спала вся семья на «помосте», дети же и старики обычно на печи. Летом

Страницы: 1, 2, 3, 4