Имам Шамиль

Имам Шамиль

Завещание великого Имама

Фигура имама Шамиля была и остается довольно загадочной, совсем

неоднозначной и противоречивой -такой и была его жизнь. Порой создается

впечатление, что мы видим двух абсолютно разных людей. Человека,

положившего всего себя на алтарь борьбы не на жизнь, а на смерть с

Российской империей. И человека, завещавшего своему народу жить в мире с

Россией. И тем не менее это был один и тот же человек. Да что там говорить!

Достаточно вспомнить, как в советские времена интерпретировали роль Шамиля

в истории - то его называли лидером национально-освободительного движения

народов Кавказа против царских колонизаторов, а то объявляли британским

агентом и турецкой марионеткой. Все зависело и зависит от плитического

момента. Но ясно одно - Шамиль был Личностью, личностью мирового масштаба.

Он родился в 1797 году (впрочем, некоторые источники называют 1799 год) в

семье аварского крестьянина в дагестанском ауле Гимры. Получил неплохое

образование. Молодость Шамиля пришлась на то время, когда на Северном

Кавказе начиналась (или давно продолжалась? - историки спорят ) Кавказская

война. Россия, решив в то время свои проблемы на Западе, разбив Наполеона,

обратила пристальный взор на Кавказ. Горцы совершали набеги, поднимали

восстания. Русские войска их подавляли, устраивали карательные экспедиции.

Это продолжалось не одно десятилетие. Война приобрела новый характер, когда

первый имам Дагестана и Чечни Гази-Магомед провозгласил джи-хад против

неверных.

Стоит ли удивляться, что истовый мусульманин Шамиль встал под знамена Гази-

Магомеда, а затем стал соратником второго имама Гамзат-бека. После того как

в 1834 г. Гамзат-бек был убит кровниками (одним из которых был легендарный

Хаджи-Мурат) в отместку за казнь аварской ханской семьи, имамом стал

Шамиль.

В том же 1834 году русский генерал Клюге фон Клюгенау разбил Шамиля, взяв

резиденцию имама - аул Гоцатль. Шамиль отступил в Северный Дагестан. В

столицу летели реляции о полном разгроме горцев, активные военные действия

прекратились. Но Шамиль воспользовался затишьем, чтобы собраться с силами и

укрепить свою власть и влияние среди горцев. Потерпев новое поражение в 37-

м году, Шамиль заключил перемирие с русскими и выдал заложников. Но уже

через год имам поднял восстание, добился ощутимых успехов и сумел закрепить

их.

Стремясь сплотить многочисленные народы Северного Кавказа, Шамиль создал

имамат -централизованное военно-теократическое государство, в котором ему

принадлежала светская и духовная власть. Шамиль установил по-настоящему

жесткое, порою жестокое (велась война!) правление. Вся жизнь в имамате

строилась на законах шариата. Были запрещены вино, табак, музыка, танцы.

Была создана довольно сильная и боеспособная армия, которой удавалось

наносить поражения русским частям. Однако русские власти тоже не сидели

сложа руки: менялась тактика и стратегия - в тех же отношениях с местными

жителями, большое число которых переходило на сторону России или по крайней

мере отказывалось от активной борьбы. Да и сил у русской армии было больше,

а вооружение лучше. В донесении государю императору от 22 августа 1859 года

главнокомандующий русской армией на Кавказе князь Барятинский писал: "От

моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен Державой Вашей.

Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках

Ваших".

Шамиль и 400 его мюридов были осаждены в высокогорном ауле Гуниб. После

жестокого штыкового боя, в котором полегли 100 горцев и 21 русский сол-цат,

25 августа 1859 г. Шамиль сдался в плен. В тот же день плененный имам

предстал перед главнокомандующим.

Ничего, кроме неприятностей быть повешенным или сосланным в морозную

Сибирь, слухи о которой дошли и до Кавказа, Шамиль не ожидал для себя.

Каково же было его удивление, когда по дороге в Петербург сообщили, что в

городе Чугуеве, под Харьковом, Шамиля желает видеть сам русский император.

Любопытно: Александр II распорядился, чтобы пленники были при оружии как

его лучшие гости. Столь неожиданное доверие вызвало удивление, а затем и

радость у Шамиля и его сына Кази-Магомеда. 15 сентября на царском смотре

Александр II подошел к Шамилю и негромко оказал: "Я очень рад, что ты

наконец в России, жалею, что это не случилось ранее. Ты раскаиваться не

будешь. Я те-5я устрою, и мы будем друзьями". При этом император обнял и

поцеловал имама. Эта минута, судя по последующим высказываниям Шамиля,

надолго запала в его память. По сути дела, только с этого момента имам

понял, что отныне он в безопасности, а Россия не так страшна, как ее

представляли на Кавказе. "Как военнопленный я не имел права ожидать повсюду

такого ласкового приема. И меня поразил тот прием, который оказал мне

государь император". Между тем бывшие соратники Шамиля не поняли

великодушия русского императора, который, по их понятиям, должен был

казнить плененного врага.

Пребывание в России стало для Шамиля в какой-то мере еще и

"просветительской акцией". Будучи проездом в Курске, он поделился с

губернатором Бибиковым: "Проезжая через Ставрополь, я был поражен красотою

города и убранством домов. Мне казалось невозможным видеть что-нибудь

лучше, но, приехав в Харьков и Курск, я совершенно переменил свое мнение и,

судя по устройству этих городов, могу себе представить, что ждет меня в

Москве и Петербурге". Действительно, оказавшись в петербургском

Исаакиевском соборе, Шамиль поразился огромному куполу. И когда он поднял

голову, чтобы повнимательнее его рассмотреть, с головы имама упала чалма,

что страшно его сконфузило.

Пока Шамиль не мог надивиться на Петербург, Александр II издал высочайший

указ "о назначении имаму места жительства в городе Калуге". Вслед за этим

калужскому губернатору Арцимовичу полетело предписание подыскать имаму и

его семье подходящий дом. Долгие поиски апартаментов, в которых с комфортом

разместились бы 22 человека обширного семейства Шамиля с прислугой, привели

губернских чиновников к местному помещику Сухотину. Ему предложили продать

один из его домов для "государственных нужд". Продать дом Сухотин не

согласился, а вот сдать внаем за 900 рублей в год - пожалуйста.

Тем временем, пока сухотинский дом приводили в порядок в соответствии со

вкусами кавказского гостя, в Калугу 10 октября 1859 года прибыл в трех

экипажах и в сопровождении конных отрядов сам Шамиль с сыном Кази-

Магомедом. Остановились они в лучшей калужской гостинице француза Кулона.

Однако ненадолго. Вскоре в отремонтированный дом Сухотина привезли нового

хозяина.

Дом, на удивление Шамилю, оказался просторным: три этажа, тринадцать

комнат, сад во дворе. Из шести комнат верхнего этажа две - налево от

витиеватой чугунной лестницы - Шамиль отдаст позже младшей и любимой жене

Шуаннат (дочь армянского купца Улуханова), в третьей же поселился сам. Эта

комната была ему и кабинетом, и молельней, и спальней. Диванная палатка,

как называл свою уютную комнату сам Шамиль, был убрана в "исламский"

зеленый цвет. Кроме двойных зеленых занавесок на окнах и такого же ковра на

полу, в "палатке" поставили софу, обитую зеленой тканью. Возле нее стоял

ломберный столик. Меж двух окон разместили небольшой письменный стол и

вольтеровское кресло. К комнате Шамиля примыкал тенистый сад, и имам

частенько выходил на балкон полюбоваться цветущей зеленью. В самом саду для

Шамиля построили небольшую мечеть. Но иногда для молитвы имам мог просто

расстелить в углу комнаты желто-зеленую бурку. Дом привел Шамиля в восторг,

тем более что на Кавказе самое шикарное пристанище, в котором ему

приходилось ночевать, был деревянный дом в Ведено-Дарго: "Я думаю, только в

раю будет так хорошо, как здесь. Если бы я знал, что меня здесь ожидает,

давно сам убежал бы из Дагестана".

То внимание, которое оказывалось имаму Дагестана и Чечни в России, не могло

не вызвать у Шамиля - человека благородного и мудрого - ответного чувства.

Как-то в приватной беседе он признался предводителю калужского дворянства

Щукину: "У меня нет слов высказать вам то, что я чувствую. Приязнь и

внимание со стороны ближнего всегда приятны человеку, в ком бы он их ни

встретил, но ваша приязнь после того, как я вам сделал столько зла, совсем

другое дело. За это зло вы, по справедливости, должны бы растерзать меня на

части; между тем вы поступаете со мной как с другом, как с братом. Я не

ожидал этого, и теперь мне стыдно; я не могу смотреть на вас прямо и всей

душой был бы рад, если бы мог провалиться сквозь землю".

О своем прежнем могуществе Шамиль, по выражению его зятя Абдурахмана, жалел

как о растаявшем снеге. А познакомившись поближе с Россией, имам, будучи

неглупым человеком, понял, что Кавказская война рано или поздно должна было

закончиться покорением Кавказа и его собственным пленением, если ему не

суждено было погибнуть от русской пули.

Пребывая в Калуге, Шамиль с большой охотой появлялся на публике, знакомился

с городом. Пытливо осмотрев в первый же день калужские окрестности, Шамиль

неожиданно радостно воскликнул: "Чечня! Совершенная Чечня!".

Совершать прогулки по городу имам предпочитал в открытой коляске, которую

ему подарил царь вместе с четверкой лошадей и пятнадцатью тысячами рублей

дохода в год. Но несмотря на возможность много тратить, Шамиль был

чрезвычайно прост в быту. Точнее, он сохранил все привычки горца,

прожившего всю жизнь в горах и привыкшего к спартанской обстановке. Имам

был весьма умерен в пище. За завтраком и ужином он съедал одно блюдо, за

обедом - два. Ничего, кроме свежей ключевой воды, он не пил. Жил в согласии

с природой. Спать ложился рано: летом в семь, зимой в девять. Вставал тоже

раньше всех. В летние месяцы - в четыре, а в зимние - в шесть.

Что до одежды, то Шамиль не изменял своим привычкам и одевался как истинный

горец, тем более что никто его не принуждал к европейской цивильной одежде.

Более того, относясь с уважением к Шамилю - имаму Дагестана и Чечни, ему

разрешили ходить в чалме (после покорения Кавказа это могли делать лишь

побывавшие в Мекке). Так что по улицам Шамиль щеголял в белой красивой

чалме, медвежьей шубе и желтых сафьяновых сапогах. Посетив в таком

экстравагантном для калужан виде городской сад, имам сразу же запомнился

публике. Вот, например, как вспоминает Шамиля один из очевидцев: "Несмотря

на преклонный возраст и девятнадцать ран, полученных Шамилем в боях, он

казался моложе своих 62 лет. Имам был крепкого сложения, стройный, с

величавой походкой. Волосы его были темно-русого света, слегка схваченные

сединой. Hoc - правильной формы, а лицо с нежным белым цветом кожи

обрамлено большой и широкой бородой, искусно окрашенной в темно-красный

цвет. Величавая походка придавала ему весьма привлекательный вид." Кстати,

бороду Шамиль красил для того, чтобы "неприятели не заметили бы в наших

рядах стариков и потому не открыли бы нашей слабости""":

В середине 1860 года в Калугу неспешно проследовал караван из семи

экипажей. Это доставили личные вещи Шамиля и его семью. Один из экипажей

был гружен несколькими тюками - обширными персидскими коврами. Это привезли

библиотеку .Шамиля, сплошь состоявшую из религиозных книг. Радости имама не

было предела, тем более что вместе с книгами привезли и любимую жену Шамиля

Шуаннат, за жизнь которой имам особо боялся. Позже Шуаннат рассказала, что

была без памяти от страха в первые часы взятия Гуниба. А когда Шамиля

повезли к русскому главнокомандующему князю Барятинскому, она была уверена,

что больше не увидит своего мудрейшего мужа. И даже когда князь Барятинский

их обласкал и подарил им много драгоценных камней, она и то продолжала

думать, что ее отправят в Сибирь на всю жизнь. "Никогда, - признавалась

она, - не могли мы подумать, что в России нам так будет хорошо". Тем не

менее урожденная Анна Ивановна Улуханова не желала возвращаться в

христианство, веруя в мудрость Шамиля, приведшего ее в магометанство.

И вправду, имам Шамиль был очень религиозным человеком, прожившим жизнь в

согласии с Кораном, но он никогда не был фанатиком и потому с интересом

присматривался к церковной жизни русских. Бывало, он заглядывал в церковь

св. Георгия, где ему сделали специальное окошко, чтобы он мог следить за

службой не снимая папахи. А однажды Шамиля пригласил к себе на чай епископ

калужский Григорий. С ним завязалась оживленная беседа, в которой епископ

спросил Шамиля: "Отчего у нас. и у вас один Бог, а между тем для христиан

Он добрый, а для магометан такой строгий?" "Это оттого, - отвечал Шамиль, -

что Иса ( Иисус - Авт.) ваш добрый. А наш пророк сердитый, да и народ у нас

буйный, и потому с ними следует обращаться строго".

Очутившись как-то в Царском Селе и подивившись лишний раз роскоши и размаху

"гяуров", Шамиль замер перед величественной статуей Спасителя. Помолчав

минутку, он сказал своему другу - полковнику жандармов Богуславскому: "Он

многому прекрасному учил вас. Я тоже буду ему молиться. Он мне счастье

даст". И это, по всей видимости, не было позой. Видя терпимое отношение

русских к исламу, он- также терпимо стал относиться к "неверным". Как-то

раз полковник Богуславский спросил Шамиля: "А что если бы Шуаннат сделалась

христианкой, взял ли бы ее к себе как жену?" - "Возьму!" - решительно

ответил имам.

Вопреки своим годам Шамиль сохранил почти что юношеское любопытство ко

всему, что его окружало. Как-то раз он пожелал посетить казармы калужского

гарнизона, откушав там каши, а в другой раз - Хлюстинскую больницу. Проходя

одну за другой палаты, он наткнулся на раненого своего солдата. Узнав, что

горца лечат так же внимательно и тщательно, как и русских, Шамиль был

потрясен. Позже, встретив на улице еще двух горцев (к удивлению имама, не

закованных в цепи), он завел разговор со своей "нянькой" - капитаном

корпуса жандармов Руновским. "Теперь только я вижу, как дурно содержал

княгинь ( Орбелиани и Чавчавадзе, взятых в плен в 1854 году. - Авт.), но я

думал, что содержал их очень хорошо. Я вижу в Калуге сосланных сюда двух

горцев, они ходят здесь на свободе, получают от государя содержание,

занимаются вольной работой и живут своими домами. Я не так содержал русских

пленных - и от этого меня так мучит совесть, что я не могу этого выразить

словами".

Находясь в России, пытливый до мелочей имам невольно сравнивал родной

Кавказ с огромной страной, в которой он очутился, удивляясь ее размаху и

развитию. Однажды его привезли посмотреть губернскую гимназию, в которой

Шамиль попросил непременно показать ему физический кабинет. Наткнувшись там

на корявый кусок магнита, имам долго с ним играл, радуясь тому, как он

притягивает всякие железячки. Но в гимназии Шамилю так и не смогли

объяснить, зачем русских детей учат русскому же языку. И совершенно

озадаченным стал Шамиль, посетив позже русский флот в Кронштадте, монетный

двор в Петербурге, фарфоровый и стеклянный заводы... "Да, я жалею, что не

знал России и что ранее не искал ее дружбы!" - произнес Шамиль со вздохом,

подъезжая к Калуге.

Летом 1861 года Шамиль со своим сыном Кази-Магомедом и двумя зятьями

отправились в столицу просить у Александра II разрешения ехать в Мекку. Но

Александр II ответил уклончиво, давая понять, что пока не время... Позднее

Шамиль красноречиво писал об этом эпизоде своему покровителю князю

Барятинскому: "Краснею со стыда перед Его Императорским Величеством и перед

тобою, Князь, и раскаиваюсь, что высказал желание ехать в Мекку. Клянусь

Богом, я не высказал бы моих задушевных желаний, если бы знал, что Кавказ

еще не замирен. Не высказал бы потому, чтобы Император и ты, Князь, не

подумали бы обо мне чего дурного! Если я лгу, то пусть поразит меня и все

мое семейство кара Божия!" (Просьбу Шамиля Александр II исполнил. В 1871

году Шамиль посетил гробницу пророка Магомета, но вернуться в Россию ему

уже не пришлось: смерть настигла имама в Медине.)

Постепенно, по свидетельству приставленного к имаму офицера, надзор за

"стариком", как называли за глаза Шамиля, стал почти незаметным. Никто его

уже и не воспринимал как военнопленного. Но интерес к нему не угасал. У

Шамиля часто интересовались о тех жестокостях, которые он совершал над

людьми. Имам на это отвечал философски: "Я был пастырь, а те были моими

овцами, чтобы их держать в повиновении и покорности, я должен был

употреблять жестокие меры. Правда, много людей я казнил, но не за

преданность к русским - они мне никогда ее не высказывали, - а за их

скверную натуру, за грабеж и за разбой, поэтому я не боюсь наказания от

Бога". На вопрос, почему он не сдался раньше, он отвечал как человек чести:

"Я был связан своей присягой народу. Что сказали бы про меня? Теперь я

сделал свое дело. Совесть моя чиста, весь Кавказ, русские и все европейские

народы отдадут мне справедливость в том, что я сдался только тогда, когда в

горах народ питался травою".

Как-то вечером Шамиль тихонько постучал в комнату своей новой "няньки"

Чичагова и, с минуту помолчав, вдруг спросил:

"Чем и как лучше я могу доказать, как я обожаю своего Государя?" Ответ

напрашивался сам: присяга на верноподданство. И Шамиль не заставил себя

долго ждать. Имам написал Александру II письмо, ставшее своего рода

политическим завещанием Шамиля потомкам: "Ты, великий Государь, победил

меня и кавказские народы, мне подвластные, оружием. Ты, великий Государь,

подарил мне жизнь. Ты, великий Государь, покорил мое сердце благодеяниями.

Мой священный долг как облагодетельствованного дряхлого старика и

покоренного Твоею великою душой внушить детям их обязанности перед Россией

и ее законными царями. Я завещал им питать вечную благодарность к Тебе,

Государь, за все благодеяния, которыми ты меня осыпаешь. Я завещал им быть

верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему

отечеству"...

Шамиль принял присягу 26 августа 1866 года вместе со своими сыновьями Кази-

Магомедом и Шафи-Магомедом в зале калужского Дворянского собрания.

Чем было это столь странное, на 180 градусов, обращение имама Шамиля из

последовательного врага России в ее верноподданного? Был ли этот поворот

искренним или же это было лишь притворство? Никто, пожалуй, кроме самого

Шамиля, не ответит на этот вопрос. И все-таки, думается, что имам был

искренен. С чего ему было двуличничать? Это был смелый и порядочный

немолодой уже человек, так что не из трусости же он принял дружбу со

вчерашними своими неприятелями. Что ему угрожало? В конце концов, находясь

в ссылке, побежденный Шамиль мог бы просто замкнуться в четырех стенах. Но

нет, он сам идет навстречу своим прежним противникам. Думается, что это

было проявление настоящей мудрости, преклонявшейся перед великодушием и

величием бывших врагов.

Московский комсомолец 5 декабря 1999 года [pic]